Королева Бедлама — Роберт МакКаммон — страница 3 читать онлайн бесплатно

Глава 25

Филадельфийская дорога местами в самом деле может называться дорогой, а кое-где это лишь намек на нее. Держа путь по холмистым и лесистым джерсийским землям, Мэтью и Грейтхаус видели мир на разных стадиях его развития: то им попадались совсем молоденькие поселения — дюжина домов да церковь на небольшой просеке в лесной глуши, — то руины прежних деревень, уже отвоеванные лесом обратно, заросшие зелеными лианами и подлеском. Одни фермы поражали своей благоустроенностью, аккуратными просторами кукурузных и бобовых полей, а другие — запустением и разрухой. Как-то они видели каменный дымоход, стоявший посреди обугленных руин дома. А в другой деревне — два десятка домов, конюшня, кузница, опрятный трактир с белыми стенами и табличкой «Добро пожаловать в Ньютаун» — им навстречу высыпала ватага ребятишек. Они бежали рядом с путниками и наперебой спрашивали, откуда они и куда держат путь.

Воздух по-прежнему был тяжелый и влажный, языки тумана еще белели в вершинах самых высоких деревьев. Среди зарослей порой мелькали олени — они то замирали в удивлении при виде путников, то перебегали им дорогу. Рога у некоторых были такие мощные и раскидистые, что Мэтью дивился, как этим зверям вообще удается держать голову. Когда дорога была получше, путники пускали коней галопом, чтобы выиграть время. Часа через четыре у дорожного знака с надписью «Паром Иниана, 8 миль» они повстречали семью — те ехали на крытой повозке в Нью-Йорк. Грейтхаус поговорил с отцом семейства и узнал, что до Уэстервика осталось двенадцать миль и добраться на него можно только паромом через реку Раритан.

Они двинулись дальше. Ближе к реке лес вокруг редел, уступая место фермам и промышленным предприятиям: лесопилкам, складам пиломатериалов, бондарной мастерской и пивоварне, расположившейся на краю обширного яблоневого сада. Тут и там теснились домики и возводились деревянные каркасы новых зданий. Под влиянием реки и речного судоходства, поставляющего грузы вглубь страны, на этих берегах уверенно и быстро отстраивался город. Мэтью и Грейтхаус подошли к паромной переправе через Раритан и минут двадцать ждали своего парома. Когда тот наконец пришел, на берег царственно и безмолвно спустились четверо индейцев в разноцветных бусах и полном облачении. Они тут же устремились по дороге на северо-восток, да таким быстрым шагом, что никакой бледнолицый за ними не поспел бы — задохнулся бы уже через сто ярдов.

Наконец, когда на смену мглистому дневному свету явились сумерки, путники подошли к Уэстервику, о чем им сообщил очередной дорожный указатель. Филадельфийская дорога превратилась в главную улицу города, по обеим сторонам которой выстроились деревянные и кирпичные дома. За ними виднелись ухоженные фермерские поля и сады, на огороженных пастбищах щипали травку лошадь и всякий скот, а на склоне далекого холма паслись овцы. Уэстервик мог похвастаться двумя церквями, двумя трактирами и небольшим центром, жители которого сразу прекращали разговоры при виде незнакомцев и провожали их любопытными взглядами. Грейтхаус придержал коня перед одним из трактиров — на вывеске была нарисована приветственно протянутая рука, а надпись гласила: «Добрый друг», — и окликнул молодого человека, как раз выходившего на улицу. Тот охотно подсказал, что путь их подходит к концу: до дома призрения ехать не больше полумили, а на ближайшей развилке нужно повернуть направо.

Многострадальный копчик Мэтью испытал великое облегчение, когда эти полмили остались позади. Дорога привела их в рощу, за которой обнаружилось три здания. Одно, с белеными бревенчатыми стенами, стояло рядом с колодцем и размерами походило на обычный жилой дом. Второе здание, соединенное с первым хорошо утоптанной дорожкой, было в несколько раз больше и сложено из грубых неотесанных камней. Две трубы торчали из крутой четырехскатной крыши; некоторые окна были наглухо закрыты ставнями. Мэтью подумалось, что в этих комнатах, наверное, и живут пациенты больницы, хотя само здание напоминало скорее зернохранилище или даже зал собраний. Быть может, еще до основания Уэстервика здесь была другая деревня, жителей которой поразила страшная болезнь или еще какая-то напасть, и эти три дома да руины в лесу — все, что от нее осталось.

Третье здание — чуть больше первого и тоже белое — находилось ярдах в пятнадцати или двадцати от каменного дома. Мэтью обратил внимание, что два окна здесь так же закрыты ставнями, а в лесу прячется ухоженный цветущий сад со скамейками и скульптурами. Еще одна дорожка уводила к конюшням и прочим надворным постройкам. Мэтью не ожидал увидеть столь мирную картину в этой юдоли печали и смятения: на деревьях распевали перед сном птички, голубоватые сумерки опускались на тихие дома, и в целом атмосфера на больничной территории стояла благостная и спокойная — никаких ужасов, о которых писали в «Газетт» про лондонские лечебницы для душевнобольных. Впрочем, теперь Мэтью видел, что некоторые открытые окна каменного здания забраны решетками, а за ними белеют лица пациентов — они цеплялись руками за прутья решеток, однако разглядывали гостей спокойно и безмолвно.

Грейтхаус спешился и привязал коня. Когда Мэтью последовал его примеру, дверь каменного дома отворилась, и оттуда вышел человек в сером сюртуке. Он обернулся, что-то сделал с дверью — запер ее на засов, догадался Мэтью, — и вдруг испуганно вздрогнул, увидев во дворе гостей. Потом он поднял руку в знак приветствия и стремительно зашагал к ним.

— Здравствуйте! — воскликнул Грейтхаус. — Вы доктор Рамсенделл?

Человек подошел прямо к ним. На расстоянии вытянутой руки от Мэтью он резко остановился, криво усмехнулся и сдавленно произнес:

— Я Джейкоб. Вы приехали забрать меня домой?

Мэтью показалось, что человек этот молод, лет на пять-шесть его старше, однако невзгоды и печали избороздили его лицо глубокими морщинами. Правый висок его был вдавлен внутрь. От правой щеки по впадине, на которой даже волосы не росли, тянулся старый шрам. Блестящие, будто остекленевшие глаза смотрели безумно, и было что-то неприятное и одновременно жалостное в застывшей на его губах улыбке.

— Я Джейкоб, — повторил он ровно с тем же выражением. — Вы приехали забрать меня домой?

— Нет, — твердо, но осторожно ответил Грейтхаус. — Мы приехали к доктору Рамсенделлу.

Улыбка Джейкоба не померкла. Внезапно он поднял руку и дотронулся до шрама на лбу Мэтью — тот даже не успел увернуться.

— Вы тоже сумасшедший, как я?

— Джейкоб! Оставь людей в покое, пожалуйста.

Из первого здания вышли двое в темных бриджах и белых сорочках. Джейкоб тотчас попятился, не сводя глаз с Мэтью. Человек, произнесший эти слова, был высок и подтянут, с копной рыжевато-каштановых волос и аккуратной бородкой. Поверх сорочки он носил светло-коричневый жилет.

— Я услышал свое имя, — продолжал человек с бородкой. — Чем могу быть полезен, господа?

— Этот вроде безумец. — Джейкоб показал пальцем на Мэтью. — Ему тоже голову проломили.

Грейтхаус, недолго думая — лишь покосившись на Джейкоба и удостоверившись, что тот не подходит ближе, — заговорил:

— Меня зовут Хадсон Грейтхаус, а это Мэтью Корбетт. Мы представители бюро «Герральд», приехали из Нью-Йорка…

— О, замечательно! — обрадовался бородач. Он поглядел на своего спутника — тот был ниже ростом, покрепче сложен и седовлас, а на кончике его крючковатого носа сидели очки. — Я же говорил, что они приедут! Что ты так боязлив, маловерный?

— В самом деле, я был не прав, — ответил второй джентльмен и обратился к визитерам: — Вы быстро приехали — я, право, приятно удивлен, господа.

— Я сегодня как раз побывал в Нью-Йорке, — вставил Джейкоб. — На птице слетал.

— Ох, простите, где мои манеры? — Бородач протянул руку сперва Грейтхаусу, а затем Мэтью. — Я доктор Рамсенделл, а это доктор Кертис Хальцен. Спасибо, что приехали, господа. Даже и не знаю, как вас благодарить! Дорога была дальняя… Можно пригласить вас в мой кабинет и угостить чаем?

Грейтхаус показал ему конверт:

— Сперва хотелось бы подробностей.

— Ах да. Письмо. Я вчера оставил его в гостинице «Док-хаус». Пройдемте в мой кабинет, там и поговорим.

Рамсенделл повел их к двери. Мэтью прямо спиной чувствовал, что Джейкоб идет за ними по пятам.

— Ну да, летал на птице, — беседовал тот сам с собой. — Птица была толстая, блестящая, и пассажиры сидели у нее в животе.

— Джейкоб? — Рамсенделл остановился у двери и ласково заговорил с душевнобольным, как говорят с расшалившимся ребенком: — Мы с доктором Хальценом должны обсудить с этими джентльменами одно очень важное дело. А ты, пожалуйста, закончи свои дела.

— Мне кошмары снились, — сказал Джейкоб.

— Да, знаю. Ну, ступай. Чем быстрее закончишь, тем быстрее получишь ужин.

— Вы будете говорить о Королеве.

— Верно. Ступай. Чистое белье само себя не сложит.

Джейкоб поразмыслил над этими словами пару мгновений, после чего кивнул, хмыкнул и пошел прочь — мимо каменного дома в сторону дорожки, ведущей к надворным постройкам.

— Три года назад он работал бригадиром на лесопилке у реки, — тихо пояснил Рамсенделл, пока Мэтью и Грейтхаус провожали Джейкоба взглядом. — У него была жена и двое детей. Одна оплошность, причем допустил ее не он, — и травма головы вернула его в детство. Он делает успехи и уже может выполнять простые поручения, но там, снаружи, полноценной жизни у него никогда не будет.

«Снаружи». Рамсенделл произнес это так, будто бояться следовало не сумасшедшего дома, а жизни за его стенами.

— Прошу вас, проходите. — Рамсенделл придержал для них дверь.

Сначала они оказались в комнате, очень похожей на самую обычную адвокатскую контору: два письменных стола, большой стол для переговоров с шестью стульями, картотечный шкаф, забитые книгами полки, а на дощатом полу — простой темно-зеленый тканый коврик. Дверь в следующую комнату была открыта, и там Мэтью увидел что-то вроде медицинской кушетки и шкафчика, в котором, по всей видимости, хранились лекарства и инструменты. Кто-то мелькнул в дверном проеме: одетая в серое женщина с длинными черными волосами протирала стеклянные сосуды синей тряпкой. Почувствовав на себе взгляды, она обернулась и посмотрела на Мэтью потухшими, глубоко запавшими глазами, а затем вернулась к работе, словно во всем мире не было ничего важнее и нужнее этого дела.

— Присаживайтесь. — Рамсенделл подождал, пока все займут места за столом. — Изволите чаю?

— Мне бы чего покрепче, если можно, — сказал Грейтхаус.

— О, прошу прощения, мы не держим спиртного. Хотя есть немного яблочного сидра, если вам угодно.

— Подойдет, — кивнул Грейтхаус, хотя Мэтью знал, что сейчас он мечтает о кружечке крепкого черного эля.

— Мне тоже сидру, пожалуйста, — сказал Мэтью.

— Мэрайя! — окликнул Рамсенделл ту самую черноволосую женщину.

Она тут же прекратила натирать сосуды и вышла из комнаты. У нее был дряблый рот, а левый глаз без конца подергивался.

— Сходи, пожалуйста, на кухню и налей нашим гостям две кружки яблочного сидра, будь так добра, — сказал ей Рамсенделл. — Кружки возьми оловянные. Вы что-нибудь выпьете, Кертис?

Хальцен помотал головой; он держал в руках трубку с ромбическим орнаментом на чаше и увлеченно набивал ее табаком из кожаного кисета.

— А мне чашку чая, пожалуйста, — добавил Рамсенделл.

— Да, сэр, — ответила женщина и скрылась в глубине дома.

— Им непременно нужно давать поручения, — сказал доктор, садясь за стол. — Это повышает ловкость и координацию, а кроме того, придает жизни осмысленность. Увы, руки слушаются далеко не всех. А некоторые больные прикованы к постели — по состоянию здоровья или же по собственной воле. Каждому требуется особый подход, как вы понимаете…

Грейтхаус откашлялся. Мэтью видел, что этому суровому бывалому воину в высшей степени не по себе.

— Боюсь, не понимаю, — сказал он. — Откуда все эти люди? И сколько их тут?

— В настоящий момент здесь проходят лечение двадцать четыре мужчины и восемь женщин. Разумеется, они проживают в разных зданиях. Кроме того, у нас есть особые отделения для тех, кто склонен к насилию или… как бы лучше выразиться?.. не желает пользоваться ночным горшком. Мы пытаемся донести до своих пациентов, что, несмотря на спутанность сознания, они имеют право сами принимать решения. И могут учиться новому.

— Увы, не у всех сохранилась эта способность. — Хальцен зажег спичку и стал раскуривать трубку, выдыхая голубой дым. — Есть у нас такие пациенты, которым уже нельзя помочь. Их мы вынуждены держать в заточении, дабы они не причиняли вред себе и другим. Но здесь у них хотя бы есть крыша над головой и еда.

— Словом, мы обращаемся с пациентами как с людьми, а не как с животными. — Рамсенделл перевел взгляд с Грейтхауса на Мэтью и обратно, как бы подчеркивая сказанное. — У нас с Кертисом есть опыт работы в лондонских учреждениях для душевнобольных, и мы оба глубоко презираем распространенный там метод заковывания пациентов в цепи и кандалы.

— Так откуда, говорите, ваши пациенты? — повторил Мэтью вопрос Грейтхауса.

— Из Нью-Джерси, из Нью-Йорка, кто-то из Пенсильвании, — ответил Рамсенделл. — Из маленьких деревень и больших городов. Одних сюда поместили по решению суда, других привезли родственники. Некоторые, как Джейкоб, получили травмы, приведшие к повреждению нервной жидкости, другие просто родились под несчастливой звездой. Филадельфия последние годы терпит серьезные финансовые трудности, и лечебница, которую держали квакеры, закрылась — пришлось принять несколько пациентов и оттуда. А кого-то просто находят в лесах и полях. Кто они? Откуда? Одному Богу известно. Часто бывает, что рассудок человека повреждает некое страшное событие: например, на их глазах совершается насилие, происходит несчастный случай или даже убийство. При должном уходе такие люди вполне могут вернуться к нормальной жизни.

Грейтхаус нахмурился:

— Сдается, подобный уход стоит немалых денег.

— Земли и здания нам предоставила колония, а покрывать расходы помогают щедрые христиане, — отвечал Хальцен сквозь клубящуюся пелену голубого дыма. — Да и жители Уэстервика очень помогают. Например, местный врач — доктор Воорманн — за символическую плату лечит наших больных от всевозможных недугов. Есть женщины, которые готовят еду — опять же за небольшие деньги. Иными словами, да, расходы у нас есть. Однако мы все прекрасно понимаем: если больница лишится поддержки и ее придется закрыть, пациенты окажутся на улице.

— Что ж, — хмыкнул Грейтхаус (не без тревоги, которую, вероятно, заметил один лишь Мэтью), — этого наверняка никто не хочет.

— У нас современный подход к лечению, — сказал Рамсенделл, когда Мэрайя подошла к столу с двумя оловянными кружками и деревянной чашкой чая на подносе. Доктор поблагодарил ее, и она вернулась к работе, а он — к разговору. — Вы наверняка заметили, что мы с Кертисом не носим клетчатых рубах.

Грейтхаус уже взял кружку и сделал первый глоток сидра.

— Простите?

— Клетчатые рубахи, — повторил Рамсенделл. — Средневековые врачи, осматривая умалишенных, надевали клетчатые рубахи. Считалось, что духи безумия не могут проникнуть в душу человека сквозь клетчатую ткань.

— Полезно знать, — ответил Грейтхаус и скривил лицо в попытке вежливо улыбнуться.

— Вы, несомненно, делаете очень важную работу, — заговорил Мэтью. — Однако я не понимаю, чем мы можем вам пригодиться.

— Всему свое время. — Рамсенделл сделал глоток чая и повертел чашку в руках. — Повторюсь, мы с Кертисом очень признательны вам за скорый приезд, но хотелось бы для начала узнать побольше о том, что из себя представляет ваше бюро.

Мэтью кивнул и предоставил слово Грейтхаусу, который следующие пять минут рассказывал врачам о работе и истории возникновения бюро «Герральд», делая упор на высокие стандарты качества и выдающиеся успехи конторы в области «решения проблем». Он поведал о всевозможных делах, которые удалось раскрыть сотрудникам бюро: поиск украденных драгоценностей, документов, произведений искусства и пропавших людей (кроме того, не далее как в минувшем декабре сам Грейтхаус предотвратил заказное убийство лондонского чиновника).

— Однако должен предупредить вас, господа, — подытожил он, — что наши услуги стоят недешево. Как и вы, мы высоко ценим свое время. Вам придется заплатить фиксированную сумму за расследование, а также покрывать все возникающие расходы. Сумма, разумеется, зависит от сложности задачи.

— А за разговоры с предполагаемыми заказчиками вы тоже берете плату? — спросил Хальцен, раскуривая уже вторую трубку.

— Нет, сэр, — ответил Грейтхаус. — Мы начинаем работу только после подписания контракта.

Врачи умолкли. В ожидании их ответа Мэтью допил свой сидр. Хальцен курил трубку, уставившись в потолок, а Рамсенделл сцеплял и расцеплял пальцы рук.

— Мы не вполне уверены, что вы сможете нам помочь, — наконец произнес Рамсенделл. — То есть — совсем не уверены.

— Ну, вы все ж предполагали, что от нас может быть толк, иначе не написали бы письмо. — Грейтхаус откинулся на спинку стула, и тот громко заскрипел. — Мы проделали долгий путь и хотели бы узнать, в чем дело.

Рамсенделл открыл было рот, но тут же закрыл его и покосился на Хальцена. Тот сделал последнюю затяжку, выдул тонкую струю дыма и сказал:

— У нас есть помощник, молодой человек из Уэстервика, который иногда ездит в Нью-Йорк и покупает для нас медикаменты в аптеке на Смит-стрит. Последний раз он ездил в четверг, заночевал на постоялом дворе, а вернулся в пятницу. Так вот, из Нью-Йорка он привез… кхм… — Хальцен взглянул на коллегу, передавая тому слово.

— Он завтракал в трактире и привез с собой вашу газету, — сказал Рамсенделл.

— «Уховертку»? — уточнил Мэтью.

— Именно! — Рамсенделл одарил его натянутой улыбкой, которая тотчас померкла. — У нас есть одна пациентка… Она очень любит, когда ей читают вслух. Необычная пациентка, надо сказать.

Грейтхаус сразу насторожился:

— Необычная? Чем же?

— О, не переживайте, она не буйная. Наоборот, весьма покладистая. Остальные пациенты называют ее Королевой.

— Королевой? — Мэтью вспомнил, что Джейкоб уже упоминал это прозвище.

— Да. — Рамсенделл смотрел ему в глаза, наблюдая за реакцией. — Вы, верно, не предполагали, что встретите здесь Королеву? Королеву Бедлама?

— Мы хотим выяснить, кто она такая, — сказал Хальцен. — Как ее зовут, откуда она. Историю ее жизни и… что повергло ее в такое состояние.

— Это что же за состояние? — Грейтхаус весь сжался в ожидании ответа.

— Сумеречное, — ответил Рамсенделл.

Воцарилась тишина. Дым все еще поднимался к потолку, а в соседней комнате черноволосая женщина прилежно натирала блестящие склянки.

— Полагаю, нам следует с ней познакомиться, — сказал Мэтью.

— Да. — Рамсенделл отодвинул стул и встал. — Идемте, я вас представлю.

Глава 26

К великому удивлению Мэтью и Грейтхауса, врачи повели их вовсе не в большое каменное здание, а по дорожке вдоль него — к третьему дому на краю сада.

Сумерки сгущались. Всюду на равном расстоянии друг от друга, как и на улицах Нью-Йорка, стояли фонарные столбы, и человек в сером подносил горящую спичку к фитилям.

— Добрый вечер, господа, — весело обратился он к ним, сверкнув лысиной, и доктор Рамсенделл ответил:

— Вечер добрый, Чарльз.

— Это тоже ваш пациент? — спросил Грейтхаус, когда они отошли подальше; Рамсенделл кивнул. — Считайте меня отсталым, но, ей-богу, напрасно вы разрешаете больным разгуливать на свободе. Их надо держать под замком!

— Как я уже отмечал, мы придерживаемся передовых взглядов — чего не скажешь о лондонских лечебницах. Впрочем, они катастрофически переполнены, и у врачей просто нет иного выхода — приходится стричь всех под одну гребенку. Признаю, что мы идем на определенный риск, наделяя некоторых больных особыми привилегиями и обязанностями, однако перед этим мы всегда проводим тщательную оценку психического состояния пациента.

— И что же, они не пытаются сбежать?

— Мы весьма осторожны в предоставлении свобод, — ответил Хальцен, от трубки которого по воздуху тянулся дымный след. — Семь лет назад — когда наша больница только открылась — двое пациентов в самом деле попытались совершить побег. Но в целом те, кому мы поручаем работу, очень радуются, что им оказано такое доверие. И конечно, сперва мы удостоверяемся, что они хорошо представляют себе последствия опрометчивых поступков.

— И какие же это последствия? — осведомился Грейтхаус. — Вы отхлещете их плеткой до полусмерти?

— Ни в коем случае! — с жаром ответил Хальцен, едва не выдув дым в лицо собеседнику. — Здесь такие примитивные методы не используются. Самое суровое наказание в нашей больнице — одиночное заключение.

— Возможно, вам будет интересно узнать, — добавил Рамсенделл, когда они двинулись дальше по дорожке, — что Чарльз и еще двое пациентов служат у нас ночными сторожами. Разумеется, днем у нас работают охранники из Уэстервика.

— Доктор Рамсенделл! — раздался чей-то хриплый и притом угодливо-вкрадчивый голос. — Доктор Рамсенделл, можно вас на пару слов?

Так разговаривают торгаши, подумал Мэтью.

Врач мгновенно насторожился и замер на месте, отчего Мэтью едва не врезался ему в спину.

— Доктор Рамсенделл, Христом Богом прошу, пожалейте больного и несчастного!

Мэтью увидел за решеткой одного из открытых окон лицо говорившего. Тот сразу поймал его взгляд и держал так крепко, что и Мэтью невольно замедлил шаг.

— О! — Сумасшедший заулыбался. — Ну, здравствуй, юный денди!

— Идемте, мистер Корбетт, — поторопил его Рамсенделл.

— Мистер Корбетт, значит? — Человек ухмыльнулся еще шире, показав очень крупные зубы. — Доктор Рамсенделл — славный малый и прекрасный врач, мистер Корбетт. Если он говорит, что вам нужно здесь остаться, верьте ему! Это для вашего же блага и для блага всего общества. Но бойтесь гнева его: один крошечный промах с вашей стороны — и ужинать придется в одиночестве!

Хальцену и Грейтхаусу, шедшим позади, тоже пришлось остановиться. Хальцен приблизился к нему и тихо сказал на ухо:

— Не советую с ним разговаривать.

— А вот любезный доктор Хальцен считает, что я не только сумасшедший, но еще и глухой! — Человек зацокал и потряс головой. — Какая досада!

Он вцепился мощными руками в прутья решетки и прижался к ней лицом. Лицо у него было широкое, с квадратным подбородком и ясными голубыми глазами — они светились чистым весельем, которое никто не принял бы за огонь безумия. Волосы цвета соломы, разделенные посередине пробором, на висках уже начинали седеть. Ростом он был очень высок и головой доставал почти до верхнего наличника окна, а серая больничная рубаха с трудом застегивалась на могучей бочке его груди. Мясистые губы влажно блестели.

— Повторю свое предложение: дайте мне вас побрить, доктор Рамсенделл! Горлышко и подбородок отполируем до блеска, а? — Он засмеялся: казалось, из глубин бочки донеслось лягушачье кваканье. Вдруг в голубых глазах его блеснул красный отсвет пламени, и Мэтью почудилось, что он смотрит в лицо самому дьяволу. Но вот странный отсвет исчез, будто закрылась дверца печки, и вновь зазвучал голос — вкрадчивый и мягкий голос торгаша: — Подойди поближе, красавчик. Дай-ка взглянуть на твое горло.

— Мистер Корбетт! — Рамсенделл встал между Мэтью и окном, словно загораживая визитера от злых чар. — Нам пора.

— Да-да… — кивнул Мэтью. Виски его покрылись холодной испариной. — Идемте.

— Я тебя запомнил! — проорал сумасшедший в спину своим уходящим зрителям. — О, я всех вас запомнил!

— Это еще кто такой, черти меня раздери?! — спросил Грейтхаус, разок оглянувшись и больше не посмев: большие руки лихорадочно ощупывали прутья решетки, будто в поисках слабины.

— Это… — В голосе Рамсенделла впервые послышалась неприязнь и, быть может, намек на страх. — Это проблема, от которой мы в ближайшее время избавимся. Его прислали к нам из квакерского заведения в Филадельфии, и поверьте, он скорее хитер и коварен, чем болен! Однажды ему удалось меня одурачить: я дал ему работу… и в тот же день он едва не убил бедную Мэрайю в красном сарае! — Он показал на дорожку, уходившую к надворным постройкам. — Квакеры узнали, что он вроде бы работал цирюльником в Лондоне и совершил больше дюжины преступлений. Осенью мы ждем письма о его переводе в нью-йоркскую тюрьму, где он будет ждать отправки в Англию. Разумеется, сюда прибудет констебль, чтобы заковать его в кандалы.

— Будь моя воля, я бы вывел его на дорогу и пристрелил, — сказал Грейтхаус. — Пистолет сэкономил бы всем кучу денег.

— Увы, мы подписали с квакерами соглашение и обещали доставить его в Нью-Йорк в целости и сохранности. Дело христианской чести, понимаете? — Рамсенделл сделал еще два шага, а потом задумчиво произнес: — Знаете, если вам удастся разгадать загадку Королевы, возможно, мы рассмотрим вопрос о том, чтобы нанять вас для перевозки мистера Морга в Нью-Йорк.

— Мистера Морга? — повторил Мэтью.

— Да. Его зовут Тирантус Морг. Говорящее досталось человеку имечко, ничего не скажешь. А вы все-таки подумайте об этом деле, господа. Сопроводите нашего пациента в Нью-Йорк? Тут ехать-то всего тридцать миль, за такое время ничего не может случиться. Вот мы и на месте.

Они подошли к домику у сада. Мэтью учуял ароматы жимолости и мяты. В вязовой роще за домом мерцали светлячки. Рамсенделл выудил из кармана жилета связку ключей, сунул нужный ключ в замок на входной двери и открыл ее.

— Осторожнее, господа, — сказал он.

Впрочем, его предостережение оказалось лишним: за дверью был освещенный лампами коридор с длинной темно-синей ковровой дорожкой на полу. Одна лампа стояла на маленьком столике у входа, а под потолком висела кованая люстра на четыре свечи, которые уже были зажжены — вероятно, Чарльзом или еще кем-то из доверенных лиц. Шагая за врачами по коридору (Грейтхаус плелся позади, боязливо разглядывая это вполне приличное с виду жилище), Мэтью обратил внимание на четыре закрытые двери, по две с каждой стороны.

— Сюда, пожалуйста. — Рамсенделл подошел к последней двери справа, тихо постучал, выждал несколько секунд и сказал: — Мадам? Это доктор Рамсенделл и доктор Хальцен. С нами двое господ, которые хотят с вами познакомиться. — Ответа не последовало; врач взглянул на Мэтью. — Она никогда не отвечает, но нам кажется, что ей по душе подобные формальности. — Он вставил в замок другой ключ и повернул его. — Конечно, мы тоже уважаем ее право на частную жизнь. — Тут он заговорил еще громче, обращаясь к пациентке: — Открываю, мадам!

Эти слова тоже не вызвали за дверью ни шороха, ни звука. Первыми вошли врачи, следом — Мэтью и совершенно оробевший Грейтхаус. В воздухе стоял сладкий запах — на сей раз не сада, а каких-то цветочных духов или ароматического масла. Было темно, лишь синий сумеречный свет лился в окна, широко открытые вечеру и миру снаружи, — Мэтью обратил внимание, что решеток на них нет. Одно окно выходило в сад, а другое — в лес, где среди деревьев пульсировали огоньки светлячков.

Хальцен зажег спичку и поднес огонь к трем фитилям лампы, стоявшей на столике у окна в сад. Пламя занялось, окрепло и осветило золотым сиянием гостиную — ухоженную и опрятную, как в лучших домах Нью-Йорка. Вернее, как в самых богатых домах, подумал Мэтью, оглядываясь по сторонам. На полу лежал красивый ковер с узором из небольших фиолетовых, серых и синих квадратов, а на светло-голубых стенах висели картины в сверкающих золоченых рамах. Хальцен начал зажигать вторую лампу о трех свечах, что стояла чуть поодаль на пьедестале. Там обнаружилась большая кровать под белым балдахином с резными опорами, два стула с высокими спинками и серой обивкой, а также круглый дубовый стол — на нем Мэтью увидел большую деревянную вазу со спелыми яблоками и грушами. Подле кровати расположился большой платяной шкаф какого-то темного, очень дорогого дерева и столь искусной работы, что стоил он наверняка целое состояние. Дверцы шкафа были покрыты тонкой росписью — мелкими красными цветами и зелеными листочками — и запирались на щеколду из чистого золота или иного драгоценного сплава, очень похожего с виду на золото.

Хальцен зажег третью лампу в противоположном от Мэтью и Грейтхауса конце комнаты, и ее свет упал на небольшой камин — летом, конечно, его не топили. Внимание гостей сразу привлек кованый каминный экран тонкой работы: три золоченые ветви, а на них — кардинал, малиновка, синешейка и белая голубка, расписанные яркой цветной эмалью. Мэтью подошел взглянуть поближе на пейзаж, висевший над каминной полкой: венецианские каналы в сумерках, окрасивших закатное небо в те же голубые оттенки, что можно было сейчас наблюдать на горизонте.

Он окинул взглядом остальное убранство комнаты, мысленно подмечая удивительные детали: стеклянные пузырьки с притертыми пробками в виде цветов из выдувного стекла, серебряная щетка для волос и ручное зеркальце; шесть резных лошадок слоновой кости; наперстки, расставленные особым образом вокруг очков; Библия на маленьком столике, стопка тонких брошюр и… да, последний номер «Уховертки».

— Позволите вас представить? — спросил доктор Рамсенделл.

Мэтью оторвался от своих находок и поднял голову. Врач стоял у окна, из которого открывался вид на лес, подле темно-фиолетового кресла с высокой спинкой, в котором сидела женщина с белыми волосами.

— Мадам, — тихо произнес Рамсенделл, — хочу познакомить вас с мистером Хадсоном Грейтхаусом и мистером Мэтью Корбеттом. Они приехали к вам из Нью-Йорка. Господа, подойдите, пожалуйста.

— После вас, — сдавленно пробормотал Грейтхаус.

Мэтью приблизился к Рамсенделлу, а доктор Хальцен отошел и наблюдал за происходящим со стороны.

— Это наша Королева, господа. Мы обращаемся к ней так, как подобает обращаться к титулованной особе, — «мадам».

Мэтью замер. Перед ним была сухонькая, хрупкая женщина. Она не обратила на него никакого внимания и продолжала смотреть в окно, на мерцающие в ветвях огоньки. Ей было за шестьдесят, но сколько именно — шестьдесят пять или ближе к семидесяти? — Мэтью сказать не мог. Ее тело утопало в шелковом домашнем халате цвета самой бледной из роз, а на ногах были комнатные туфли того же оттенка, украшенные маленькими бантиками. Облачко седых, аккуратно причесанных волос обрамляло лицо — Мэтью сейчас видел его в профиль: морщинистое и при этом совершенно невинное, почти детское. Она глядела прямо перед собой, мягкие карие глаза поблескивали в свете лампы. Все внимание старушки было сосредоточено на танце светлячков за окном. Губы под вздернутым, изящным носом то и дело двигались, словно она задавала себе вопросы или делала какие-то замечания, которых никто, кроме нее, не слышал. На сухих кистях рук, стискивающих подлокотники кресла, не было колец. Мэтью вообще не заметил на ней никаких украшений — ожерелий и прочих аксессуаров, — которые могли бы указывать на модные пристрастия хозяйки. И на ее личность, подумал он.

— Нет ли у нее обручального кольца? — спросил он, думая вслух.

— Нет, никаких драгоценностей при ней не нашли, — ответил Рамсенделл, — зато вся мебель и прочее убранство прибыли вместе с ней. Мы взяли на себя смелость осмотреть ее вещи, дабы найти письма или какие-нибудь документы, удостоверяющие личность, — однако поиски не увенчались успехом. Ни единой подсказки о том, кто она и откуда. Ясно только, что женщина она весьма состоятельная.

— А в Библии смотрели? Там может быть имя или хотя бы инициалы.

— Нет, томик новый, судя по всему. Ее будто и не открывали ни разу.

— Нет ли подписи или отметки мастера на мебели?

— Да, такая мысль приходила кому-то в голову, — сказал Хальцен. — Похоже, все отметки либо стерли, либо скололи стамеской.

Грейтхаус подошел ближе, встал рядом с Мэтью и тихо — для него это был почти шепот — спросил:

— Она нас слышит?

— О да, прекрасно слышит! Но, увы, почти не говорит. Лишь изредка отвечает на вопросы — «да» или «нет» — и порой выдает какие-то непостижимые для нас с Кертисом фразы.

Мэтью заметил, что женщина слегка наклонила голову влево, будто прислушиваясь к разговору, однако смотрела она так же бесстрастно и по-прежнему не шевелилась. Рассудив, что от Хадсона Грейтхауса толку нет — очевидно, присутствие душевнобольных начисто лишало его дара речи, — Мэтью решил взять беседу на себя.

— Нам хотелось бы все-таки услышать историю целиком.

Рамсенделл кивнул. С нежностью поглядев на пациентку, он начал рассказ:

— Она поступила к нам в апреле девяносто восьмого…

— Поступила? — тут же перебил его Мэтью. Он попал в свою стихию и прямо чувствовал, как к мозгу приливает кровь. — Как именно?

— Нам ее привезли, — уточнил Рамсенделл и тут же добавил, угадав следующий вопрос: — Адвокат из Филадельфии по имени Икабод Примм, у него контора на Маркет-стрит. Сперва он нам написал, потом приехал лично, дабы удостовериться, что его клиент будет доволен.

— Погодите. — Грейтхаус совершенно растерялся. — Его клиент? Вы же сказали, что не знаете, кто она такая.

— Мы этого не знаем. — Судя по недовольному лицу Хальцена, он был невысокого мнения об умственных способностях Грейтхауса. — Я пытаюсь вам объяснить…

— Так говорите, пожалуйста, прямо, — отчеканил Мэтью. — Как это может быть, что женщина прибыла к вам без имени, однако ее представлял адвокат?

— Мистер Примм, — пояснил Рамсенделл, — называл ее исключительно «мадам» и «леди», если вообще с ней заговаривал. А это, поверьте, случалось нечасто, ведь ее состояние отнюдь не располагало к беседам — вы это сами прекрасно видите. В письмах адвокат упоминал лишь некоего безымянного «клиента». Нам ежегодно платят деньги — весьма круглую сумму, должен сказать, — за ее содержание, требующее особых условий: вдали от остальных пациентов, среди привычных вещей, которые напоминают ей… как бы лучше выразиться… о прежней жизни. Мадам ни разу никто не навещал, но каждый год шестнадцатого апреля сюда приезжает человек с деньгами от мистера Примма. В первый же день ее пребывания в нашем учреждении, то есть четыре года назад, он настрого запретил нам даже пытаться установить личность мадам, иначе ее тут же заберут. Клиент дал ему право представлять все ее интересы. Вот как вышло, что мы подписали договор о приеме пациента на столь странных условиях.

— Клиент… — повторил Грейтхаус с некоторым отвращением в голосе. — Должно быть, это какой-нибудь молодой хлыщ, который женился на старухе, а потом упрятал ее в сумасшедший дом, когда она спятила. Отобрал у нее все состояние и даже кольцо обручальное снял!

— Мы отмели эту версию. — Хальцен вновь раскурил трубку и стоял теперь у окна в сад. — Вам следует понимать, мистер Грейтхаус, что у нас экспериментальное учреждение. Мы полагаем, что людям с душевными расстройствами можно помочь, а некоторых из них вернуть в общество. Вот для чего нужны четыре комнаты в этом доме: чтобы держать здесь пациентов, которые быстрее поправятся в привычной обстановке, нежели в больничных стенах. По крайней мере, мы на это надеялись, когда начинали свое дело.

— Содержание в такой палате, как я уже сказал, стоит больших денег, — продолжал Рамсенделл. — Вряд ли человек, которому надо «упрятать» родственника в сумасшедший дом, стал бы тратиться на наши услуги и привез бы сюда всю эту мебель. Нет, мы полагаем, что клиент мистера Примма глубоко озабочен состоянием и благополучием мадам. Видимо, Примм сперва побывал у квакеров, думал найти там такие же условия, а те направили его к нам.

— В настоящий момент эта леди — единственная пациентка в доме? — осведомился Мэтью.

— Нет, в первой палате живет еще одна пожилая женщина. Увы, она прикована к постели. Однако ее имя и обстоятельства ее жизни нам известны, к ней часто приезжают сын и две дочери. Мы с гордостью можем сказать, что частично вернули ей дар речи.

— Ерунда какая-то, — заявил Грейтхаус на тон громче, чем следовало, — зачем вы вообще пытаетесь что-то узнать об этой даме, если… — Он умолк, ибо вышеупомянутая дама издала тишайший вздох, а ее губы вновь пришли в движение; Мэтью заметил, как она проводила взглядом пролетевшую мимо окна голубую сойку. Грейтхаус вновь заговорил — на сей раз тихо и осторожно, будто ступая по яйцам: — Если мистер Примм настрого запретил вам это делать?

— Скажу совсем просто, — ответил Рамсенделл. — Мы — не шлюхи.

— А! — Грейтхаус нервно хохотнул. — Да вроде никто вас в этом не обвинял.

— Видите ли, мы — врачи. Профессиональные целители душ. За четыре года, что мадам провела у нас, ее состояние ничуть не изменилось. Мы с Кертисом полагаем, что, зная обстоятельства ее жизни, мы сможем… — он на мгновение умолк, подбирая слова, — помочь ей выбраться из скорлупы, в которой она спряталась от окружающего мира. Вероятно, разум ее таким образом защищается от некоего страшного потрясения, которое ей довелось пережить. — Рамсенделл убедился, что Грейтхаус и Мэтью понимают диагноз. — Да, мы с радостью принимали деньги от мистера Примма и находили им достойное применение в больнице. Да, мы подписали документ, оговаривающий условия ее пребывания в нашем учреждении. Но это было четыре года назад! Мы обратились к вам, господа, потому что хотим установить личность мадам и узнать ее историю, не привлекая к этому мистера Примма.

Мэтью и Грейтхаус переглянулись. В их глазах читался один вопрос: возможно ли это?

— Есть еще одно обстоятельство, которое может показаться вам интересным. — Рамсенделл подошел к столику, на котором лежала «Уховертка», взял ее в руки и продемонстрировал гостям. — Как я уже говорил, мадам любит, когда ей читают вслух. Иногда во время чтения Библии и других книг она кивает или издает тихие звуки, которые я принимаю за одобрение. В пятницу вечером после ужина я зачитывал ей статью из этой газеты. И впервые за четыре года она повторила слово, которое я произнес.

— Слово? Какое? — спросил Грейтхаус.

— Фамилию, если точнее. — Рамсенделл указал пальцем на заголовок. — Деверик.

Мэтью не издал ни звука.

— Я прочел статью еще раз, но никакого отклика не получил, — добавил врач. — Вернее, словесного отклика не последовало, но в свете ламп я видел, что мадам плачет. Вы когда-нибудь видели человека, рыдающего совершенно без звука, с тем же выражением лица, какое он носит каждый день и каждый час своей жизни? Однако по щекам ее текли слезы. Знакомая фамилия вызвала в нашей пациентке эмоциональный отклик, и это поистине удивительно, ведь за все четыре года пребывания здесь она ни разу не проявила никаких эмоций!

Мэтью все смотрел на профиль таинственной Королевы. Она была совершенно неподвижна, даже губы больше не выдавали тайной жизни ее разума.

— Потом я еще несколько раз читал ей статью — все впустую. Произносил фамилию — она лишь вздыхала или ерзала на месте. Ваше объявление натолкнуло меня на мысль, что вы можете помочь — ведь это, несомненно, проблема, требующая решения. Мы с Кертисом все обсудили, в субботу я поехал в Нью-Йорк, оставил письмо и вчера вернулся в больницу.

— Одна-единственная фамилия еще ни о чем не говорит, — фыркнул Грейтхаус. — Я, конечно, не эксперт, но, если у вашей дамы с головой не в порядке, какое значение может иметь ее реакция на чью-то фамилию?

— Видите ли, она сделала над собой усилие. — Оранжевый отсвет упал на лицо Хальцена, когда он в очередной раз поднес к трубке спичку. — И слезы — это ведь доказательство, что фамилию она слышит не впервые и по-своему, как может, пытается нам что-то сказать.

Грейтхаус, похоже, начал понемногу приходить в себя.

— При всем уважении — если такими доказательствами набивать матрасы, спать придется на голом полу.

Мэтью решил прервать разгорающийся спор одним простым действием: он опустился на колени перед женщиной и, глядя на ее профиль — по-прежнему недвижный, словно портрет, — тихо произнес:

— Пеннфорд Деверик.

Неужто она моргнула? Неужто слегка поджала губы — и морщины в уголках губ стали чуть глубже?

— Пеннфорд Деверик, — повторил Мэтью.

Врачи и Хадсон Грейтхаус молча наблюдали за происходящим.

Мадам, казалось, ничуть не изменилась в лице, однако… кажется, левая рука ее чуть крепче стиснула подлокотник кресла?

Мэтью наклонился ближе и сказал:

— Пеннфорд Деверик умер.

Внезапно и плавно Королева повернула голову, и Мэтью осознал, что смотрит ей прямо в лицо. От неожиданности он охнул и едва не опрокинулся назад, но в последний миг все же сумел устоять на ногах.

— Молодой человек, — сказала она ясным и властным голосом. Выражение лица ее при этом ничуть не изменилось, она будто по-прежнему разглядывала светлячков за окном, однако в тоне явственно слышалось раздражение. — Прибыл ли ответ короля?

— Ответ… короля?

— Да. Говорите.

Мэтью вопросительно взглянул на врачей, но те не поспешили прийти ему на выручку. Хальцен молча курил трубку. Мэтью пришло в голову, что они уже слышали этот вопрос.

— Нет, мадам, ответа пока нет, — робко ответил он.

— Когда прибудет — сразу же мне доложите, — сказала женщина и вновь обратила лицо к окну.

Мэтью сразу почувствовал, как она отдаляется, хотя расстояние между ними оставалось прежним. Прошло еще несколько секунд — и между ними уже лежала пропасть.

— Вот почему ее прозвали Королевой, — заметил Рамсенделл. — Она задает этот вопрос несколько раз в неделю. Однажды она спросила об этом Чарльза, а тот рассказал остальным.

Мэтью решил, что должен попытаться еще раз.

— Мадам, о чем вы спрашивали короля?

Никакого ответа или отклика не последовало.

Мэтью встал. Он по-прежнему сосредоточенно разглядывал ее лицо, которое теперь напоминало лицо статуи.

— А вы когда-нибудь говорили ей, что ответ пришел?

— Говорил, — ответил Хальцен. — В качестве эксперимента. Она как будто ждала от меня еще какого-то действия. Когда я ничего не сделал, она быстро утратила интерес и вернулась в мир своих грез.

— Мир грез, тоже мне… — пробормотал Грейтхаус себе под нос.

Мэтью вдруг почувствовал, что, пока он наблюдает за Королевой Бедлама, за ним столь же внимательно наблюдают еще четыре лица.

Он поднял голову, и его взгляд внезапно упал на предметы, висевшие на противоположной стене — у другого окна.

Во рту моментально пересохло.

— Что это? — сдавленно спросил он.

— Ах это? — Рамсенделл махнул рукой на стену. — Ее маски.

Мэтью уже шел мимо кресла, мимо Грейтхауса и врачей к стене с четырьмя масками. Сразу он их не заметил, поскольку все внимание сосредоточил на Королеве. Две маски были просто белые, одна красная с черными ромбами на щеках, а четвертая — черная с красными ромбами вокруг глаз.

— Их привезли вместе с остальными вещами, — пояснил Рамсенделл. — Кажется, они итальянские.

— Несомненно, — пробормотал Мэтью, вспомнив слова Эштона Маккаггерса: итальянские мастера расписывали карнавальные маски традиционными ромбами или треугольниками вокруг глаз. В частности, так украшали маски арлекинов из… — Венеции, — вслух произнес Мэтью и оглянулся на картину в голубых тонах с изображением города на воде. — Возможно, она когда-то там побывала. — Он говорил это главным образом самому себе. Сперва он посмотрел на маски, затем перевел взгляд на Королеву и, наконец, на «Уховертку», которую Рамсенделл все еще сжимал в руке.

Таким образом Мэтью определял — с точностью землемерного компаса — углы и связи между объектами, только не физические, а смысловые. Спокойное и бесстрастное лицо Королевы, маски на стене, газета — взгляд его перескакивал с одного на другое и обратно. От Деверика к маскам. Или от Деверика — к Масочнику?

— В чем дело? — спросил Грейтхаус, словно ощутив завихрения воздуха вокруг Мэтью.

Тот провел пальцем по красным ромбам вокруг глазных отверстий черной маски. Да, ромбы эти были очень — как две капли воды? — похожи на порезы, что оставлял на лицах своих жертв Масочник. Мэтью вновь обернулся, чтобы взглянуть на Королеву и прояснить наметившуюся в голове мысль.

Она сидела в кресле, печальная и при этом царственная, — в самом сердце геометрической фигуры, образованной линиями, что связывали Пеннфорда Деверика и его убийцу.

Два факта жгли разум Мэтью.

Тот, кто поместил сюда эту женщину, очень ее опекал (любил?) и постарался окружить привычной роскошью, однако тот же самый человек взял стамеску и стесал с мебели все отметки, чтобы ее личность никто не смог установить.

Зачем?

В самом ли деле имя Деверика проникло в сумеречные глубины ее сознания и нашло там отклик? Если да, то почему оно вызвало безмолвные слезы?

От Деверика — к Масочнику, от Масочника — к Деверику. Однако, может статься, геометрия связей здесь куда сложней: Королева Бедлама, Масочник, доктор Годвин, Пеннфорд Деверик и Эбен Осли…

— Можно узнать, о чем вы думаете? — задал вопрос Рамсенделл.

— Я думаю, не пятиугольник ли вижу, — ответил Мэтью.

— Что? — не понял Хальцен. Изо рта его вырвалась и стекла по подбородку струйка дыма.

Мэтью не ответил, слишком увлечен был расчетами. Только на сей раз он вычислял не расстояния и углы, а свои шансы на успех в решении этой головоломки. Возможно ли это, и если да, то с чего начать? И как начать?

— Что ж, — проговорил Грейтхаус. Голос его не сулил ничего хорошего. — Кем она себя считает? Королевой Марией, ожидающей ответа от короля Вильгельма? — Он потер уже обросший щетиной подбородок. — Неужто никому не хватило смелости сообщить ей прискорбную весть, что король Вильгельм скончался?

Мэтью наконец принял решение:

— Полагаю, мы возьмемся за ваше дело, господа.

— Погоди минутку! — возмутился Грейтхаус, не дождавшись ответа врачей. — Я же еще не согласился!

— Неужели? — Мэтью уставил на него холодный взор. — И что вас останавливает?

— Да ведь мы должны… должны сперва все обсудить, вот что!

— Господа, если вы сможете предоставить нам ответ утром, мы будем вам весьма и весьма признательны, — сказал Рамсенделл. — Ночлег вы найдете в «Добром друге», но отужинать я вам рекомендую в харчевне миссис де Пол, там кормят не в пример лучше.

— Мне лишь бы наливали побольше да покрепче, — пробормотал Грейтхаус себе под нос, а Рамсенделлу сказал: — Мы возьмем с вас три кроны плюс расходы. Одну крону хотелось бы получить авансом при подписании договора.

Рамсенделл вопросительно взглянул на Хальцена, а тот пожал плечами.

— Дороговато, конечно, — сказал первый. — Но, полагаю, нам это по карману, если расходы не превысят наши ожидания.

— А это уж как пойдет, — ответил Грейтхаус, явно стараясь отбить докторам всякое желание с ним связываться. Бравый вояка и мастер меча спасовал перед тенью безумия, ибо против безумия, как известно, бессильны шпаги, пистолеты и кулаки.

Рамсенделл кивнул:

— Мы всецело полагаемся на ваше благоразумие. В конце концов, вы ведь профессионалы.

— Верно. — Грейтхаус еще немного петушился, но Мэтью стало ясно, что вопрос оплаты улажен. — Верно, так и есть.

Прежде чем выйти за дверь, Мэтью еще раз окинул взглядом богатое убранство комнаты, элегантную мебель и картины на стенах. Где, интересно, муж этой женщины? И кто он такой? Подобный интерьер явно стоит немалых денег — как они заработаны?

Он вновь посмотрел на четыре итальянские маски, а затем — на недвижный профиль пациентки. А ведь и это лицо — тоже в каком-то роде маска, подумалось ему. За которой скрывается либо пустота и безумие, либо мучительные воспоминания.

«Прибыл ли ответ короля?»

— Всего вам доброго, — сказал Мэтью безмолвной Королеве Бедлама и вслед за остальными покинул ее чертоги.

Глава 27

— Если хочешь знать мое мнение, — наконец нарушил получасовое безмолвие Хадсон Грейтхаус, — дело это раскрыть нельзя, хоть ты и думаешь иначе. У меня, что ни говори, опыта поболе твоего будет.

Мэтью ничего не ответил. Они возвращались в Нью-Йорк по филадельфийской дороге. На часах было несколько минут одиннадцатого; солнце то и дело выглядывало из-за серых туч и сверкало на мокрой листве и в лужах. Из Уэстервика выехали рано утром, сразу после завтрака с врачами в харчевне миссис де Пол. Ночью, пока за окнами бушевала гроза и дождь барабанил в закрытые ставни «Доброго друга», Мэтью и Грейтхаус вели ожесточенный спор о том, удастся ли им установить личность Королевы. Последний считал, что миссис Герральд сочтет дело безнадежным, а Мэтью настаивал, что безнадежны лишь те дела, на которых поставили крест. Наконец Грейтхаус понял, что от своего решения юнец не отступится, пожал плечами, взял со стола початую бутылку рома и со словами «Что ж, тогда это на твоей совести» поднялся в свою комнату. Мэтью еще послушал вой ветра за окном, допил последнюю чашку имбирного чая и ушел к себе, где долго ворочался в постели и обдумывал загадочный пятиугольник. Лишь после полуночи сон наконец избавил его разум от лихорадочных метаний.

— С чего думаешь начать? — спросил ехавший рядом Грейтхаус. — Идеи есть?

— Есть.

— Слушаю внимательно.

— Начать следует с Филадельфии, — ответил Мэтью, пуская Данте в обход глубокой лужи, похожей на болото, которое запросто могло проглотить их целиком. — А точнее — с конторы Икабода Примма.

— Да неужели! — Грейтхаус громко засмеялся. — То-то наши клиенты обрадуются! Разве не слышал, что Примм ничего не должен знать о нашем расследовании?

— Я, между прочим, тоже слушаю внимательно, однако мистер Примм…

— Лукавил? — предложил Грейтхаус.

— Именно. Если его клиент так заботится о благополучии этой дамы, он — или она — не станет забирать ее из учреждения Рамсенделла, и на угрозы Примма можно не обращать внимания. Вряд ли он найдет другую лечебницу, где ее смогут окружить такой же роскошью и вниманием. Клиент Примма хочет не просто убрать Королеву с глаз долой, но и обеспечить ей должный уход и защиту.

— Едва ли доктора одобрят твой замысел.

— А разве им обязательно знать?

Грейтхаус помолчал. Солнце уже лилось сквозь кроны деревьев, и влажный лесной воздух становился все жарче.

— Не по душе мне это дело, честно скажу, — наконец произнес он. — Полоумные у них разгуливают на свободе, врачи несут какую-то околесицу про мир грез и душевные расстройства… Знаешь, что со мной сделал бы отец, попробуй я уйти в мир своих грез? Выпорол бы меня хорошенько — и дело с концом! Вот и по этим ребяткам плетка плачет, а они с ними носятся, как с нежными цветочками…

— Стало быть, — сухо проговорил Мэтью, — вы и Джейкоба предлагаете выпороть?

— Ты же меня понял! Полоумные — они и есть полоумные, а врачи должны называть вещи своими именами.

— Полагаю, в Англии вы нашли бы немало единомышленников из числа так называемых врачей. Только им наши услуги без надобности. — Мэтью покосился на Грейтхауса, чтобы увидеть выражение его лица, весьма сумрачное, — затем вернул взгляд на дорогу. — Разве вас не восхищает желание Рамсенделла и Хальцена помогать пациентам?

— Нет. Это все благоглупости, напрасно мы сюда приехали. Людям с душевными расстройствами нельзя помочь.

— Ага, вот вы и сами про душевные расстройства заговорили!

— Нечего ерничать. У меня дядя, матушкин брат, так болел. В пятьдесят лет лошадок деревянных вырезал! А однажды усадил меня рядом и стал рассказывать, что видел у себя в саду гномиков. Бывший вояка, ротмистр, подумать только! Кстати, ты мне чем-то его напоминаешь.

— Чем же?

— Он тоже все в шахматы играл. Сам с собой. Сядет, бывало, за доску, фигуры расставит и играет за обе стороны, да еще себе под нос бормочет.

— Неужели! — сказал Мэтью, вновь косясь на Грейтхауса.

— Ладно. Допустим, поедешь ты в Филадельфию, заявишься в контору этого негодяя Примма. А он не обязан раскрывать тебе личность пациентки, нет такого закона. Он тебя вышвырнет на улицу, как только ты заведешь шарманку о душевных расстройствах, — к гадалке не ходи. И что ты тогда будешь делать? А? — Мэтью не ответил, и Грейтхаус начал давить: — Пойдешь по улицам, приставая к прохожим? Мол, не видел ли кто седую бабку, которая считает себя королевой Марией и сидит в сумасшедшем доме, дожидаясь ответа от короля Вильгельма? Эдак тебя квакеры быстренько в свое заведение упрячут! Я уж молчу о том, что Филадельфия побольше Нью-Йорка будет. Наводить справки полвека придется — домой вернешься древним стариком с бородой до колен.

— Да? А вы мне разве не поможете справки наводить?

— Не дури, я серьезно! Вчера я уже говорил, что вся эта история — на твоей совести. Боюсь, миссис Герральд отправит меня на полгода перья тупым ножом очинять, как узнает, что я тебя не образумил. Словом, нет, я с тобой в Филадельфию не поеду.

— А мне показалось, — молвил Мэтью, — что вы весьма охотно взяли у врачей деньги. — Он уставил в Грейтхауса холодный взгляд. — Неужели вы хотите сказать, сэр, что после всех ваших громких речей о крепости тела, духа и ума вы струсили перед лицом истинных испытаний?

— Испытания — это одно. А то, что ты затеял, — гиблое дело. И смотри, кого называешь трусом. Да я тебя одним мизинцем из седла вышибу!

Тут Мэтью не выдержал. Не успев толком обдумать свои следующие действия, он развернул Данте и преградил путь коню Грейтхауса. Щеки Мэтью пылали, сердце колотилось в груди. Не станет он больше терпеть унижения, хватит! Конь Грейтхауса захрапел и подался назад. Данте стоял стеной поперек дороги, а Мэтью на его спине сгорал от гнева.

— Да ты совсем рехнулся? — вскричал Грейтхаус. — У меня конь чуть не…

— Придержите язык, — сказал Мэтью.

— Что?!

— Я сказал, придержите язык.

— Ах вон оно что, — ухмыльнулся Грейтхаус. — Наш мальчик все-таки спятил.

— Не спятил. Просто наконец готов сказать все, что о вас думаю.

— Да неужели? Ну так я с удовольствием выслушаю! Или мне сразу спешиться и обломать тебе бока вон об то дерево?

Уверенность Мэтью дрогнула, и он понял, что молчать нельзя, надо говорить дальше, пока разум не одержал верх над сердцем.

— Сидите на месте и слушайте. А если потом вам захочется обломать мне бока о дерево — ради бога. Ничуть не сомневаюсь, что вам это под силу. Равно как и вышибить меня из седла одним мизинцем, как вы столь велеречиво выразились. Но будь я проклят, если вы и дальше будете разговаривать со мной как с ничтожеством!

Грейтхаус прищурился:

— Какая муха тебя укусила?

— Миссис Герральд не просто так меня выбрала. У нее была очень хорошая причина: я сообразителен и имею за плечами опыт, который ее заинтересовал. Нет, я не просто сообразителен… Я очень умен, мистер Грейтхаус. Вероятно, поумнее вас — и вы это прекрасно знаете. Пускай я не умею драться, не владею шпагой, как вы, и за последние пару месяцев не пресек ни одного покушения на чью-либо жизнь, зато я спас женщину, которую чуть не сожгли на костре за ведовство, а еще изобличил убийцу и раскрыл преступный замысел, едва не погубивший целый город. Полагаю, это чего-то да стоит. Согласны?

— Что ж…

— Я не закончил, — оборвал его Мэтью, и Грейтхаус умолк. — Да, у меня нет вашего опыта и физической силы — пожалуй, никогда и не будет, — но одного я намерен от вас добиться любой ценой: уважения. И уважать вы меня будете не за то, кем я стану по вашей воле, а за то, кто я есть. Видите ли, миссис Герральд доверяет моему мнению — так почему же вы не верите, что я смогу установить личность этой женщины? Мало того, я считаю, что сделать это крайне необходимо: ей явно что-то известно о смерти мистера Деверика и, возможно, о Масочнике.

— Не слишком ли ты торопишься с выводами?

— Мы этого не узнаем, пока я не проведу расследование.

— Да хоть обрасследуйся! — Грейтхаус махнул рукой — одного такого маха было достаточно, чтобы вышибить дух из Мэтью, если б удар пришелся по нему. — Какое мне дело до твоих сумасбродных затей? Иди ищи ветра в поле, трать денежки миссис Герральд!

— Это не ее деньги, — напомнил ему Мэтью. — Врачи согласились оплатить все расходы.

Грейтхаус прищурился и поднял лицо к солнцу — вероятно, чтобы выжечь из глаз образ этого дуралея. Затем вновь опустил взгляд на Мэтью и проворчал:

— Ладно, теперь мой черед говорить. Да, миссис Герральд тебе доверяет — больше, чем я, хотя это и так очевидно. В нашем деле не только головой работать надо. Знавал я умников, которые заходили в темный глухой переулок в полной уверенности, что на другом конце их ждет открытая дверь. Так вот, все они теперь лежат в могилах, и только черви могут по достоинству оценить размер их мозгов. Опыт, безусловно, важен, но еще важнее то, чего у тебя пока нет, — чутье. А чутье мне подсказывает, что дело яйца выеденного не стоит. Ты не сможешь установить личность этой старухи и принесешь всем больше вреда, чем пользы. Что касается уважения, господин Корбетт, его можно добиться от меня только одним способом — заслужить. Сегодня ты смелый, потому что коня нашел повыше, и оттого, видно, кровь тебе в голову ударила, но поверь мне на слово: земля очень твердая и падать на нее больно.

— Чтобы это узнать, придется сперва упасть, верно?

— Да, но все ж падать лучше не зазря.

Мэтью кивнул, однако с честью выдержал недобрый взгляд Грейтхауса.

— Что ж, останемся каждый при своем мнении, сэр. Я, в отличие от вас, считаю, что чутье у меня имеется. Оно мне подсказывает, что между Королевой, Пеннфордом Девериком и Масочником есть какая-то связь, и я твердо намерен выяснить какая.

— А я убежден, что Ее Высочество — просто сумасшедшая старуха, которую родственники упрятали в психушку, чтобы не смотреть, как она пускает слюни за завтраком.

— Полагаю, тут все сложнее, — сказал Мэтью. — Намного сложнее. Стесанные с мебели отметки мастера подсказывают, что ее поместили в лечебницу не просто так. Кто-то хотел скрыть ее от посторонних глаз. Клиент мистера Примма боится, что личность этой женщины будет установлена. Но почему?

— Не знаю. Ты у нас главный следователь, вот ты меня и просвети.

— Людям, которые закрываются от мира плотными шторами, обычно есть что скрывать. Вот я и хочу выяснить, что же это за тайна.

— Ага, теперь мы от установления личности перейдем к раскрытию несуществующих тайн.

— Если хотите, — сказал Мэтью, — можете называть это чутьем.

Грейтхаус фыркнул:

— А гонору-то! Кого хочешь с ума сведешь…

— У вас свое оружие, — парировал Мэтью, — а у меня свое.

— Да уж. — Грейтхаус поглядел на него каким-то новым взглядом — с намеком на одобрение, — однако от этого намека вскоре не осталось и следа. — Между прочим, пока мы тут цапались, путь до Нью-Йорка короче не стал.

Они поскакали дальше, Данте на сей раз держался чуть впереди.

Тучи разошлись и истаяли, как туман, солнце набирало силу и метало золотые мечи сквозь кроны деревьев; в воздухе звенела мошкара, а птицы в ветвях пели свои восторженные оды новому веку. Единственную часовую передышку путники сделали у паромной переправы — пока ждали парома в Уихокене, который задержался в Нью-Йорке из-за поломки весла о полузатопленный ствол дерева. Наконец они погрузились, пересекли реку и через некоторое время свели лошадей с парома на родную манхэттенскую землю.

Грейтхаус сказал, что сам доложит миссис Герральд о поездке и через пару дней вернется в город за списком землевладельцев, который ему обещал достать судья Пауэрс. С этими словами он попрощался, пожелал Мэтью всего доброго и отбыл.

В конюшне мистера Вайнкупа, возвращая Данте, Мэтью назвал его «славным конем» и выразил надежду, что сможет брать его и в дальнейшем, после чего направился вверх по Бродвею домой. День перевалил за середину — тени удлинялись и становились темнее. Мэтью было не привыкать к долгим поездкам, ведь под начальством Пауэрса ему нередко приходилось развозить юридические документы и исполнять обязанности судебного писаря на слушаниях по делам, которые судья вел в окрестных городах, однако сегодня его зад болел не на шутку, и в таком состоянии трехдневная увеселительная поездка отнюдь его не манила.

Он вовсю размышлял о четырех масках на стене в комнате Королевы — заодно гадая, не погорячился ли он, заявив Грейтхаусу о своем твердом намерении раскрыть дело, и не предстоит ли ему в ближайшее время сверзиться с высокого коня на твердую землю, — когда его окликнули:

— Мэтью! Эй, Мэтью!

Он огляделся по сторонам и увидел, что со стороны Мейден-лейн к нему приближаются двое. Мимо проехала повозка с бочками, и Мэтью сделал шаг назад, пропуская ее, а, когда поднял голову, двое уже пересекали Бродвей: первым делом в глаза бросилась щербатая ухмылка и сутулая шаркающая поступь Мармадьюка Григсби. На его спутнице была круглая соломенная шляпка и ярко-фиолетовое платье с ядовито-зелеными кружевами на шее и рукавах. Мэтью смекнул, что ему предстоит официальное знакомство с Берил Григсби, чьи цветовые предпочтения уже вызывали у него легкую морскую болезнь.

Когда он в последний раз видел внучку печатника, та была больше похожа на куль цвета грязи, который в изнеможении шлепнулся на стул в доме печатника. Мэтью опустил ее мешки на пол, пожелал всем хорошего дня и без лишних церемоний убежал — еще не хватало самому покрыться плесенью.

— Мэтью, хочу наконец познакомить тебя с Берил. Теперь вид у нее более презентабельный.

Григсби приближался стремительно, как запряженная четверкой лошадей карета, а внучка его тащилась где-то сзади. Мэтью пришло в голову, что находиться под присмотром деда ей нравится не больше, чем ему — присматривать за ней.

— Быстрей, быстрей! — торопил Григсби девушку, лицо которой скрывалось под полями шляпки.

Берил приблизилась и покорно встала рядом с громогласным дедом. Мэтью едва не попятился, но, к счастью, вовремя вспомнил о манерах.

В глаза сразу бросался ее рост — Берил оказалась вовсе не гномихой, созданной по подобию деда, а весьма рослой девицей, всего на пару дюймов ниже Мэтью. Чресла Григсби породили великаншу, подумал он, причем великаншу весьма нервического склада: она крепко сцепила руки перед собой и переминалась с ноги на ногу, будто опаздывая на срочную встречу с ночным горшком.

— Мэтью Корбетт, позвольте представить вам отдохнувшую и похорошевшую Берил Григсби. Ах да! — Старик улыбнулся и подмигнул. — Она просила отныне называть ее не Берил, а Берри. Ох уж мне эта молодежь!

— Приятно познакомиться, мисс Григсби, — сказал он соломенной шляпке, а в ответ услышал короткое: «Взаимно, мистер Корбетт» — и заметил (о ужас!) — тень улыбки на весьма хорошеньких губах, между которыми на секунду мелькнула чудовищная фамильная щербинка. Мэтью внутренне поежился, но сумел выдавить: — Что ж, очень рад встрече. Надеюсь, вы приятно проведете время в нашем городе. Хорошего вам дня.

Он вежливо, но решительно улыбнулся Григсби и пошел прочь — быстрее, быстрее! — в сторону гончарной мастерской.

— О… Э-э, Мэтью! Подождите, пожалуйста!

Разумеется, ждать он не стал. Оглянувшись через плечо, он увидел, что Григсби схватил внучку за руку и устремился в погоню. Положение было щекотливое: Мэтью знал, что печатник обладает редким даром убеждения. Если он закинет крючок, Мэтью глазом моргнуть не успеет, как к нему пригарпунят эту растрепанную девицу. Он спешно шагал вперед, будто его подгоняли, и мечтал поскорее захлопнуть за собой люк благословенной мансарды.

— Мэтью, мы хотели задать вам один вопрос! — крикнул Григсби, не желая принимать «нет» за ответ. — Вернее, Берри хотела! Прошу вас, Мэтью, уделите нам минутку!

В этот миг Мэтью едва не сшибли две бегущие со всех ног собаки: они выскочили из просвета между двумя домами и помчались через дорогу. Он успел разглядеть, что бледно-рыжий пес, который гнался за другим, по-видимому, сорвался с привязи, потому что по земле за ним тащился длинный обрывок веревки, а морда его была растянута в подобии дьявольской ухмылки (если про животное вообще можно сказать, что оно ухмыляется). Мэтью с тоской поглядел на показавшуюся впереди гончарную мастерскую и заметил фермера на повозке, который ехал на юг по Бродвею и вел за собой исполинского быка, каких Мэтью в жизни не видел. Выходит, пройти к мастерской не получится, пока этот фермер с быком не проедет дальше… Мэтью вздохнул, смирился со своей участью и резко обернулся к Григсби, так что тот от неожиданности едва на него не наскочил.

— Господи! — Лоб Григсби покрывали капли пота, а глаза бешено таращились за стеклами очков. — Куда ты так торопишься?

— У меня был очень длинный и очень тяжелый день. Я тороплюсь домой, чтобы наконец поужинать и лечь спать.

— Понимаю, понимаю. Однако про это мы и хотели тебя спросить: не желаешь ли с нами отужинать?

Мэтью все еще не видел лица за полями соломенной шляпки, но сейчас приметил кудрявую рыжую прядь.

— Простите, Марми. Давайте в другой раз.

— Тпр-ру! — крикнул фермер лошади и остановил свою повозку прямо перед витриной гончарной мастерской.

Под негодующим взглядом Мэтью он опустил стопор и начал спускаться на землю. Позади повозки храпел и топал огромный бык.

— Вы с Брутом поосторожней! — предостерег фермер. — Характер у него не сахар.

— Спасибо, сэр, — проворчал Мэтью.

Пока фермер натягивал толстую веревку, подтаскивая Брута поближе к повозке за кольцо в носу, Мэтью вновь повернулся к печатнику:

— Сегодня не получится, но как-нибудь мы непременно поужинаем, обещаю.

— Вид у тебя какой-то потрепанный. Чем занимался?

— Я был… — Мэтью едва не сказал «в отъезде», однако вовремя опомнился и решил помалкивать о Королеве Бедлама, дабы наутро не прочесть о ней в газете. — Занят.

Печатник хотел сказать что-то еще, но не успел.

События развивались стремительно. Все началось с черного пятна, которое пронеслось через дорогу и юркнуло под повозку, — позже Мэтью понял, что это была кошка.

За ней по пятам неслась с громким кровожадным лаем одна из собак. Она нырнула прямо под копыта лошади, та вздыбилась, рванула и, несмотря на стопор, сдвинула повозку на пару дюймов вперед. Этого оказалось достаточно, чтобы колесо наехало на обрывок веревки, волочившийся за вторым псом, и в следующий миг тот уже вовсю лаял, щелкал пастью и метался под огромной тушей быка Брута.

— Ох… — услышал Мэтью голос Берри.

Или, быть может, с таким звуком вышибло воздух из легких фермера, когда Брут заревел, взвился что было сил и отшвырнул хозяина в сторону, точно арбуз. Вся задняя часть повозки поднялась над землей, рыжий пес освободился и побежал прочь, спасая свою злополучную жизнь. Брут, однако, простить и забыть обиду так быстро не мог. Когда повозка с грохотом упала обратно на землю, бык со всех сил дернул головой… и вырвал с корнем железный крючок, к которому была привязана тянувшаяся от носового кольца веревка.

— Боже мой! — завопил печатник, попятившись на Мэтью и едва не свалив с ног их обоих.

Бык, видимо, повредил нос: из ноздрей потекла кровь, а сам он принялся скакать и вертеться огромным волчком в считаных футах оттуда, где жались друг к дружке, пытаясь стать как можно менее заметной мишенью, Мэтью, Григсби и Берри. Бежать они не могли, их пригвоздил к месту вид живой горы в разгар землетрясения. Земля дрожала, лошадь ржала и тянула повозку, а фермер полз по дороге, волоча за собой правую ногу, изогнутую под неестественным углом. Брут все плясал, почти не сдвигаясь: в воздухе перед самым носом Мэтью просвистела выдранная из повозки деревяшка с железным крюком.

Брут наконец рухнул обратно на четыре ноги, но вдруг напрягся и опустил голову, будто для удара. Мэтью успел мельком заметить отражение его морды в витрине, а в следующий миг Брут с яростным ревом влетел в окно. Под оглушительный звон битого стекла бык рванул внутрь, снеся при этом большую часть передней стены.

— Все наружу! Живо! — заорал Мэтью в зияющую дыру, сквозь которую бык только что вломился в гончарную мастерскую.

В поднявшемся адском трезвоне никто, конечно, его не услышал, — это было попросту невозможно. Грохот стоял такой разрушительный, что казалось, в Нью-Йорке бушует Армагеддон и цель его — расколотить вдребезги все чашки, тарелки и подсвечники, когда-либо созданные Хайрамом Стокли. Дверь, висевшая на одной петле, внезапно вылетела наружу, и из обреченной на гибель гончарной мастерской вывалился Стокли, белый как простыня под серебристой окладистой бородой, а следом на улицу вылетела Сесилия (Мэтью подумал, что по скорости бега она могла дать фору любой борзой).

Из соседних лавок и домов на шум начали выходить люди. Кто-то схватил за поводья взбесившуюся лошадь, а еще несколько добрых самаритян бросились помогать ошалевшему фермеру. Мэтью был не в настроении кому-либо помогать; он морщился всякий раз, когда за проломленной стеной мастерской что-то звенело. А теперь оттуда донесся громкий треск дерева, будто ломали кость: это Брут врезался в одну из мансардных опор. Мэтью увидел, как задрожала крыша. Кровля начала дыбиться, и отдельные дощечки дранки выскакивали вверх, будто чертики из табакерки.

С другой стороны лавки, заламывая руки от ужаса, выбежала Пейшенс Стокли. Увидев мужа, она бросилась его обнимать, а потом спрятала лицо у него на груди, не в силах смотреть на неизбежное. Хайрам не то мужался изо всех сил, не то был ошарашен и оттого не издавал ни звука; Сесилия вертелась на месте, будто пытаясь поймать себя за хвост.

Из дыры в стене и дверей мастерской вырывались клубы пыли, трещало дерево, со звоном выскакивали из стен гвозди. Однако грохот разрушения и не думал стихать, ярость Брута была неумолима. Среди этой какофонии Мэтью различил знакомый хруст: дрогнула вторая опора, и крыша вновь затряслась подобно спящему старику, увидевшему страшный сон. Только тут до Мэтью дошло: что одному потолок, то другому — пол.

После очередной канонады воцарилась тишина. Какой-то сумасброд отважился заглянуть внутрь сквозь проделанную быком дыру, но тут же отшатнулся: ему в лицо ударили клубы пыли.

Тишина становилась гнетущей. Внутри то и дело что-то музыкально дзинькало, однако никого не радовал этот чудовищный концерт.

Внезапно в проломе появился Брут, покрытый с ног до головы серой пылью. Под крики и вопли разбегающихся во все стороны людей он протиснулся сквозь дыру, точно пес, и вышел на Бродвей. Там он встал, удивленно озираясь по сторонам — будто никак не мог взять в толк, с чего все так переполошились, — и в это мгновение несколько смельчаков (или, вернее сказать, отчаянных глупцов) сумели ухватить веревку, привязанную к его носовому кольцу. Брут обратил на них покорный взгляд и как будто пожал плечами — при этом с его спины посыпалась пыль и несколько блестящих черепков.

Мэтью облегченно выдохнул. Жизни супругов Стокли больше ничего не грозило, а это главное.

Странный утробный грохот, похожий на отрыжку бегемота, донесся из мастерской. Тут же затрещали доски, крыша поднялась в воздух, повисела там несколько секунд и на глазах у потрясенного Мэтью просела, точно пирог, который не вовремя вынули из печи. Внутри, казалось, неистовствовали боги: из дыры и дверей вылетела мощная волна пыли, которая лондонским туманом покатилась по Бродвею, превращая встречных мужчин, женщин, детей и животных в армию серых пугал.

Мэтью наполовину ослеп, в глазах стояли слезы. Люди вокруг шатались, кашляли и отплевывались. Да уж, эта история точно попадет на первую полосу «Уховертки», подумал он: не каждый день разгулявшиеся быки ровняют с землей целые дома. Сквозь пыльную завесу он пробрался к дыре на месте витрины, поднял голову и увидел поломанные стропила, ибо никакого потолка и никакой мансарды больше не было. Среди руин на полу он разглядел несколько знакомых предметов, и сердце екнуло в груди: вот его кровать, вот обломки сундука с одеждой и… да, в дальнем углу — останки книжного шкафа с выжженным на нижней полке именем и датой: «Rodrigo de Pallares, Octubre 1690».

Мэтью отвернулся, не в силах более смотреть на эту страшную картину, и вдруг сквозь пыльную пелену увидел наблюдающую за ним девушку.

Соломенной шляпки на ней больше не было — Берри не то сняла ее, не то потеряла, — и длинные рыжие кудри волнами рассыпались по плечам. Хотя ее, как и остальных, припорошило пылью, она будто вовсе не замечала это неудобство. Видимо, она разглядела боль в глазах Мэтью, так как и в ее глазах читалась скорбь — она искренне ему сочувствовала. У нее был точеный нос и волевой подбородок, который на ином лице, более миниатюрном и субтильном, мог показаться слишком грубым или слишком широким, но Берил нельзя было назвать ни миниатюрной, ни субтильной. Молча и неподвижно смотрела она на Мэтью, а между ними и кругом витала пыль. Он сделал шаг вперед, как вдруг перед глазами все поплыло, он сел, а точнее, осел прямо на мостовую. Тут он понял, что стал объектом пристального внимания еще одной особы.

Чуть поодаль сидела Сесилия. Она смотрела прямо на него, слегка склонив голову набок и прядая ушами. Ему померещилось — или маленькие свиные глазки в самом деле блестели, а рыло растянулось в улыбке? Умеют ли вообще свиньи улыбаться? Улыбаться и говорить всем своим видом: «Я предупреждала!»?

— Да, — ответил Мэтью вслух, вспоминая ее странное поведение за завтраком. — Ты была права.

Пророчество Сесилии сбылось: несчастье наконец случилось. Мэтью еще секунду-другую послушал звон стекла и дзиньканье вылетающих гвоздей, подтянул колени к подбородку, уставился в пустоту и сидел так, покуда Хайрам Стокли не взял его за руку и не помог ему подняться.

Глава 28

Через два часа после обрушения гончарной мастерской Мэтью сидел за столиком «Галопа» и допивал третий бокал вина, глядя в тарелку с недоеденной треской. Он был не один — рядом расположились Мармадьюк Григсби и Берри, которые разделили с ним не только беду, но и вино. Хозяин заведения — Феликс Садбери — поставил на столик у входа оловянную кружку для пожертвований, и к вечеру там накопилось три шиллинга, шесть гроутов и четыре дуита — весьма неплохой улов. Садбери сегодня поил и кормил Мэтью бесплатно, что, конечно, радовало, но не слишком утешало. Состояние у последнего было подавленное.

Он чувствовал, что не имеет права унывать — ведь он потерял всего лишь временное пристанище, а Стокли потеряли дом и средства к существованию. Страшной мукой было ходить вместе с ними среди руин и слушать рыдания Пейшенс. Не уцелело ничего, кроме пары тарелок и чашек, и вся мебель Мэтью тоже была разбита. Он сумел отыскать под обломками какую-никакую одежду и даже нашел кожаный кошель со сбережениями (один фунт и три шиллинга) — все эти пожитки теперь лежали в холщовом мешке, который Пейшенс вынесла ему из дома. Драгоценные его книги, к счастью, остались целы, но за ними он решил вернуться позже. Согревало душу и клятвенное обещание Хайрама — взять все скопленные деньги и как можно скорее отстроить мастерскую заново. Мэтью не сомневался, что за дело он возьмется уже в ближайшее время.

Как же все это печально и некстати, черт возьми! Треска не лезла Мэтью в горло, и ночью ему явно потребуется что-нибудь покрепче вина, чтобы уснуть. А главный вопрос: где спать?

— Знаете, это все из-за меня.

Мэтью заглянул в лицо Берри. Она кое-как умылась в ведре с водой, и сейчас при свете лампы он увидел россыпь веснушек на загорелых щеках и переносице. Рыжие волосы горели медным огнем, одна кудрявая прядь спадала на лоб и невыщипанную бровь. Ясные выразительные глаза Берри были того же цвета морской волны, что у деда, и они даже не думали таять под взглядом Мэтью. Она больше похожа на бойкую доярку, нежели на эрудированную учительницу, решил он. Такая скорее будет кидать вилами сено или собирать в поле кукурузу, чем учить детей грамоте. Безусловно, она хороша собой — особенно для тех, кому не по вкусу изнеженные особы, — и твердо намерена идти по жизни своим путем. Есть в ней немножко авантюризма, немножко дикарства… и с лихвой безрассудства. А еще эти зубы с щербинкой, которую она не показывала с тех пор, как ее представили Мэтью, но он-то знал, что щербинка есть, и все ждал, когда же она снова явит себя миру. Чем еще Берри похожа на деда? Страшно и подумать…

— Из-за вас? — переспросил он, хлебнув вина. — Почему же?

— Я притягиваю несчастья. Разве вам дедушка не рассказывал? — Она кивнула на Мармадьюка.

— Ах, что за чушь! — воскликнул печатник. — Несчастья иногда со всеми случаются.

— Вот именно — иногда. А со мной они случаются постоянно. И с теми, кому не посчастливилось оказаться рядом. — Она взяла бокал вина и одним глотком едва его не осушила — Грейтхаус точно одобрил бы. — Взять хоть случай с проповедником на «Саре Эмбри».

— Ну, не начинай! — сказал, а точнее, взмолился Григсби. — Я уже и сам говорил, и остальные пассажиры подтвердили: то была случайность. Если кто и виноват, так это сам капитан.

— Неправда. Мыло уронила я. Если бы не это, проповедник не упал бы за борт.

— Ладно. — Мэтью был утомлен и подавлен, но ничто так не разгоняет кровь, как хороший спор. — Допустим, вас действительно преследует злой рок. Вы сеете вокруг несчастья, как волшебную пыльцу. Одного вашего присутствия оказалось достаточно, чтобы бык сошел с ума, — закроем глаза на кошек, собак и отражение, которое бык увидел в витрине. Безусловно, я не знаю подробностей остальных ваших злоключений, но, полагаю, вы склонны усматривать во всем злой рок по одной-единственной причине… — Он пожал плечами.

— Почему? — с вызовом спросила она, и Мэтью подумал, что зашел слишком далеко — на рыжий волосок дальше, чем следовало.

— Потому что совпадения и случайности, — ответил он, охотно глотая наживку, — это тоска зеленая. Порой даже обыденную жизнь взрывает хаос, какие-то непредвиденные и печальные обстоятельства, однако патетические слова о преследующем человека злом роке сразу возвышают его над толпой, перенося в мир… — Он вновь почувствовал, что ступил на зыбучие пески, под которыми намечается некая вулканическая активность, и тут же захлопнул рот.

— Давайте лучше выпьем, — предложил Григсби слегка заплетающимся языком.

— В мир чего? — последовал вопрос.

Мэтью посмотрел Берри прямо в глаза и выпалил все как на духу:

— В горний мир, где воздух разрежен и где обитают лишь те, кому для поддержания жизни необходима особая смесь жалости к себе и сверхъестественных сил — ведь и то и другое притягивает внимание окружающих, как магнит.

Берри не ответила. Неужто щеки ее зарделись — или это загар? Мэтью показалось, что в глазах цвета морской волны вспыхнул огонь — подобно тому как вспыхивали солнечные блики на шпаге Грейтхауса, когда тот пытался его уколоть. А ведь эта девица, пожалуй, получает удовольствие от такого рода перепалок…

— Спокойно, спокойно, — пробормотал Григсби в свой бокал.

— Могу вас заверить, сэр, — сказала Берри, мельком улыбнувшись и наконец продемонстрировав ту самую щербинку, — что я не склонна себя жалеть и никакими сверхъестественными способностями не обладаю. Я лишь рассказываю вам о выводах, которые сделала. Всю мою жизнь меня — и тех, кто оказывался рядом, — преследовали напасти. Сколько их было? Десять, двадцать, тридцать? Да и одной достаточно, поверьте. Пожары, аварии на дорогах, несчастные случаи, в результате которых люди ломали кости, чуть не тонули… хотя почему «чуть», проповедник вот утонул. И подобных событий в моей жизни не счесть. Сегодняшнее происшествие — не исключение, это наглядный пример действия моей «волшебной пыльцы», как вы метко выразились. И между прочим, этой волшебной пыльцы еще очень много в ваших волосах.

— Увы, сегодня у меня не было возможности помыться. Прошу прощения, если мой вид оскорбляет ваши чувства.

— Дети, — вмешался Григсби, — я, конечно, рад, что мы все так замечательно ладим, но давайте на секундочку вернемся на бренную землю! Мэтью, где ты сегодня будешь ночевать?

Хороший вопрос. Мэтью лишь пожал плечами, пытаясь скрыть свое отчаяние.

— Какой-нибудь ночлег да найду. Сниму комнату, по всей видимости. Или мистер Садбери разрешит мне провести одну ночь в подсобке…

— Близится час, когда на улицах никого не должно быть. Негоже тебе ходить по домам после восьми тридцати — если, конечно, не хочешь попасть за решетку. — Григсби допил вино и отодвинул бокал. — Слушай, Мэтью, у меня есть идея.

Послушать-то, конечно, можно, вот только идеи у тебя обычно сомнительные, подумал Мэтью. Берри, казалось, тоже направила все внимание на деда, пытавшегося сформулировать некую мысль.

— Я пригласил бы тебя в гости, но, боюсь, с Берил… то есть с Берри это не очень удобно… Зато у меня рядом с домом есть подсобка, голландский молочный погреб, помнишь?

Мэтью вспомнил кирпичный сарай, где печатник держал бумагу, краску и запасные части для печатного пресса. Раньше это помещение служило для хранения молока и прочих скоропортящихся продуктов. Что ж, приятно будет поспать в прохладе для разнообразия, но есть как минимум одна загвоздка…

— Разве там не земляной пол?

— Застелим его ковриком — и все дела, — ответил Григсби.

— Последние заказы, господа! Делайте последние заказы! — закричал мистер Садбери, звоня в колокольчик над барной стойкой. — Через десять минут закрываемся!

— Даже не знаю, — сказал Мэтью, стараясь не смотреть на Берри — хотя та не сводила с него глаз. — Там ведь ужасно мало места…

— А тебе надо много? Мы с Берри там немного приберем, расчистим местечко. У меня и койка есть. Сам же говоришь — это всего на одну ночь. Впрочем, я тебя не тороплю, живи, сколько пожелаешь.

Ага, подумал Мэтью, вот где собака зарыта! Хочешь держать меня поближе к Берри и потихоньку обрабатывать, чтобы я стал ее нянькой.

— Там и окон-то нет, — сказал он. — А я привык к виду.

— Да на что тебе смотреть в темноте? Соглашайся, Мэтью! Там сейчас склад, но место для койки непременно найдется, а то и для небольшого письменного столика, если он тебе нужен. Фонарь засветим — и выйдет уютный ночлег.

Мэтью хлебнул еще вина и задумался. Он так устал за день, что ему было совершенно все равно, где спать, — лишь бы не в грязи.

— Мышей нет? — уточнил он.

— Нет, конечно! Чисто и безопасно — не дом, а крепость! На двери замок, ключ у меня в столе.

Мэтью кивнул и покосился на Берри:

— А вы что думаете на этот счет?

— Я не против. Поступайте, как сочтете нужным. Если не боитесь моей волшебной пыльцы, конечно.

— Она у вас когда-нибудь заканчивается?

— Судя по всему, нет.

— Я не верю в злой рок.

— Простите, сэр, — сладко запричитала она, — но в удачу-то вы верите! Если кто-то рождается под счастливой звездой, то почему другому не родиться под черной тучей?

— Я думаю, черную тучу вы себе просто выдумали, — ответил Мэтью. Глаза Берри вновь предостерегающе сверкнули, однако молчать он не мог: — Впрочем, готов допустить, что вы не внимания людей ищете, а наоборот… Пытаетесь под этой тучей спрятаться.

— Спрятаться? — Берри едва заметно скривила губы. — От чего же я, по-вашему, прячусь?

— Позвольте, нам сейчас не о черных тучах надо думать! — вмешался Григсби, чему Мэтью был даже рад, так как у него пропало всякое желание продолжать словесный поединок с этой девицей. — Лучше подумай, где тебе провести черную ночь, дорогой Мэтью. Что ты там говорил?

— Ничего.

Если Берри и впрямь родилась под черной тучей, то лило из этой тучи почему-то на всех вокруг. Допивая третий бокал вина, Мэтью с тоской осознал, что в голове у него еще недостаточно пусто.

— Ладно, Берри, нам пора. Идем, внучка, — сказал Григсби. Они встали из-за стола, и Берри тотчас, не попрощавшись и даже не оглянувшись, вышла на улицу. — Ты уж не обессудь, Мэтью. Она немного не в своей тарелке. Бедняжке столько пришлось пережить на корабле — я ее не виню.

— Если относительно ее неудачливости еще могут быть какие-то сомнения, то относительно дурных манер — нет.

— По-моему, она искренне убеждена, что навлекла на корабль беду. Одним своим присутствием, судя по всему. Не переживай, очень скоро она к тебе потеплеет.

Мэтью насупился:

— А какое мне дело, потеплеет она ко мне или нет?

— Да нет, это я так… Хотел подбодрить по-дружески. Слушай, мое приглашение в силе. Может, все-таки заночуешь у нас?

— Я пока не решил, но спасибо.

— Если надумаешь, я оставлю для тебя фонарь у двери, а ключ повешу на дверную ручку. Хорошо?

Мэтью хотел пожать плечами — упрямство Берри явно было заразно, — но вместо этого вздохнул и ответил:

— Хорошо. Пожалуй, я сперва пропущу еще стаканчик.

— Не забывай про указ, возвращайся вовремя! — предостерег его Григсби и с этими словами покинул «Галоп».

Мэтью попросил у Садбери еще полбокала вина и выпил его, пока решал шахматную задачу за одним из столиков. Ровно в восемь Садбери сообщил, что трактир закрывается, и Мэтью, взяв мешок со своими пыльными пожитками, поблагодарил его за доброту и оставил ему шиллинг из своей оловянной кружки с пожертвованиями. Из трактира он вышел последним и потому услышал, как за его спиной лязгнул засов.

Вечер был теплый и приятный. Мэтью повернул направо, на Краун-стрит, а затем на углу вышел на Смит-стрит, намереваясь сделать круг и подняться по набережной к дому Григсби. Хотелось подышать воздухом и обдумать все хорошенько. От выпитого вина голова слегка шла кругом, но в целом он чувствовал себя неплохо. На улицах уже горели фонари, в небе светили звезды, а где-то далеко на востоке, над Атлантикой, бушевала гроза и мерцали молнии. Мэтью иногда попадались спешившие домой прохожие, однако сам он шел неторопливо и думал вовсе не о Бруте и рухнувшей гончарной мастерской, а о таинственной даме из сумасшедшего дома.

Пожалуй, ему действительно надо съездить Филадельфию. Но в самом деле, как ему быть, если Примм наотрез откажется предоставлять информацию о Королеве Бедлама? Останавливать прохожих на улицах и каждому описывать внешность вышеупомянутой дамы? Грейтхаус прав, это невозможно. Что же тогда делать?

А эта девица нахальная… Злой рок и черные тучи. Какой бред!

Однако вернемся к поставленной задаче. Необходимо каким-то образом установить личность пациентки. И тут, сдается, Мэтью действительно переоценил свои возможности. Вспомнились сказанные в сердцах слова Грейтхауса: «Ты же у нас главный следователь!» Интересно, что это значит? Мэтью предстоит ехать в Филадельфию одному, — стало быть, бюро поручило ему первое полноценное дело? Неплохо для начала, верно?

А девица все-таки на редкость невоспитанная. Однако в глазах ее Мэтью заметил что-то еще — помимо гнева. «Пытаетесь под этой тучей спрятаться»… Быть может, он и сам не понял, насколько был прав?

На углу Уолл-стрит Мэтью остановился взглянуть на часы. Почти четверть девятого. Время еще есть: до дома Григсби всего пару кварталов на север по набережной. Он завел часы и пошел дальше, думая то о безумной старушке, то о девице, способной кого угодно довести до безумия.

Вновь над морем полыхнула молния. Справа темнели силуэты кораблей с взмывающими высоко в небо мачтами. То по очереди, то все вместе в нос ударяли запахи смолы, дерева и речной воды. Мэтью был где-то посередине между Кинг-стрит и Уолл-стрит — обдумывал, что ему понадобится для шестидневной поездки в Филадельфию (три дня туда и три дня обратно), — когда за его спиной что-то хрустнуло.

Будто гравий под чьими-то ногами или, быть может, устричная рако…

В тот же миг, когда волосы у него на затылке встали дыбом и он почти развернулся, чья-то сильная рука стиснула ему горло, без труда оторвала его от земли и с силой припечатала к кирпичной стене ближайшей лавки. Мэтью от неожиданности выронил мешок; он не мог ни продохнуть, ни крикнуть. Руки и ноги беспомощно месили воздух, тело билось о стену, не в силах вырваться из крепкой хватки, и вдруг чей-то голос, слегка приглушенный слоем ткани, прошептал ему прямо на ухо:

— Не дергайся и не шуми. Слушай.

Мэтью был не в настроении слушать. Он пытался сделать хотя бы один вдох и позвать на помощь, но рука крепко стискивала ему глотку. В висках уже пульсировала кровь, перед глазами все поплыло.

— Вот, держи. — В правую руку Мэтью что-то вложили. Он машинально сжал пальцы, а потом разжал — и выронил предмет. — Нужная страница помечена. Заострите на ней внимание.

Мэтью почти лишился чувств. Еще чуть-чуть — и голова взорвется.

Приглушенный голос прошептал:

— Эбен Осли…

Вдруг из-за угла возник чей-то фонарь, и давление на шею Мэтью тут же ослабло. Он осел на землю — перед глазами рассыпались снопы красных искр и вертелись голубые вертушки — и услышал быстро удаляющиеся шаги. Вскоре они стихли. Сквозь туман в голове Мэтью подумал, что беглец нырнул в щель между домами дальше по улице.

Фокус Масочника, осенило его.

Видимо, при этом он издал какой-то громкий звук — хмыкнул по-звериному или со свистом втянул воздух, — потому что свет фонаря внезапно упал на него. Мэтью заморгал, как идиот, и принялся растирать руками горло.

— Ух ты, какие люди! — сказал человек с фонарем — у него был гнусный голос мелкого хулигана. — Секретаришка на дороге валяется!

Черная дубинка легла на плечо Мэтью. Говорить он еще не мог и только жадно разевал рот, пытаясь дышать.

Диппен Нэк наклонился и потянул носом воздух:

— У-у, да мы совсем пьяные! А ведь уже почти половина девятого. Какие я делаю выводы?

— Помоги, — кое-как выдавил Мэтью. Глаза у него слезились, он изо всех сил пытался встать на ноги, но те не слушались. — Помоги встать!

— Сейчас помогу. Прямо до тюрьмы доведу, ага, под белы рученьки. А я думал, ты у нас законопослушный гражданин, Корбетт. Что же скажет старик Пауэрс, когда узнает?

Дубинка постучала Мэтью по плечу, и он понял, что следующая его попытка встать на ноги просто обязана завершиться успехом. Опершись рукой о землю, он нащупал предмет, который ему всучил нападавший, — что-то прямоугольное, завернутое в коричневую бумагу и запечатанное белым сургучом. Он подставил сверток под свет фонаря и увидел чернильную подпись печатными буквами: «Корбетту».

— Ну, живо! Вставай! Мало того что напился вусмерть, так еще и указ нашего лорда-хренорда нарушаешь. — И вновь дубинка опустилась на его плечо, на сей раз уже сильнее. Боль прострелила Мэтью правую руку. — Еще пять секунд — и потащу тебя за волосы!

Мэтью поднялся. Перед глазами все бешено вертелось, но он опустил голову, продышался — и мир наконец замер. В правой руке у него был завернутый в бумагу предмет, а левой он принялся искать в карманах часы.

— Я тебя задерживаю, если ты до сих пор не понял. Пшел! — скомандовал Нэк.

Мэтью откинул крышку часов и поднял их к свету:

— Еще только двадцать минут девятого.

— Я, может, такие роскошные часы не могу себе позволить — и бог его знает, откуда они у тебя, — но учить меня уму-разуму не надо, понял? Ты пьян в дым, а до кутузки пешочком минут десять-двенадцать будет. Уж я-то знаю, что говорю!

— Я не пьян. На меня напали.

— Ишь ты! И кто ж на тебя напал? — Нэк презрительно фыркнул. — Масочник, небось?

— Может быть, и он, я не знаю.

Нэк сунул фонарь ему под нос:

— А чего ты живой до сих пор?

Ответа на этот вопрос у Мэтью не было.

— Пшел! — повторил команду Нэк и ткнул кончиком дубинки ему в шею.

Мэтью не сдвинулся с места ни на дюйм.

— В кутузку я не пойду, — сказал он. — Пойду домой, потому что указа пока не нарушил. — И пусть домом ему теперь служит молочный погреб без окон, утром Мэтью проснется свободным человеком, — он так решил.

— Задумал сопротивляться констеблю, что ли?

— Я уже рассказал, что задумал, и настоятельно рекомендую тебе вернуться к своим прямым обязанностям.

— Да ты что?

— Давай просто забудем про этот инцидент, ладно? И спасибо за помощь.

Нэк криво усмехнулся:

— Пожалуй, спесь я с тебя собью…

Он замахнулся дубинкой, и Мэтью понял, что в следующий миг ему вышибут мозги.

Впрочем, если Нэк думал, что его противник пьян и не способен защищаться, то его ждал весьма неприятный сюрприз. Мэтью перенес сверток в левую руку, а правую сжал в кулак и как следует двинул им в зубы грубияну-констеблю. Звук был такой, будто жирную треску огрели веслом. Нэк попятился, вытаращил глаза и ударил дубинкой пустой воздух в том месте, где только что был Мэтью.

Секунды три констебль пытался понять, что происходит. Затем его лицо приняло звериный оскал — как у разъяренной ондатры, пожалуй, — и он вновь замахнулся дубинкой. Мэтью крепко стоял на ногах. На первом уроке фехтования Хадсон Грейтхаус объяснил ему как нельзя доходчивей: в поединке необходимо сразу перехватить инициативу у противника. Мэтью рассудил, что это относится и к кулачным боям. Он шагнул влево, принял удар на левое предплечье, а правым кулаком ударил констебля в нос. Раздался влажный хруст. Нэк отпрянул и едва не шлепнулся на пятую точку. Он кашлянул, фыркнул — кровь брызнула из обеих его ноздрей, — а затем прикрыл рукой ушибленное рыло. Слезы застили ему глаза.

Мэтью вскинул кулак, готовый к новому удару, и показал его Нэку:

— Изволите еще, сэр?

Нэк что-то промямлил в ответ. Мэтью ждал нападения — третьего по счету за сегодня, — однако констебль опустил голову, крутанулся и стремительно пошел прочь, унося с собой фонарь. Он повернул налево по Кинг-стрит, и вокруг воцарилась полная темнота.

«Скатертью дорога!» — едва не заорал Мэтью ему в спину, однако в темноте храбрости у него поубавилось. Побежал Нэк за подмогой или нет, Мэтью не знал, да и в целом ему это было безразлично. Он подобрал с земли мешок, с опаской оглянулся — не подкрадывается ли кто сзади, чтобы вновь стиснуть железной рукой его многострадальное горло, — и торопливо зашагал в сторону дома Григсби.

Никогда в жизни Мэтью еще не радовался так свету, пусть то был всего лишь жестяной фонарь, стоявший на земле у входа в погреб. На дверной ручке, как и было обещано, висел на шнурке ключ. Мэтью открыл дверь, осветил ведущие вниз три ступеньки, спустился и обнаружил себя в каморке вдвое меньше его мансарды. Утоптанная земля на полу была цвета корицы, оштукатуренные стены — приятного глазу кремового оттенка. Григсби поставил ему койку, весьма неудобную на вид, и бросил сверху оленью шкуру. Что ж, всяко лучше, чем спать прямо на земле. Или нет?.. Мэтью с благодарностью отметил небольшой круглый столик, на котором разместились таз с водой, спички и трутница. На полу у койки стоял ночной горшок, а вокруг громоздились дощатые ящики, ведра, части печатного пресса, лопата, топор и прочие неизвестные предметы и орудия, завернутые в рогожу. Поскольку пол находился ниже уровня земли, а под потолком имелись отдушины, в погребе стояла приятная прохлада. Что ж, разок здесь переночевать вполне можно, решил Мэтью. Единственная загвоздка — изнутри нет засова, то есть запереться нельзя. Придется что-то придумать.

Тут взгляд Мэтью наконец упал на предмет, который ему столь грубо всучили на улице. Он вскрыл печать, развернул бумагу и обнаружил небольшой черный блокнот с орнаментом из золотых листьев на обложке. Сердце Мэтью взбрыкнуло так, что сам Брут позавидовал бы. Никогда прежде он не видел золотой орнамент так близко — тончайшая работа!

Пропавший блокнот Эбена Осли. Вот он, в руках Мэтью. Но кто ему его дал?

Сам Масочник?

Мэтью сел на койку, пододвинул к себе столик и поставил на него фонарь, открыв крышку, чтобы стало посветлее. «Вот, держи», — шепнул ему в темноте приглушенный голос.

Поразительно, просто невероятно, думал Мэтью. Однако это правда. Неизвестно почему, Масочник забрал блокнот у убитого Осли, а затем — тоже неизвестно зачем — отдал его Мэтью, едва при этом его не задушив. Ладно хоть не зарезал. Чем же он руководствовался?

«Нужная страница помечена. Заострите на ней свое внимание».

Мэтью увидел, что у одной страницы в последней трети блокнота загнут уголок. Он открыл нужный разворот и обратил внимание на длинное коричневое пятно на верхнем обрезе, которое, судя по всему, склеило несколько страниц, и их пришлось разделять ножом. Мэтью поднес загнутую страничку к свету и увидел какой-то непонятный список, убористо нацарапанный свинцовым карандашом.

За этой страницей шло несколько пустых. Мэтью вернулся к первой и стал просматривать свидетельства спутанного мышления Эбена Осли. Оказалось, директор приюта в самом деле испытывал к ведению записей не менее болезненную страсть, чем к азартным играм, ибо в блокнот он заносил все подряд: суммы, уплаченные за питание подопечных и полученные от всевозможных благотворителей и церквей, заметки о погоде, перечни — ну разумеется! — проигрышей и выигрышей за игорными столами, наблюдения о стиле и приемах других игроков и, да-да, что и сколько было съедено за обедом и ужином и как это отразилось на пищеварении и опорожнении кишечника. Словом, блокнот представлял собой эдакую помесь гроссбуха и личного дневника. Несколько раз Мэтью попадалось собственное имя — в заметках вроде «гаденыш Корбетт опять устроил за мной слежку, будь он неладен» или «опять этот поганец, надо что-то делать». Темные разводы на страницах могли, конечно, оказаться следами крови, но, скорее всего, были пятнами от вина, что вечерами рекою лилось в трактирах.

Мэтью вновь открыл отмеченную страничку и прочел несколько имен и чисел.

Масочник сказал, что Эбен Осли…

— Что? — тихо спросил Мэтью у пламени свечи.

И хотя ему очень хотелось прочитать блокнот от начала до конца, усталость давала о себе знать. Совершенно неясно, зачем Масочник отдал ему заметки Эбена Осли, да еще страничку пометил. И почему не перерезал ему горло? Разве Масочником движет не жажда крови?

Да, он убийца, безусловно. Однако убивает он не просто так, а преследуя определенную цель. И убивать Мэтью ему пока не с руки. Зачем-то Масочнику понадобилось, чтобы он разобрался в этих каракулях.

Господи, осенило Мэтью, Масочнику нужна моя помощь!

Но какая?!

Думать больше не получалось. Он закрыл блокнот и положил его на столик. Затем встал и поставил фонарь на первую ступеньку лестницы: если ночью дверь откроется, фонарь упадет и загремит. Ничего лучше Мэтью с ходу придумать не смог. Свечу он решил не гасить — пусть догорит сама.

Разувшись, он лег на оленью шкуру и почти сразу заснул. Однако перед тем, как окончательно забыться сном, Мэтью увидел не мрачного Масочника, не молчаливую Королеву Бедлама и не преподобного Уэйда, плачущего в ночи; он увидел лицо Берри Григсби, веснушчатое и золотистое в свете лампы, буравящий ее взор и услышал голос, вопрошающий с вызовом: «От чего же я прячусь?»

Глава 29

Мэтью ждало недоброе утро: продрав глаза, он несколько мгновений не мог взять в толк, приключились все вчерашние события с ним по-настоящему или то был лишь скверный сон. Вот почему, обнаружив под собой оленью шкуру, на столике блокнот Эбена Осли, в теле боль после встречи с Масочником, в голове — воспоминания о крушении гончарной мастерской, а вокруг — мглистый свет, проникающий в погреб сквозь отдушины для воздуха, — Мэтью вновь смежил веки и какое-то время лежал недвижно, набираясь сил для новой встречи с жизнью.

Ах, как болела спина! Он поднялся, недоумевая, как индейцы могут спать на таком ложе. Первым делом надо высечь огонь и засветить лампу. Свеча сгорела почти до основания, однако крошечный огарок в лампе все же был. Фитиль немного пошипел и неохотно занялся. Состояние у Мэтью было примерно такое же, как у этого фитиля. В тусклом свете он взял в руки блокнот Эбена Осли — неужели настоящий? Открыв страницу с загнутым уголком, он поднес ее к свету и еще раз изучил нацарапанные свинцовым карандашом имена и числа.

Чьи же это имена? Сирот? «Ту»[2] подле имени «Джейкоб» означало, что фамилия его неизвестна, как у Джона Файва. Числа совершенно ни о чем не говорили Мэтью. Кроме того, помимо имен и чисел рядом с именами стояли отметки — «Брак», «Капелл» — и, по всей видимости, даты. Девятое мая, двадцатое и двадцать восьмое июня. Рядом с последней записью — никаких отметок и дат. Мэтью посмотрел на слово «Брак».

Что бы это значило?

Затем его внимание привлекло слово «Капелл». В приюте действительно имелась капелла — вернее сказать, небольшая молельня с парой скамеек. Во времена Мэтью священники порой навещали приютских детей, дабы наставить их на путь истинный, а в остальные дни это была просто пустая стылая комната.

Слово почему-то встревожило Мэтью. Уж не об очередных ли «воспитательных мерах» Осли идет речь? Неужели он теперь творил свои злодеяния и в капелле?

Но тогда при чем тут «откз»? Почему эти люди получили отказ? От кого? И почему рядом с последним именем нет никаких пометок?

Мэтью рассудил, что для начала хорошо бы установить временны́е рамки — сколько уходило у Осли на то, чтобы исписать блокнот целиком? Вероятно, заканчивая один, он сразу брался за следующий. Этот блокнот может быть как пятым, так и пятнадцатым по счету… Если судить по датам на этой странице, последний томик с описанием великих подвигов Осли был начат примерно на второй неделе мая.

Фитиль опять начал плеваться. Мэтью понял, что пора возвращаться в мир — да и желудок его настоятельно требовал завтрака. Взглянув на часы, Мэтью пришел в ужас: уже почти восемь утра! Видно, вчера он утомился куда сильнее, чем думал, ведь обычно подъем у него в шесть. Он кое-как умылся холодной водой из таза — ни мыла, ни полотенца в погребе не оказалось — и решил сразу после завтрака посетить цирюльника, чтобы побриться и смыть с себя пыль дорог и прах разрушения.

Мэтью достал из мешка чистую — относительно чистую — голубую сорочку и пару свежих чулок. Запасные его бриджи оказались такими же грязными, как и те, в которых он спал, потому менять их не имело смысла. Он спрятал блокнот в мешок под бриджи, а сам мешок убрал под койку, после чего вышел на улицу. Утреннее солнце поначалу едва не ослепило его; видно, в молочном погребе было совсем темно (впрочем, неудивительно, учитывая его предназначение). Мэтью закрыл за собой дверь, запер ее на ключ и постучался в дом Мармадьюка Григсби.

Тот открыл почти сразу и пригласил его в дом. Мэтью сел за стол в кухне, а печатник отрезал ему соленого бекона и разбил два яйца в сковородку, стоявшую на небольшом огне в очаге. Крепкий черный чай быстро смахнул остатки паутины с разума и мыслей Мэтью.

Он позавтракал восхитительно вкусной яичницей, выпил кружку яблочного сидра и лишь тогда спросил:

— Как я понимаю, Берил сегодня решила поспать подольше?

— Поспать подольше, как же! Эта девица вообще не спит. Она проснулась еще затемно и сразу убежала.

— Да вы что? Куда в такую рань?

— На Куин-стрит. Хочет «поймать утренний свет», как она выразилась.

Мэтью так и замер с недожеванным куском бекона во рту:

— А зачем ей ловить свет?

— Такое у нее увлечение, — ответил Григсби, наливая себе чаю из чайника. — Я тебе не рассказывал? Что она мечтает рисовать? Вернее, уже рисует, но мечтает на этом еще и зарабатывать. — Григсби сел напротив Мэтью. — Ну, как тебе завтрак?

— Очень вкусно, спасибо. И благодарю вас за гостеприимство. — Мэтью наконец дожевал бекон. — Вы вроде говорили, что она хочет быть учителем, а не художником.

— Да, таков план. На следующей неделе она идет беседовать с директором Брауном. Но ей всегда нравилось рисовать, с самого раннего детства. Помню, однажды ее крепко выпороли за то, что она размалевала красками домашнюю собачку.

— Почему-то я не удивлен.

Григсби улыбнулся его тону, а потом нахмурился и спросил:

— Ты разве не должен быть на работе? Понимаю, день вчера был тяжелый, но судью Пауэрса стоило хотя бы предупредить…

— Я у него больше не работаю, — ответил Мэтью и тотчас об этом пожалел, потому что печатник сразу насторожился.

— Что случилось? — Он подался вперед. — Пауэрса уволили?

— Нет. Так и быть, расскажу вам по секрету: судья скоро покинет Нью-Йорк. Ему предложили работу получше, в Каролине. Будет трудиться вместе со своим братом на табачной плантации лорда Кента. — По тому, как вспыхнули глаза Григсби за стеклами очков, Мэтью понял: на свет рождается новая заметка для «Уховертки». — Послушайте, Марми, это не для печати. Я серьезно. — (Если номер «Уховертки» попал в Уэстервикский сумасшедший дом, то и в руки профессора Фелла может попасть.) — Вы должны твердо себе уяснить: эта информация строго конфиденциальна.

— Почему же? — Григсби сверлил Мэтью внимательным взглядом. При этом он потянулся к миске с нечищенными лесными орехами и взял оттуда один.

— Просто конфиденциальна — и все. Прошу вас воздержаться от публикаций на эту тему.

— Воздержаться, хм. — Григсби поморщился. — Сильное словцо — особенно для человека моей профессии, не находите? — Рука с орехом взлетела вверх, ко лбу, и тут же грянул пистолетный выстрел: скорлупа разлетелась на куски, при этом лоб Григсби совершенно не пострадал. — Войди в мое положение: Масочник притих и никого не убивает, а мне где-то нужно брать новости. — Он перестал жевать орех, громко хлебнул чаю и бросил на Мэтью многозначительный взгляд поверх чашки. — Что ты думаешь о Берри? Только честно.

— Ничего не думаю.

— Не верю. — Григсби достал из миски второй орех. — Она тебя вчера против шерсти погладила, а?

Мэтью пожал плечами.

— Да-да, и не отрицай. Она это умеет. Говорит все, что в голову взбредет. И этот вздор про злой рок… Уж не знаю, верит она в это или нет, но, сдается мне, ты прав.

Хрусть! — и орех раскололся.

— Насчет чего?

Мэтью принялся сосредоточенно доедать яйца. Господи, как Григсби это делает? И ведь ни единой отметины на лбу не остается! Череп у него не иначе как из чугуна сделан, а покрыт, видимо, дубленой кожей.

— Насчет того, что она нарочно создает у себя над головой эту черную тучу, чтобы под ней прятаться. Видишь ли, Берри весьма своевольна и ни с кем не хочет делить свою свободу. Тем более — с мужем. Она ведь собиралась замуж за того несчастного, который пошел красными пятнами. Кроме того, она боится душевных страданий. По-моему, это вполне веская причина, чтобы прятаться от мира, не находишь?

— Пожалуй, — кивнул Мэтью.

— А у тебя, — жуя орех, сказал Григсби, — есть одна пренеприятнейшая особенность. Ты делаешь вид, будто ничего вокруг себя не замечаешь, — а в действительности ничто от тебя не укроется. Знал бы ты, как это раздражает!

— Правда? Что ж, прошу прощения.

— В общем, я тоже не хочу Берри зла, — продолжал Григсби. — Ты меня понимаешь. Берри близко не кокетка, и плевать она хотела на моду, французские прически, новые танцы — словом, на все, что нынче занимает умы ее сверстниц.

— Незамужних, по крайней мере, — заметил Мэтью.

— Да, кстати, это меня тоже беспокоит. — Третий орех постигла участь предыдущих: его достали из миски, разбили об лоб и съели. — Молодым людям Нью-Йорка доверять нельзя. Что эти непотребники субботними вечерами вытворяют с девицами — волосы дыбом! У меня таких историй в изобилии…

— Полагаю, вас держит в курсе вдова Шервин?

— Да, и не она одна. Эти юноши подобны ненасытным волкам: сожрут невинную душу и не подавятся! Здесь, наверное, что-то в воде.

— Слова любящего деда. — Мэтью поднял чашку, словно бокал вина.

Григсби откинулся на спинку стула, сдвинул очки на лоб и потер переносицу.

— Ох и дела… — сказал он. — Знаешь, Мэтью, когда я смотрю на Берри… невольно возвращаюсь в прошлое. Она так напоминает мне Дебору! Рыжие волосы, свежее лицо — восхитительная юность! Поверишь ли, в молодости я был даже хорош собой и девушкам нравился. Помогало и то, что отцовская печатня процветала и мы жили в прекрасном доме. Однако я в самом деле не был таким страхолюдиной, как теперь, Мэтью. Истинно говорят, что у мужчины уши, нос и ноги растут всю жизнь. Со мной так и было. Увы и ах, остальные части тела имеют свойство уменьшаться… Да не смотри ты на меня так!

— Я и не смотрю, — буркнул Мэтью.

— В общем, дело такое. — Григсби вернул очки на место, поморгал и уставился на своего гостя. — Хочу, чтобы ты поселился у меня в подсобке и присматривал за Берри. Надо уберечь ее от греха и от юных змиев, про которых я тебе рассказал. Ты ведь знаешь этих сластолюбцев с Голден-Хилла, что всю ночь шляются по кабакам, а засыпают на подушках Полли Блоссом!

— Знаю, — кивнул Мэтью, хотя слышал про это впервые.

— Мне за ней не угнаться. Да она и не позволит мне всюду за нею ходить. Вот я и подумал, не мог бы ты познакомить ее с местной молодежью?.. Проложить ей путь, так сказать.

Мэтью не спешил с ответом, пытаясь для начала осмыслить слова «хочу, чтобы ты поселился у меня в подсобке».

— Если вы еще не заметили, — наконец произнес он, — меня едва ли можно назвать светским львом. И как-то я не слыхал, чтобы секретарям были рады в «Баловнях», «Кавалерах» и «Молодых ньюйоркцах». — Мэтью перечислил названия клубов, где весь год устраивались танцы и пирушки. — Я не большой любитель шумных компаний и так называемых «увеселительных мероприятий».

— Да, знаю. Ты надежный и добропорядочный юноша, потому я и хочу, чтобы Берри брала с тебя пример.

— То есть хотите сделать меня ее наставником.

— Хм, вам обоим есть чему поучиться друг у друга. — Григсби подвигал лохматыми бровями. — Ей стоит быть ответственнее, а тебе не помешает иногда проводить время более… весело.

— Предлагаете мне переехать в вашу подсобку?! — Мэтью решил обратиться к вопросам более прозаическим. — Это не подсобка, а темница!

— Прохладный и уютный летний дом. Смотри на это так.

— В летних домах обычно есть пол и хотя бы одно окно. А в вашем погребе даже дверь не запирается! Меня могут зарезать во сне.

— Ну, засов приладить всегда можно. — Григсби, видно, принял молчание Мэтью за согласие. — Живи у нас совершенно бесплатно и сколько пожелаешь! Столоваться тоже можешь здесь, если угодно. А за помощь с прессом я даже платить готов — по паре шиллингов номер.

— У меня уже есть работа. Надеюсь, она станет моим призванием.

Григсби весь превратился в слух.

— Помните то объявление, которое я просил вас разместить в газете? Бюро «Герральд»? Вот у них я теперь и работаю.

— Очень рад, но чем они занимаются?

Следующие несколько минут Мэтью рассказывал печатнику о Кэтрин Герральд и целях бюро.

— Она видит во мне задатки, а мне не терпится начать. Как я понял, миссис Герральд с помощником — мистером Грейтхаусом — в ближайшее время снимут помещение под контору.

— Решение проблем, говоришь? — Григсби пожал плечами. — Что ж, затея неплохая. Особенно если за вашими услугами будут обращаться городские власти. Вряд ли Байнс и Лиллехорн такому обрадуются, но чем черт не шутит. — Он метнул в сторону Мэтью подозрительный взгляд. — Ага! Ты ищешь Масочника, верно? Город уже вас нанял?

— Нет. Масочника я в самом деле ищу, но поручение дала мне миссис Деверик. Она обратилась не в бюро, а ко мне лично. На днях я написал ей письмо с рядом вопросов и в настоящий момент жду ответа. Да и в бюро без дела не сижу. — О Королеве Бедлама Мэтью вновь умолчал, равно как и о профессоре Фелле. — Словом, у меня есть будущее. — Он тут же поправился: — Работа, я хотел сказать.

— Никогда не сомневался, что у тебя есть будущее. — Григсби допил чай и продолжил: — Так или иначе, я по-прежнему надеюсь, что ты переедешь в нашу подсобку и присмотришь… вернее, составишь Берри компанию. Если нужно что-то сделать в подсобке, не стесняйся, говори: я на все готов, чтобы там стало уютнее. У меня отложено немного денег на ремонт.

— Благодарю за щедрое предложение, но я поищу другое жилье. Конечно, я по-прежнему готов помогать вам с набором, если время позволит.

— Спасибо, ты очень добр, очень добр. — Григсби опустил глаза на коричневое пятно — след от сучка — на столе. — Знаешь, Мэтью, мне будет весьма непросто воздержаться от публикации о переезде судьи Пауэрса, если… тебя не будет рядом, так сказать.

Мэтью разинул рот:

— Ушам не верю. Как вы могли опуститься до такого…

— До чего?

— Сами знаете! Марми, я не могу нянчиться с вашей внучкой! Да она и сама не обрадуется, если узнает про ваш план, — еще, пожалуй, и сковородкой вас огреет по голове за такие идеи! — Только этой голове сковородки нипочем, подумал про себя Мэтью.

— Тогда ей лучше не знать — пожалей мой бедный череп!

— Поймите, она должна сама прокладывать себе дорогу. Ей не нужна моя помощь! И мне кажется, она вполне может за себя постоять, причем без всякого злого рока.

— Вероятно, ты прав. Но я не прошу тебя с ней нянчиться и следить за каждым ее движением. Я лишь прошу немного познакомить ее с городом, с людьми. Пусть она спокойно тут освоится. Своди ее куда-нибудь поужинать разок-другой. Пожалуйста, не отказывай мне сразу, поговори сперва с ней, хорошо? Попытайтесь узнать друг друга получше. Мне так грустно, что вы разругались, не успев познакомиться… — Григсби увидел мрачное выражение лица Мэтью. — Ты мне по душе, Мэтью. Больше, чем все остальные. После внучки, конечно. Умоляю, просто поболтай с ней, хорошо? Можешь ты это сделать для старого пустоголового деда?

— Пустоголовый вы, как же, — хмыкнул Мэтью.

Сделав глубокий вдох, он решил, что вреда не будет, если он немного побеседует с непутевой девицей перед уходом. Григсби не станет печатать заметку об отъезде Пауэрса, он просто блефует. Или?.. Мэтью отодвинул стул и встал.

— Куда, говорите, она пошла? — угрюмо спросил он.

— Вверх по Куин-стрит. Ловить…

— …Утренний свет, да, помню. — Мэтью шагнул к выходу, но на пороге обернулся. — Марми, если она оттяпает мне голову, я решительно отказываюсь иметь с ней всякое дело. Хорошо?

Печатник лишь смерил его взглядом поверх очков:

— А я, стало быть, пойду закажу слесарю засов на твою дверь.

Мэтью поторопился выйти, пока не наговорил печатнику непечатных слов. На улице ему пришло в голову, что, раз уж он идет на прогулку, можно заодно снести вдове грязную одежду, поэтому он наведался в погреб — неужто каморка стала еще теснее, чем была вчера? — и достал из-под койки мешок. А вот что делать с блокнотом? Оставлять его здесь боязно — тем более если сегодня придет слесарь, — однако и таскать его с собой по городу глупо. Мэтью решил подыскать для блокнота тайник. Приподняв край одного из чехлов, он обнаружил под ним — подумать только! — изрядно продырявленную мишень для стрельбы из лука, сделанную из набитого соломой мешка. Мэтью немного увеличил одну дыру и засунул туда блокнот, а потом снова накрыл мишень чехлом. Тут он приметил в углу, рядом с лопатой и топором, еще один любопытный предмет — шпагу с рукоятью из слоновой кости, без ножен. Клинок был покрыт ржавчиной. Откуда здесь взялись мишень и шпага? Времени гадать у Мэтью не было: он подобрал с пола мешок, вышел на улицу и запер за собой дверь.

Одолев больше мили вдоль набережной, он наконец завидел впереди Берри Григсби. Та шла по Куин-стрит мимо шума и суеты верфей, пока не наткнулась на подходящий тихий пирс в тени деревьев. Река здесь текла мимо огромных валунов размером с дом, расставленных не иначе как рукою Господа. Берри сидела на пирсе футах в пятидесяти от берега, в соломенной шляпке и со стопкой бумаги для эскизов на коленях. На ней было причудливое платье, сшитое будто из дюжины маскарадных костюмов персикового, лавандового, светло-голубого и лимонно-желтого цветов. Мэтью почудилось, что он обращается не к девушке, а к корзинке с фруктами.

Он закусил губу и крикнул:

— Здравствуйте!

Берри обернулась, помахала и вернулась к своему наброску. Судя по всему, ее внимание привлекли холмистые зеленые пастбища на другом берегу, близ Брюкелена. Чайки парили над водой, следуя за белыми парусами небольшого пакетбота, уходящего на юг.

— Можно подойти? — спросил Мэтью.

— Как вам угодно, — не отрываясь от работы, отвечала девушка.

Он подумал, что дело это безнадежное, но все же вышел на пирс и тут же, не успев сделать и трех шагов, понял: Берри выбрала причал, которым пользовались, должно быть, еще первые торговцы пушниной, прибывшие в Нью-Амстердам охотиться на бобров. Носы давно канувших в забвение кораблей оставили множество вмятин на этом сооружении, щели зияли между побитыми непогодой досками… Один неверный шаг — изъеденная червями доска под ногой проломится, и Мэтью можно больше не волноваться ни о стирке, ни о ванне.

Тут он почувствовал на себе взгляд девушки и понял, что придется идти до конца. Кроме того, Берри ведь не провалилась, так? Но черт подери, почему она выбрала именно этот древний разбитый пирс, мало, что ли, на набережной других подходящих мест?

Мэтью двинулся вперед, вздрагивая от каждого треска и стона под ногами. Тут впереди показалась дыра размером с наковальню — внизу темнела вода, и от этого зрелища Мэтью едва не развернулся. Однако половина пути уже пройдена, а на конце пирса сидит, скрестив ноги по-турецки, и внимательно наблюдает за его продвижением Берри Григсби… Нет, одолеть этот пирс — дело чести. Или отваги. Мэтью кое-как обогнул пролом в настиле и несмело двинулся дальше, обдумывая каждый шаг.

Когда он наконец добрался до Берри, из его груди, по-видимому, вырвался вздох облегчения: девушка тут же бросила на него взгляд из-под полей соломенной шляпки, а на губах ее, кажется, мелькнула ехидная улыбочка.

— Прекрасное утро для прогулки, да, мистер Корбетт?

— Да уж, прогулка выдалась бодрящая.

Мэтью ощутил некоторую сырость под мышками. Берри тем временем продолжала рисовать: у нее получался весьма славный пейзаж с холмами и пастбищами. Рядом на пирсе стояла коробочка с карандашами всевозможных цветов и оттенков.

— Пока не поймала, — сказала Берри.

— Не поймали чего?

— Атмосферу этого места. Энергию.

— Энергию?

— Силы природы. Вот, смотрите, это законченная работа.

Она приподняла верхний лист. Под ним обнаружился другой пейзаж, те же самые холмистые пастбища, но в таких цветах, что у Мэтью едва кровь не пошла из глаз: изумрудно-зеленый, бледно-зеленый, ослепительно-желтый, огненные оранжевый и красный. Словом, кузнечный горн изнутри, а не пасторальная сцена. Враждебный акт против матери-природы. Мэтью еще раз взглянул на противоположный берег — убедиться, что ему не померещилось и он видит ту же самую картину, что и Берри. Судя по всему, видели они по-разному… Интересно, что сказал бы добрый, запуганный сказками о ведьмах народ Фаунт-Ройала, увидев сей пейзаж и саму художницу? К счастью, дурной вкус пока не считался признаком одержимости дьяволом — иначе Берри уже давно повесили бы на ее же синих чулках. Постеснялась бы показывать людям такую мазню, подумал Мэтью, но язык на всякий случай прикусил.

— Это просто эскиз, конечно. Я напишу пейзаж маслом, когда закончу с эскизами.

— Простите, — не удержался Мэтью, — но я не вижу на том берегу ничего красного и оранжевого. А! Вы, наверное, хотели изобразить свет восходящего солнца?

Берри уронила верхний лист, спрятав под ним первый эскиз — будто давая понять, что Мэтью не способен постичь ее художественного замысла, — и вернулась к работе.

— Я пытаюсь изобразить не то, что видно глазу, мистер Корбетт, — с некоторой прохладцей проговорила она. — Я хочу передать сущность этих мест. Разумеется, тут нет ни красного, ни оранжевого. Эти оттенки олицетворяют в моем понимании созидательный огонь земли. А вы видите лишь пастбище.

— Да. Именно это я и вижу — пастбище. Я что-то упускаю?

— Самую малость — стихию, что обретается под зелеными полями. Сердце земли, пышущее жаром жизни, похожее на… не знаю, допустим, на огонь в печке или в…

— Кузнечном горне? — предложил Мэтью.

— Да! — воскликнула с улыбкой Берри. — Вот теперь вы все поняли.

Ему подумалось, что не стоит девушке разглагольствовать прилюдно о пышущем жаром сердце Земли, если она не хочет в смоле и перьях отправиться прямиком в Бедлам. Однако приличия не позволили ему сказать такое вслух.

— Полагаю, это какие-то современные лондонские веянья? — спросил он.

— О нет! Там нынче пишут одну серую хмарь. Такое чувство, что лондонские художники омывают кисти собственными слезами. А портреты, боже мой! Почему люди хотят войти в историю эдакими тугозадыми индюками?! Дамы особенно!

Мэтью опешил от столь возмутительных слов.

— Что ж, — произнес он, с трудом приходя в себя, — быть может, потому, что они и есть тугозадые индюки?

Берри подняла голову и на сей раз подставила лицо солнцу. В ее голубых глазах, чистых, как бриллианты (и, вероятно, столь же легко рассекающих все живое на своем пути), загорелся неподдельный интерес, но она почти сразу вернулась к рисованию.

Мэтью кашлянул:

— Можно узнать, почему вы выбрали именно этот пирс? Он вот-вот развалится на части!

— В самом деле, — кивнула Берри. — И потому я решила, что в городе не найдется дураков, которым взбредет в голову подойти сюда и оторвать меня от работы.

— Виноват, простите за беспокойство. — Он отвесил легкий поклон. — Немедленно оставлю вас наедине с горном.

Мэтью уже развернулся и хотел покинуть хлипкое сооружение, когда Берри очень спокойным и непринужденным тоном произнесла:

— А я ведь знаю, о чем вас просит дедушка. Нет-нет, он не в курсе, что я в курсе, потому как недооценивает мою… скажем, интуицию. Он попросил вас за мной присматривать, верно? Не спускать с меня глаз — как бы чего не натворила?

— Он выразился несколько иначе.

— Да? И как же? — Берри отложила карандаш и сосредоточила все внимание на Мэтью.

— Он просит познакомить вас с городом, помочь вам освоиться. — Его начинала раздражать ее коварная улыбочка. — Нью-Йорк, конечно, не Лондон, однако и здесь есть свои подводные камни. Ваш дед не хочет, чтобы вы на них напоролись.

— Понятно. — Берри кивнула и склонила голову набок. Солнце вспыхнуло на ее рыжих волосах, упавших на плечо. — Знайте же, мистер Корбетт, что вам морочат голову. Перед моим отъездом из Англии отец получил письмо от дедушки: мол, не волнуйся, я найду ей мужа и все устрою наилучшим образом. В настоящий момент он всерьез рассматривает вашу кандидатуру на роль жениха.

Мэтью широко улыбнулся, настолько нелепыми показались ему последние слова. Впрочем, когда он увидел серьезное лицо Берри, улыбка его померкла.

— Это же смешно!

— Я рада, что хоть в этом мы с вами единодушны.

— Женитьба не входила в мои планы на ближайшее будущее.

— В мои тоже. Мне нужно сперва начать зарабатывать на искусстве.

Умрет в нищете и старой девой, обреченно подумал Мэтью.

— Разве вы не собираетесь стать учительницей?

— Собираюсь. Я имею к этому способности и люблю детей. Но мое истинное призвание — это искусство.

Не просто призвание, а оглушительный полуночный йодль, подумал Мэтью (стараясь, впрочем, сохранять внешнюю невозмутимость).

— Послушайте, я вас уверяю, что сегодня же открою глаза вашему деду на истинное положение вещей. Видно, неспроста он меня уговаривал поселиться в подсобке!

Берри встала. Ее глаза оказались почти на уровне глаз Мэтью.

— Не спешите, мистер Корбетт, — вкрадчивым голоском проговорила она. — Если дедушка делает ставку на вас, то он не будет знакомить меня с занудами и идиотами, которым для счастья нужно только мягкое кресло и покладистая жена. Подыграйте мне, пожалуйста! Я буду вам очень признательна.

— Неужели? А что я получу в награду? Жизнь в землянке без окон и дверей?

— Слушайте, вам не придется очень уж долго… как вы сказали?.. знакомить меня с городом. От силы месяц, а может, и меньше. Я только должна вдолбить… — Берри осеклась и выбрала более удобоваримое слово, — втолковать дедушке, как мне дорога свобода. И что я сама найду себе мужа, когда буду готова.

— Целый месяц? — Во рту у Мэтью пересохло. — Да в тюрьме и то уютней! Там хоть окна есть.

— Вы просто подумайте об этом, хорошо? Буду перед вами в неоплатном долгу!

Мэтью не хотел думать, но дело вдруг открылось ему с новой стороны: если он все же согласится пожить в подсобке и сделает вид, что исправно выполняет обязанности наставника, няньки или кем там его назначит чертов пройдоха Григсби, возможно, тот все-таки не станет печатать в «Уховертке» заметку о судье Пауэрсе. Один месяц? Что ж, это ему по силам. Наверное.

— Хорошо, я подумаю, — кивнул он.

— Спасибо. Пожалуй, на сегодня я закончила. — Берри опустилась на колени и начала собирать карандаши. — Можно мне пройтись с вами?

Видимо, она сообразила, что нью-йоркский жених на самом деле в женихи не рвется, и оттого сразу к нему потеплела.

— Я иду не к Григсби, но вы вполне можете составить мне компанию. — Он с опаской покосился на пятьдесят футов трухлявого настила, отделявших их от берега. Как бы злой рок Берри не утопил их обоих…

Они благополучно добрались до суши, хотя раз или два Мэтью посещала уверенность, что следующий шаг увлечет его в воду. Берри засмеялась, когда они ступили на твердую землю, — то, что для Мэтью явилось тяжелым испытанием, для нее было увеселительной прогулкой. Он невольно подумал, что ее беда — вовсе не злой рок, а неразумные поступки и решения. Впрочем, смех у нее небесприятный.

Когда они шли обратно по Куин-стрит, Берри спросила Мэтью, бывал ли тот в Лондоне. Он ответил, что, увы, нет, но надеется в обозримом будущем побывать. Тогда она принялась развлекать его описанием некоторых лондонских достопримечательностей и улиц, которые глаз художника запомнил во всех роскошных и удивительных подробностях. Мэтью нашел любопытным описание нескольких книжных лавок, где Берил была частым гостем, особенно одной, где подавали кофе и какао. После ее рассказа он буквально увидел льющий за окнами дождь и почуял витающие в воздухе ароматы свежей бумаги и горячего черного кофе.

Они уже подходили к дому Григсби — Берри рассказывала о своей жизни в великом городе, а Мэтью слушал и будто шагал с ней рядом по лондонским мостовым, — когда сзади раздался цокот лошадиных копыт и звон упряжи. Пронзительно заверещал колокольчик, и Мэтью с Берил отошли в сторону, пропуская коляску, запряженную парой лошадей. Коляска остановилась, и Мэтью позади кучера увидел Джоплина Полларда и миссис Деверик. Он был в бежевом сюртуке, жилете и треуголке, она — в черном траурном платье и шляпе, с белым от пудры лицом. Кожаный верх коляски был поднят и отбрасывал тень на лица пассажиров.

— А! Корбетт! — воскликнул адвокат. — Мы с миссис Деверик как раз едем к печатнику, тебя ищем.

— Да?

— Заехали к Стокли, и тот нам сказал, что после вчерашнего жуткого происшествия ты отбыл вместе с Григсби. От мастерской почти ничего не осталось! А это кто?

— Это мисс Берил… Берри Григсби. Внучка Мармадьюка. Берри, это Джоплин Поллард и… вдова Деверик.

— Очень приятно познакомиться, дорогая.

Поллард прикоснулся к закрученным полям своей треуголки, а Берри кивнула в ответ. Вдова стремительным взором окинула ее платье, а затем с прищуром уставилась на саму девушку — как будто разглядывала ящерицу.

— Позволите украсть у вас мистера Корбетта? Нам нужно переговорить. — Не дожидаясь ответа Берри, Поллард распахнул перед Мэтью дверцу коляски. — Залезай, Корбетт.

— Раз вы едете в том направлении, — сказал Мэтью, — не могли бы вы заодно подвезти мисс Григсби до дома? Это всего лишь…

— Беседа будет с глазу на глаз, — перебила его миссис Деверик, глядя прямо перед собой.

Кровь прилила к щекам Мэтью, однако, когда он обернулся к Берри, та лишь пожала плечами и показала щербинку между зубами, кротко улыбнувшись.

— Все хорошо, не переживай. Я ведь хотела пройтись пешком. Ты с нами пообедаешь?

— У меня есть несколько дел, буду попозже.

— Хорошо. Дедушка тебя ждет. Всего доброго, сэр! До свиданья, мадам, — сказала она Полларду и вдове и с этими словами зашагала прочь с саквояжем и стопкой бумаги в руках.

— Ну, живо садись! — поторопил его Поллард. — Надо кое-что обсудить.

Глава 30

Когда Мэтью сел напротив своих спутников, положил к ногам мешок с вещами и лошади зацокали по набережной на юг, миссис Деверик выразительно взглянула на него и спросила:

— Вы решили не утруждать себя бритьем, молодой человек?

— Прошу прощения за неподобающий вид. Планирую сегодня же наведаться к мистеру Рейно.

— Слышал, он неплохой мастер, — заметил Поллард. — Но лично я и близко не подпустил бы к себе раба, вооруженного бритвой.

— Мистер Рейно — свободный человек, — напомнил ему Мэтью. — Уже пять лет как, если не ошибаюсь.

— Что ж, значит, вы смелее меня. Я-то боюсь, как бы ему не взбрело в голову вернуться к своим дикарским замашкам в самый неподходящий момент — за бритьем моей шеи. Ладно… Мы с миссис Деверик сочувствуем вашей беде. Где вы теперь живете?

— В молочном погребе возле дома Григсби. — Краем глаза он заметил, как рука миссис Деверик в черной перчатке взлетела к губам. — Это временно. От силы на месяц.

— Молочный погреб!.. — На лице Полларда мелькнула улыбка. — Полагаю, в молоке у вас недостатка теперь нет — пей сколько влезет?

— Молоко там хранили еще голландцы, а сейчас… — Мэтью решил прекратить эти пустые церемонии и прямо спросил: — Вы хотели что-то обсудить? — Он перевел взгляд на вдову. — С глазу на глаз?

— Ах да! — Поллард достал из кармана сюртука конверт с письмом. — Миссис Деверик желает отвечать на вопросы в моем присутствии.

Мэтью не сводил глаз со вдовы:

— Мадам, неужели вам для этого необходим адвокат? Вопросы совсем не сложные.

— Я решил, что так будет лучше, — вмешался Поллард. — В конце концов, я обязуюсь защищать своих клиентов — за это мне и платят.

— Безусловно, однако в данном случае защищать ее не от кого. Не от меня же?

— Мистер Корбетт, в сложившейся ситуации мы все хотим ясности, не так ли? Я непременно присутствовал бы при подобном допросе, проводи его главный констебль Лиллехорн. И уж конечно, мое присутствие необходимо, когда такого рода вопросы задает секретарь — каким бы умным и интересным юношей ни полагала его моя клиентка. Простите, миссис Деверик, считаю своим долгом повторить, что вся эта затея кажется мне чистой воды фарсом. Что может узнать этот паренек, если даже профессионалы не в сост…

— Ваши соображения приняты к сведению, — оборвала его миссис Деверик. — А теперь заткните рот и сидите смирно. За молчание вы получите ровно столько же, сколько за трепотню. — Она взяла у Полларда конверт, а тот с тихим шипением отвернулся, дабы спрятать вспыхнувшие в карих глазах досаду и негодование. — По совету адвоката я решила не отвечать вам в письменном виде, — сказала вдова, вынимая письмо из конверта. — Особенно это касается моих мыслей о… — она на секунду умолкла, будто силясь произнести вслух следующие имена, — докторе Джулиусе Годвине и мистере Эбене Осли.

— Понимаю, — кивнул Мэтью. — Писать вы не будете.

— Я отвечу на все ваши вопросы по порядку. Сначала — про наши с мистером Девериком обсуждения деловых вопросов. Таковых не было. Как я уже говорила, о делах Пеннфорд никогда не распространялся. От меня требовалось лишь воспитывать двух сыновей и вести хозяйство, то есть соответствовать образу хорошей жены. Я тоже никогда не расспрашивала его о работе. Это не мое дело. Следующий вопрос — о недавних командировках и иных путешествиях Пеннфорда.

Мэтью слушал внимательно, однако уже начинал догадываться, что разговор этот не имеет никакого смысла. Ох, вот бы сейчас принять ванну!..

— Если под недавними путешествиями вы имели в виду поездки за последние полгода, — продолжала миссис Деверик, — то их не было. Пеннфорд не любит путешествовать ввиду проблем с пищеварением.

— Можно обойтись без подробностей, мадам, — вставил Поллард.

Она обратила на него испепеляющий взгляд:

— Вы что же, за каждое сказанное слово деньги берете?

— А может, он ездил куда-нибудь в прошлом году? — спросил Мэтью.

— Ага, список вопросов расширился, — пробурчал Поллард.

— И в прошлом году никаких поездок он не совершал, — ответила вдова. — Абсолютно.

Мэтью кивнул и потер шершавый подбородок.

Миссис Деверик тщательно разгладила письмо на коленях:

— Третий вопрос — самый возмутительный — касается недовольства, каковое я выразила при упоминании двух недостойных господ в связи с кончиной моего мужа. Говорю от чистого сердца, и Господь свидетель: Пеннфорд не имел решительно никаких сношений ни с доктором Годвином, ни с Эбеном Осли. Они оба не стоят пыли на подошвах его сапог! — Она резко обернулась к Полларду, который уже открыл рот, дабы попытаться вновь ее образумить, и ткнула пальцем ему в лицо: — Молчать!

Поллард бухнулся обратно на сиденье, точно соломенное пугало, и Мэтью продолжал:

— Как я понимаю, у мистера Годвина безупречная репутация, мадам, пусть он и врачевал барышень Полли Блоссом. Кто-то должен был этим заниматься, в конце концов!

— Да, но Джулиус Годвин получал от этого удовольствие. Последние годы он там практически жил. Пил как сапожник, чуть не сошел с ума… Дневал и ночевал в компании девиц, которых вы по глупости и доброте душевной именуете «барышнями». Никакие они не барышни, а исчадия ада в женском обличье. Надеюсь, что когда-нибудь я все же увижу, как Полли Блоссом забросят на корабль, точно груду грязных тряпок, и вышлют прочь из колоний.

— Держите эмоции при себе, — пискнул Поллард.

Вдова не обратила на него никакого внимания.

— Я не терплю слабых мужчин, сэр, — сказала она Мэтью. Лицо ее при этом едва ли не кривилось от омерзения. — А в розовый дом только слабаки и ходят. Вы желали знать, почему я презирала Джулиуса Годвина? Вы получили ответ. Сколько достойных, великосветских дам могли бы составить ему партию, но он отдавал предпочтение шлюхам! Пеннфорд говорил, что Годвин болен. Поэтому он столько пил и тратил свои… жизненные силы на этих грязных созданий.

— Болен? — Мэтью мигом выбросил из головы мысли о ванне. Его мозг лихорадочно работал — искал ответы. — Вы имеете в виду душевную болезнь?

— Я имею в виду, что он давно мог жениться, однако предпочел выбросить свою жизнь на помойку. Помню, как доктор Годвин сюда приехал. Порядочный, благообразный господин. Целомудренный, я бы сказала. Прибыл из Лондона с намерением начать здесь новую жизнь. И все было прекрасно, пока он не пал жертвой собственной душевной слабости.

— Я думал, он пал жертвой Масочника, — заметил Мэтью.

— Масочник лишь закончил дело, — последовал ответ. — Как знать, возможно, убийца пришел в негодование от того, куда Годвин сует свои грязные инструменты!

Мэтью решил не заострять на этом внимания. Пока их коляска медленно продвигалась к Большому Доку, Поллард рассеянно разглядывал корабли. Что скажет вдова, узнай она, что бордель стал ему вторым домом — так же, как некогда доктору Годвину? Если люди из высшего общества владеют деньгами, то простой народ — вдова Шервин, к примеру, — владеет информацией. Впрочем, Григсби наверняка прав, и на Голден-Хилл-стрит проживает немало клиентов Полли Блоссом.

Мэтью подался вперед:

— Вы сказали, что доктор Годвин приехал в Нью-Йорк, чтобы начать жизнь заново. Когда это было?

— Должно быть… лет пятнадцать назад, не меньше. А то и двадцать.

— А какова была его прежняя жизнь?

— Это мне неизвестно. Слова про новую жизнь принадлежат Пеннфорду. Впрочем, все знают, что жена Годвина умерла от лихорадки еще в молодости. Он сам рассказывал об этом людям. Возможно, он и пьянствовать начал именно на этой почве, но я нисколько ему не сочувствую.

Воцарилась тишина. Мэтью раздумывал над последними словами миссис Деверик.

Тут наконец вышел из транса Поллард:

— Куда вас отвезти, Корбетт?

— Эбен Осли, — вдруг обратился Мэтью вдове. — Что скажете о нем?

Миссис Деверик презрительно — и отнюдь не женственно — фыркнула:

— Мистер Поллард мне говорил, что вы сирота. Странно, право, что вы не знаете, какие о нем ходят слухи! Будто бы он… нет, такое даже сказать стыдно. Будто он позволял себе вольности в обращении с воспитанниками. Неужели вы не слышали? Пеннфорд и его презирал. Говорил даже, что, если однажды кто-нибудь из приютских осмелится рассказать, что там творилось, он лично добьется, чтобы этого жирного безбожника вздернули на площади перед ратушей.

— Неужели, — выдавил Мэтью. Мир, казалось, вдруг совершил головокружительный оборот вокруг своей оси.

— О да! Впрочем, доказать ничего не удалось. Слух этот разнесся по городу после того, как Осли крепко выпил в кабаке и поведал о своих… воспитательных методах одной потаскухе. Та шепнула другой, и пошло-поехало. Но как я уже говорила, доказать его вину не смогли. Лично у меня от этого человека мороз шел по коже. Мне он не нравился просто из принципа.

— Шлюхам верить нельзя, — пожав плечами, сказал Поллард.

— Осли ведь был вашим клиентом. Как вам удавалось представлять интересы Пеннфорда Деверика и одновременно — Эбена Осли?

— А в чем трудность? Оба клиента достались моей фирме от Чарльза Лэнда. Мое дело — финансовые и юридические вопросы, вопросы морали меня не касаются. А если вы задумали посеять смуту между мной и миссис Деверик, довожу до вашего сведения, что она прекрасно понимает — и ее покойный супруг это понимал, — что адвокат есть инструмент для строго определенных целей. Я никого не осуждаю, ибо это не мое дело.

— Однако, когда Пеннфорда не стало, я подумывала сменить адвоката, останься Осли в живых, — осадила его миссис Деверик. — И плевать, инструмент вы или нет.

— Еще один вопрос. — Мэтью не сводил глаз с Полларда. — Раз вы занимались финансовыми делами Осли, почему позволили ему спустить столько денег за игорными столами?

Красновато-бурые веки Полларда распахнулись.

— А откуда вы знаете, сколько он спустил? И спустил ли вообще?

— Я своими глазами видел, как он проигрывает.

— Да? И когда же вы это видели? Следили за ним, что ли?

— Нет, просто… видел. В трактирах.

— Могу лишь предположить, — процедил Поллард, — что у него бывали как проигрыши, так и выигрыши. Вероятно, если их посчитать, то получится или поровну, или даже небольшой прибыток останется.

— Он внушал мне отвращение. — Миссис Деверик убрала письмо обратно в конверт. — И Годвин тоже. На ваши вопросы я ответила, мистер Корбетт. — Она вернула ему конверт. — Надеюсь, от моих ответов будет хоть какая-то польза.

Это вряд ли, едва не вырвалось у Мэтью. Впрочем, позднее надо будет вспомнить все, что сообщила ему вдова, и пропустить эти сведения, точно мелкий песок, через сито своего аналитического ума. Он спрятал конверт и откинулся на спинку сиденья. Коляска, влекомая парой лошадей, мерно покачивалась из стороны в сторону.

— Если позволите высказать свое мнение… — начал было Поллард и на секунду замолчал: а ну как опять ему велят захлопнуть рот? — Я думаю, Масочник покинул город. Указ губернатора, хоть и отразился самым прискорбным образом на доходах трактирщиков, возымел желаемое действие. Сами посудите, будь я Масочник, зачем мне оставаться на месте преступления?

— Потому что ваша работа еще не закончена, например? — спросил Мэтью, пронзительно глядя на Полларда.

— Моя работа? И в чем же она состоит, сэр?

— Не знаю.

— Слышали, мадам? — с нескрываемым злорадством спросил Поллард вдову. — Ваш сыщик ни черта не знает. Корбетт, дам вам один бесплатный совет — заострите на нем внимание, пожалуйста. Возвращайтесь к своим нехитрым секретарским обязанностям и прекратите нелепые попытки строить из себя главного констебля. От вас куда больше проку…

— Минутку, — перебил его Мэтью. — Повторите, пожалуйста.

— Что повторить?

— Вы сказали: «Дам вам один бесплатный совет…» А дальше?

— Несете какую-то чушь. Что вам от меня надо?

— «Заострите на нем внимание», — вставила миссис Деверик, озадаченно глядя на Мэтью.

— Да. Не могли бы вы повторить эту фразу, мистер Поллард?

Тот широко улыбнулся, потом насупился и снова улыбнулся:

— Вам голову напекло, Корбетт?

Мэтью внимательно следил за его лицом. «Нужная страница помечена, — сказал ему минувшей ночью приглушенный голос Масочника. — Заострите на ней внимание».

— Просто скажите это вслух, хорошо?

— Я уже сказал, с какой стати я должен повторять? Потому что вы требуете?

— Не требую, а прошу.

— Господь милосердный! — нахмурила брови вдова. — Просто выполните его просьбу, Поллард, хватит упрямиться!

— Ладно, черт с вами, раз какой-то псих хочет, чтобы я талдычил одну и ту же фразу, про которую уже и думать забыл, — почему нет? Заострите внимание, заострите внимание, заострите внимание! Эти слова приводят вас в экстаз?

Мэтью попытался уловить знакомые нотки, тембр или модуляции голоса, но ничего не услышал. Впрочем, голос нападавшего звучал приглушенно, — вероятно, тот прикрыл его галстухом или иной тряпкой. По лицу Полларда было неясно, хитрит он или нет. Выводы делать рано, решил Мэтью, продолжая пристально следить за адвокатом.

— Пожалуй, мне пора, — сказал он, когда коляска выехала на Ганновер-сквер.

Лавка Михея Рейно была всего в двух кварталах отсюда — напротив синагоги на Милл-стрит. Миссис Деверик отдала приказ кучеру, и тот остановил лошадей у тротуара. Мэтью подобрал свой мешок, открыл дверцу и собрался выходить.

— Побрейтесь уже, Корбетт, — сказал на прощанье Поллард. — И помыться вам не мешает.

— Спасибо, сэр. — Мэтью замер на подножке, потом все же спустился на мостовую, но в последний миг обернулся и попытал удачу еще раз: — Миссис Деверик, может быть, вы все-таки припомните, не ездил ли куда-нибудь ваш муж, да хоть и пять лет назад?

— Разговор окончен, — последовал резкий ответ Полларда. — Мистер Деверик не совершал никаких поездок ни полгода назад, ни…

— Я лишь пытаюсь найти мотив, — не унимался Мэтью. — Какую-нибудь зацепку. Версию. Что угодно. Умоляю вас, миссис Деверик, любые сведения могут пригоди…

— Не умоляйте, мистер Корбетт. — Она сердито воззрилась на него. — Это признак слабости.

Мэтью почувствовал, как губы его вытянулись в струну. А, к черту все! Он сделал, что мог, но эта линия расследования явно зашла в тупик.

— Спасибо, что уделили мне время, мадам, — процедил он и шагнул с подножки на мостовую.

Вдова вдруг подалась в сторону и приблизила к нему напудренное лицо с тонкими изогнутыми бровями.

— Если это вам поможет, — произнесла она, — то Пеннфорд ездил в Филадельфию.

Мэтью окаменел.

— Мадам? — опять вмешался Поллард, понадеявшись, видимо, восстановить свой авторитет хотя бы теперь, когда Корбетт покинул коляску. — Вы вовсе не обязаны…

— Тихо! — осадила его миссис Деверик и, обратив взор на Мэтью, продолжала: — Он ездил туда не раз, но это было несколько лет назад. Я точно знаю, что наша фирма оказывает маклерские услуги тамошним трактирам.

— Понятно. Как же так вышло?

Поллард опять высунулся:

— Мистер Деверик купил филадельфийскую маклерскую контору в девяносто восьмом году. По коммерческим меркам — давным-давно.

— Сделку оформляли вы?

— Нет, дело было за несколько месяцев до моего приезда в Нью-Йорк. Бумажками занимался Чарльз Лэнд. Можно мы поедем?

— И, — добавила вдова, — Пеннфорд однажды побывал в Лондоне. В девяносто пятом году, если не ошибаюсь.

— В Лондоне? — Мэтью был заинтригован. — Вы его сопровождали?

— Нет.

— То есть вы не знаете, кого он навещал.

— Это была деловая поездка, вне всякого сомнения. Никакая иная причина не могла заставить Пеннфорда совершить такое путешествие. По возвращении желудок у него так разладился, что доктор Эдмондс на неделю уложил его в кровать.

— Как называлась маклерская контора в Филадельфии? — спросил Мэтью.

— Она носит имя мистера Деверика.

— Да, это я понял, но как она называлась до того, как мистер Деверик ее купил?

Поллард громко захохотал:

— Корбетт, куда вы клоните?! По-вашему, между убийством мистера Деверика и его филадельфийской конторой есть какая-то связь? Давайте еще лунных человечков обвиним!

— Я никого не обвиняю, я просто задаю вопросы. Кто владел фирмой до того, как ее приобрел мистер Деверик?

— Господи, Корбетт, вы просто заноза в заднице! Простите за грубое выражение, мадам.

— Мистер Поллард, — сказал Мэтью, мечтая стереть адвоката в порошок, — почему вы не можете просто дать ответ на мой вопрос? Он вам неизвестен?

— Конторой владел некто Айвз, он остался там управляющим. О чем вам это говорит?

— О том, что я не завидую вашему зубному лекарю, поскольку удалить ваши гнилые зубы можно только с помощью взрывчатки.

Поллард побагровел. И мысли у него, должно быть, такие же багровые, подумал Мэтью. Адвокат сел на место. На лице миссис Деверик играла коварная улыбка — ей явно понравился этот короткий обмен любезностями.

— Да вы забавник, мистер Корбетт, — произнесла она.

— Благодарю, мадам.

— У вас остались вопросы?

— Нет. Весьма признателен за ваше чистосердечие и уделенное мне время.

— Наша договоренность в силе, — сказала миссис Деверик. — Я по-прежнему готова заплатить вам десять шиллингов — хоть бы и ради того, чтобы вы нашли себе жилище попристойнее, чем молочный погреб.

— Я, безусловно, приму плату за услуги, — кивнул Мэтью, — однако жить какое-то время буду в погребе.

— Что ж, как вам будет угодно. Всего доброго. — Она сухо скомандовала кучеру: — Поехали!

Коляска тут же покатила прочь, оставив Мэтью в толчее на Ганновер-Сквер. Мысли его, однако, вновь были в Уэстервикском сумасшедшем доме, с Королевой Бедлама.

Как все-таки любопытно складывается дело, думал он. Королеву поместил в лечебницу филадельфийский адвокат. А Деверик купил в Источнике Братской Любви маклерскую контору. Мэтью, впрочем, сомневался, что торговля в городе квакеров столь уж прибыльна. Зачем же Деверик приобрел там контору? Неужто из простого стяжательства? Вспомнились слова Роберта, сказанные в покойницкой Маккаггерса: «Здесь у него конкурентов не было».

Деверик явно сумел сколотить в Нью-Йорке изрядное состояние, но почему-то не удовольствовался этим. Быть может, хотел начать заново, провернуть то же самое и в Филадельфии?

А эта поездка в Лондон… Пеннфорд не любил путешествовать, поскольку имел серьезные проблемы с пищеварением. Зачем же человек с подобным недугом отправится в многонедельное морское плаванье? Что это за дела такие, ради которых стоит жертвовать временем и здоровьем?

Любопытно.

Мэтью еще тверже уверился, что все дороги ведут к Королеве Бедлама, царственное молчание коей надежно охраняют от посягателей бесчисленные тайны. И его задача — каким-то образом эти тайны раскрыть.

Взвалив на плечо мешок, он зашагал к цирюльне Михея Рейно, мечтая об острой бритве и куске сандалового мыла.

Глава 31

Чернокожий вольноотпущенник Михей Рейно с широкой грудью-бочкой и волосами цвета дыма орудовал бритвой проворно и скрупулезно. Мэтью к тому же нашел его прекрасным собеседником, поскольку Рейно имел дома медный телескоп и по ночам изучал звездное небо, а также слыл видным изобретателем. В углу цирюльни стояла клетка с белкой, которая бегала в колесе, соединенном с помощью ремней и шестеренок с деревянным валом, который вращал посредством других ремней и шестеренок второй деревянный вал, закрепленный в жестяном коробе под потолком, а тот в свою очередь приводил в движение пергаментные лопасти потолочного винта. Сей винт обдувал посетителей мистера Рейно приятным ветерком, дабы те не торопили работу черного как уголь брадобрея. Белку звали Камнеломка, и она очень любила вареный арахис.

После стрижки и бритья Мэтью отправился в ванную комнату, где жена Рейно, Ларисса, набрала ему полную деревянную кадку горячей воды и оставила его отмокать и предаваться размышлениям в одиночестве. Мэтью сидел в кадке, покуда кожа его не покрылась морщинками. Заведение Рейно он покинул чистым, гладко выбритым и блестящим, как новенький дуит, однако платье его по-прежнему требовало стирки.

Визит к вдове Шервин избавил его и от этой проблемы. Когда он уже собирался уходить, прачка спросила:

— Правильно ли я понимаю, что остальные твои вещи остались под завалом и превратились в лохмотья?

— Да, мадам. Возможно, я еще сумею добыть что-то из-под обломков, но на данный момент с одеждой дела у меня обстоят туго.

Она кивнула:

— Что ж, тут я тебе помогу. Если не побрезгуешь носить вещи покойника, конечно.

— Простите?

— Джулиус Годвин был моим клиентом, — пояснила прачка. — У меня остались шесть его сорочек, четыре пары бриджей и два сюртука. Он их принес на стирку за пару дней до того, как его убили. Они уже выстираны — бери и носи. Я думала пожертвовать их сиротскому приюту, но потом и Осли помер. — Она обшарила его внимательным взглядом. — Годвин пониже тебя ростом был, зато такой же стройный. Ну, примерять будешь? Сюртуки отменного качества, ей-богу!

Вот как Мэтью очутился в подсобке прачечной и получил возможность оценить одежные вкусы убитого врача. Один сюртук был темно-синий, к нему шел такой же темно-синий жилет с серебряными пуговицами. Второй — светло-серый в тонкую черную полоску, с черным жилетом. Мэтью отметил потрепанные манжеты сорочек, что в какой-то степени подтверждало слова миссис Деверик о состоянии ума их бывшего хозяина. Сорочки и сюртуки оказались тесноваты в плечах, но лишь самую малость — носить вполне можно. Бриджи тоже сели сносно, пускай и не идеально. Мэтью счел уместным вспомнить старинную народную мудрость про рака, который на безрыбье тоже рыба, поблагодарил прачку и спросил, не подержит ли она его новый гардероб у себя до обеда.

— А чего держать, сам полежит. Авось не удерет, — ответила вдова Шервин, когда в прачечную вошел следующий клиент. — Передавай от меня привет Дюку, хорошо?

В половине первого Мэтью сидел за столиком в «Галопе», ел ячменную похлебку и запивал ее яблочным сидром. Несколько завсегдатаев выразили ему свои соболезнования по поводу обвала гончарной мастерской, однако Мэтью уже пришел в себя после случившегося и принимал их добрые слова с улыбкой. В данный момент его разум целиком и полностью занимала Королева Бедлама, и он намеревался в ближайшее время ехать в Филадельфию, дабы наведаться к Икабоду Примму и разузнать о ней побольше. Вероятно, адвокат сперва придет в ярость и пригрозит, что заберет подопечную из Уэстервикской лечебницы, но его угрозы можно не принимать всерьез. Вряд ли он найдет в стране иное заведение подобного рода с такими же гуманными порядками. Да, доля риска определенно есть — придется действовать вопреки воле врачей, — однако, если клиентам (и ему) нужны результаты, контора Примма должна стать первой остановкой на его пути.

— Мэтью?

Что он будет делать, если Примм станет все отрицать, заявит, будто слыхом не слыхивал ни о какой пациентке сумасшедшего дома? Филадельфия — большой город. Как можно в такой толпе установить личность одного-единственного человека? Ему необходимо что-то помимо словесного описания Королевы, иначе, как сказал Грейтхаус, домой он вернется древним стариком с бородой до…

— Мэтью!

Он заморгал, отвлекся от своих мыслей и поднял глаза.

— Я надеялся тебя здесь встретить, — сказал Джон Файв. — Можно сесть?

— Да-да, конечно присаживайся.

Джон сел напротив. Лицо у него было красное, на лбу еще блестели капли трудового пота.

— У меня всего несколько минут, потом обратно в кузницу побегу.

— Как дела? Хочешь чего-нибудь? — Мэтью поднял руку, чтобы подать сигнал Садбери. — Бокал вина?

— Нет, ничего. — Джон оглянулся на трактирщика и помотал головой, после чего обратил на Мэтью взгляд, который нельзя было назвать иначе как угрюмым.

— Что стряслось? — спросил Мэтью, почуяв неладное.

— Констанция. Вчера ночью она сама проследила за его преподобием.

— Проследила?.. — Мэтью боялся спросить, куда они ходили. — Рассказывай.

— Дело было около десяти вечера, когда на улицах давно никого не должно быть. Ее отец украдкой вышел из дома — Констанция случайно услыхала скрип половицы у двери и сразу все поняла. После происшедшего тогда… в церкви… она прямо сама не своя от волнения. Говорю тебе, Мэтью, она разваливается на части, как он!

— Я понимаю. Успокойся, пожалуйста. Итак, Констанция пошла за отцом, что дальше?

— Дважды его преподобию удалось избежать встречи с констеблем, а один раз она сама чуть не налетела на фонарь, но не сдалась, святая душа, пошла дальше и… Мэтью, я только хотел спросить: куда его преподобие ходил в ту ночь, когда ты за ним следил?

Мэтью неловко поерзал на стуле. Взял со стола кружку, хотел глотнуть сидра, но не глотнул.

Джон Файв наклонился к нему и прошептал:

— Констанция сказала, что ее отец ходил на Петтикот-лейн. Я ушам своим не поверил, но врать ей незачем. Преподобный встал напротив дома Полли Блоссом — зайти не зашел, слава богу, просто стоял там и ждал чего-то. А минут через пять на улицу вышел какой-то человек и заговорил с ним.

— Человек? Кто?

— Констанция не знает. Он говорил минуту-другую, тронул на прощанье плечо ее отца и вернулся в дом. Внутри горел свет. Его преподобие стоял в сторонке, где его никто не видел, но в дом заходили люди. Получается, бордель работает по ночам, несмотря на губернаторский указ.

— Говорят, от взяток констебли моментально слепнут, — заметил Мэтью. Он ничуть не сомневался, что Полли Блоссом приплачивает даже Байнсу и Лиллехорну. И поскольку Масочник перестал убивать, указ неизбежно теряет свою силу. — Так, ладно. Его преподобие еще куда-нибудь ходил?

— Нет. Констанция убедилась, что он направился в сторону дома, а сама побежала другим путем, чтобы его опередить. Говорит, едва успела войти в дом, как он уже пришел.

— И что было дальше?

— Ничего. Констанция легла в кровать. Отец приоткрыл ее дверь, а она притворилась спящей. Ясное дело, в ту ночь она уж больше не спала и, едва рассвело, прибежала ко мне в кузницу.

— С его преподобием не говорила?

— Нет. За завтраком ее подмывало все рассказать, но у него был такой подавленный и угрюмый вид… В общем, она не решилась. Я велел ей помалкивать, пока с тобой не поговорю.

Мэтью сделал наконец большой глоток сидра.

— Что это все значит, а? — умоляюще вопросил Джон. — Констанция так убивается из-за отца… а он, похоже, впутался в какое-то темное дело, но рано или поздно все выйдет на свет. И что с ним тогда будет? — Он закрыл глаза и прижал ко лбу ладонь. — Что будет с Констанцией?..

Мэтью, не глядя, принялся доедать свою ячменную похлебку. Стоило только Джону упомянуть второго человека, ему все стало ясно.

— Гляжу, ты спокойно воспринял мою историю. Но для Констанции это трагедия. И для его преподобия тоже. Во что он ввязался?

Мэтью съел еще ложку похлебки и отставил миску:

— Теперь я сам займусь этим делом.

— Займешься? И как же?

— Не важно. Возвращайся в кузницу. Когда увидишь Констанцию, скажи, чтоб пока что ничего не говорила отцу. Все понял?

— Нет.

— Слушай внимательно, — проговорил Мэтью тоном как можно более убедительным и не терпящим возражений. — Его преподобие не должен знать о том, что Констанция за ним следила. Нельзя рассказывать ему об этом, пока… — Он умолк.

— Пока что, Мэтью?

— Пока я не собрал все кусочки головоломки. Я непременно их соберу, вот увидишь. И обещай, что вы оба ни слова не скажете отцу Констанции. Это очень важно.

Джон помедлил, на его лице отразились душевные метания, однако потом он опустил глаза и обеими руками схватился за края стола, будто его шатало.

— Я тебе доверяю, — тихо молвил он. — Да, мне частенько кажется, что ты повредился умом. Но я тебе доверяю. Хорошо. Мы ничего не скажем преподобному.

— Возвращайся на работу. И вот еще что: вели Констанции сегодня вечером остаться дома, даже если его преподобие опять уйдет.

Джон Файв кивнул и встал из-за стола. По безысходной боли в глазах и сутулости широких плеч Мэтью понял, как его друг любит Констанцию Уэйд и как горит желанием ей помочь, предпринять хоть что-то, однако в данном случае его могучие кузнецкие руки бессильны.

— Спасибо, — выдавил Джон и неверной поступью вышел за улицу.

Мэтью проводил его взглядом и доел похлебку, затем попросил еще кружку сидра. В дальнем углу два завсегдатая «Галопа» играли в шахматы, и он решил немного понаблюдать за игрой и дать пару советов игрокам, если понадобится.

Пожалуй, настала пора познакомиться с таинственной Грейс Хестер, подумал он.

Когда он вернулся к Григсби с мешком одежды, доставшейся ему от покойного Годвина, Мармадьюк сказал, что засов смогут изготовить только к завтрашнему утру, и отметил, как замечательно Мэтью выглядит после бритья и стрижки. Тот принял это за приглашение зайти и побеседовать с Берил, однако делать этого не стал, а лишь сообщил старому лису, что по должном размышлении готов принять его условия.

— Прекрасно! Ах, как я рад! — завопил Григсби, улыбаясь до ушей. — Ты не пожалеешь!

— Не хотелось бы пожалеть. Как думаете, можно поставить в погреб кровать поприличнее? Небольшую, разумеется, но хоть не голые доски с оленьей шкурой. Еще мне нужно зеркало и стул. Если обычный стол разместить негде, то сгодится какой-нибудь маленький переносной. Также необходим бритвенный прибор. И нельзя ли положить на пол коврик, чтобы хоть пыль прибить?

— Все это вполне можно устроить! Получится не погреб, а дворец!

— Мне тут дали кое-какие… хм… новые вещи. Их надо где-то хранить.

— Приколотим несколько крючков. Еще пожелания будут?

— Хотелось бы убрать оттуда весь хлам, — сказал Мэтью. — Можно узнать, почему среди предметов нынешней меблировки имеется мишень для стрельбы из лука и ржавая шпага?

— Ах да. Просто удивительно, чем только люди ни расплачиваются за мои услуги! Шпага принадлежала одному служаке, который хотел напечатать для возлюбленной сборник стихов. В итоге они поженились и переехали в Хантингтон, если не ошибаюсь. Мишень, кстати, появилась совсем недавно. Ее преподнесли мне хозяева клуба лучников «Зеленые стрелы» за публикацию их объявления в первой «Уховертке». Когда та еще была «Клопом».

— Советую все же брать плату за труд деньгами, — сказал Мэтью. — В любом случае, если ведра и ящики убрать, дворец станет попросторнее.

Предоставив печатнику список этих требований, Мэтью вернулся в подсобку, зажег фонарь и вытащил из мишени для стрельбы блокнот Осли. Затем он сел на койку и в ровном желтом свете принялся внимательно изучать записи. Страницу за страницей, начиная с первой.

Очень скоро он сообразил, что данный блокнот был начат в первых числах мая — согласно заметкам о погоде и особо крупном проигрыше от пятого мая в размере двух крон и четырех шиллингов. Седьмого мая Осли, наоборот, выиграл три шиллинга, а восьмого опять проиграл одну крону. Поровну, как же! Судя по яростным каракулям и винным пятнам на первых страницах блокнота, посвященных азартным играм, над Осли постоянно висела угроза полного разорения. Где же он брал деньги, чтобы вновь и вновь садиться за игорный стол? Суммы слишком велики, из городской казны столько не украдешь…

Мэтью обратил внимание, что Осли поделил блокнот на разделы. В один раздел он заносил свои поражения за игорным столом, в другом — писал о приемах пищи, опорожнении кишечника и так далее. А затем следовал загадочный перечень имен и чисел — сразу после странички, посвященной пожертвованиям от церквей, клубов вроде «Молодых ньюйоркцев», «Баловней» и прочих благотворителей.

Быть может, эти деньги Осли как раз и прикарманивал? Выплачивал из них долги? Ибо в разделе игорных долгов значились суммы, возвращенные товарищам по столу, и те же суммы были вычтены из пожертвований. Судя по записям, Осли выплачивал долги своевременно, иначе его просто перестали бы пускать за стол.

А все-таки что это за имена и числа? Как в них разобраться?

Допустим, это имена сирот, хорошо. Что означают даты? Пометки «откз» и «Капелл»? Мэтью вновь проштудировал числа, пытаясь найти какую-нибудь закономерность или последовательность… Возможно, это шифр? Условные обозначения? Загадка. Тайна, ключ к которой хранился в голове Осли и был погребен вместе с оной головой.

Мэтью вернул блокнот в тайник, прикрыл мишень рогожей и к шести часам постучал в дом Григсби, где отужинал рисом и курятиной в компании печатника и его внучки. Потом они с Григсби играли в шашки, а Берри писала невообразимыми красками очередной пейзаж. Когда стало поздно, Мэтью попрощался с хозяевами и удалился в свое скромное обиталище.

Там он взглянул на часы и задумался, как положено одеться джентльмену, собирающемуся в бордель? Сам он никогда прежде не бывал в таких заведениях. В девять часов вечера он надел белую сорочку, темно-синий сюртук и жилет в цвет, повязал на шею галстух и положил в карман несколько шиллингов, поскольку ничего не знал о стоимости такого рода услуг. Взять с собой фонарь? Нет, пожалуй, не стоит. Решив, что едва ли он сумеет должным образом подготовиться к предстоящему визиту, он вышел из молочного погреба, запер за собой дверь и двинулся в сторону Петтикот-лейн, поглядывая по сторонам, чтобы не напороться на констебля.

Прекрасно сознавая, что нарушает указ, он крадучись шел по улицам города. Конечно, его в любой момент мог подстеречь убийца, но едва ли он причинит ему вред. Блокнот был дан Мэтью неспроста: это ключ. Масочник хотел, чтобы он увидел загадочную страницу и разобрался в именах, — стало быть, убивать его он не станет. В некотором смысле Мэтью сейчас действует по указке преступника.

Услыхав дальше на Уолл-стрит пьяное пение, он притаился у стены. Мимо, ничего не заметив, прошли трое гуляк. Впереди замаячил фонарь, и Мэтью свернул налево, на Смит-стрит, дабы избежать встречи с констеблем. Не успев отдышаться и толком прийти в себя, он вынужден был тут же прилипнуть к очередной двери: мимо, намереваясь арестовать поющее трио, быстро прошагал второй констебль, на сей раз вооруженный топориком. Мэтью двинулся дальше, повернул направо, на Принцесс-стрит, а затем пересек Бродвей. На углу Петтикот-лейн он чуть не столкнулся с каким-то человеком, стремительно следующим на север, однако сей нарушитель так быстро ушел прочь, что Мэтью и вздрогнуть-то не успел.

Еще несколько шагов — и Мэтью уже стоял напротив двухэтажного кирпичного дома с розовыми стенами. Сквозь полупрозрачные занавески проникал свет свечей, в комнатах двигались темные силуэты. Дорогу ему преградила кованая калитка, тоже выкрашенная в розовый, однако она была не заперта, любой мог толкнуть ее и войти. Мэтью тихо прикрыл за собой калитку, сделал глубокий вдох, поправил галстух и решительно устремился ко входу в дом. Подле самой двери он замешкался: следует постучать или же войти без стука? Избрав первый вариант, он стал терпеливо ждать, когда за дверью послышатся шаги и кто-нибудь ему откроет.

Дверь отворилась, изнутри пахнуло вавилонскими садами. На пороге стояла огромная чернокожая женщина в клубнично-алом платье с розовыми и фиолетовыми лентами на тесном лифе. Голову ее украшал пышный розовый парик, а левый глаз был прикрыт розовой повязкой с вышитым на ней красным сердцем, пронзенным стрелой Купидона.

Вытаращенный правый глаз негритянки осмотрел Мэтью с головы до пят, после чего трубный глас с вест-индским акцентом, похожий на громовые раскаты над Карибами, произнес:

— О, свежая кровь!

— Прошу прощения?

— Первый раз тебя вижу.

— Я у вас впервые.

— Наличные иль в долг?

Мэтью позвенел монетами в кармане.

— Тогда пожалуйте внутрь, барин, — с широченной ухмылкой сказала негритянка и отошла в сторону, пропуская Мэтью в новый мир.

Глава 32

Он вошел, закрыл за собой дверь и очутился в передней с лавандовыми стенами и овальным зеркалом — видимо, чтобы посетитель мог еще разок оценить свой внешний вид перед встречей с проститутками. Впереди, за широкой спиной черной великанши, виднелся проход, завешенный красной портьерой. Оттуда донесся женский смех — не сказать, чтобы очень изящный, — а затем захохотал и зафыркал мужчина. Мэтью начал сомневаться, что поступил разумно, явившись в сей приют разврата… Однако здесь хранились ответы на некоторые интересующие его вопросы, — стало быть, иначе нельзя.

Вдруг чернокожая великанша, стоявшая едва ли не вплотную к Мэтью (он даже почувствовал жар ее тела, проникавший сквозь платье), выудила откуда-то небольшой кинжал и принялась чистить им ногти. Прячет его под всеми этими рюшами и бантами, подумал Мэтью. Чтобы в нужный момент извлечь на свет божий и точным ударом в сердце моментально уладить любые разногласия.

— Всем новеньким, — изрекла она, — положено сперва разъяснить правила, понял?

— Да, — осторожно кивнул Мэтью.

— Кулаки в ход не пускать. За неуважение получишь неуважение, да сторицей. Оружие проносить нельзя. Есть чего?

Мэтью помотал головой.

— Лицо у тебя честное, — рассудила негритянка. — За первое нарушение будешь предупрежден. За второе — мигом отсюда вылетишь, притом по частям. За порядком тут слежу я. Все уяснил?

— Да, — честно ответил Мэтью.

— Хор-рошо! — Толстые, но проворные пальцы негритянки крутнули кинжал и тут же упрятали его в бездну. — За полшиллинга можно взять комнату на полчаса. Даме платишь один гроут, а потом уж идешь с ней наверх. Деньги собираю только я. Первый бокал вина за счет заведения. Ну, паруса раздул?

— Да, мадам, — ответил Мэтью, решив, что это будет самым правильным ответом.

— Ага, нашел «мадам»! Я не мадам, а Черная Бекка. — Она вновь широко улыбнулась. — Чую, мы с тобой подружимся, — заявила она и одной толстой, как столб, рукой отдернула в сторону портьеру.

Мэтью очутился в весьма богато убранной гостиной с темно-красными стенами. Всюду горели свечи, стояли диванчики, кресла и кушетки, обитые шелковистыми тканями красных, розовых и фиолетовых цветов. Хотя убранство явно было призвано соблазнять и будоражить взор, Мэтью всерьез опасался за свое зрение. В воздухе висел едкий аромат благовоний, курившихся в турецкой лампе, а на диванах и креслах сидели, праздно развалясь, двое мужчин и три женщины. Мужчины явно пришли не вместе. Они не смотрели ни друг на друга, ни на Мэтью, ибо внимание их было приковано к дамам в весьма вызывающих одеяниях: внизу — не юбки, а скорее шаровары, цветные платки или шарфы едва прикрывают грудь, на шее — шелковые ленты, а живот возмутительно гол. У одной из проституток в пупке сверкал изумруд. Никак нельзя было назвать этих женщин красавицами, но от одного вида полуобнаженного женского тела у Мэтью подогнулись колени. Он пришел к выводу, что у распутниц Полли Блоссом это своего рода рабочая форма, каковую при необходимости можно очень быстро снять и столь же быстро надеть.

Одна из дам, полнотелая великанша в белом парике, которая могла бы и Брута на скаку остановить, поднялась с дивана, сверкнула торчащими наружу зубами и, раскрывая сокрушительные объятья, двинулась навстречу Мэтью.

— Ну, входи! — воскликнула Бекка, схватила его за плечо и практически зашвырнула в комнату.

Чудовище неумолимо приближалось. Мэтью решил, что сейчас его сожрут со всеми потрохами, но тут из дверей слева выпорхнула белокурая женщина, не иначе как ангел-избавитель. Она встала между ним и проституткой.

— Господин Корбетт, не так ли? — спросила Полли Блоссом. Не успел он ответить, как она тихо, не сводя глаз с Мэтью, скомандовала своей работнице: — Сядь, Вирсавия.

Краем глаза он увидел, что громадное чудище вернулось на диван и со скорбным вздохом — не то по утраченной любви, не то по упущенному гроуту — свернулось там клубочком.

Полли приблизила лицо почти вплотную к лицу Мэтью, и ее поразительно ясные голубые глаза заполнили целый мир.

— Вы ведь у нас впервые, мы не хотим вас отпугнуть, — прошептала она ему на ухо.

Мэтью твердо помнил о цели своего визита, однако у него моментально свело живот, а на висках и под мышками выступил пот. Полли Блоссом, вне всякого сомнения, была красивой женщиной. Никакие шлюшьи парики не сравнились бы с ее густыми светлыми кудрями; на лице практически не было косметики, лишь легкий намек на голубые тени над глазами. Полные, чуть надутые губки — ох, почти у самых его губ! — едва тронуты розовой помадой. Здоровый цвет лица, пышная грудь и бедра под платьем насыщенного синего цвета, расшитого голубыми шелковыми цветами. Мэтью невольно опустил глаза и убедился: да, на ногах у нее, невзирая на роскошное одеянье и нежные духи с ароматом персика, по-прежнему грозные черные ботики со стальными мысками, созданные для раздачи пинков строптивым клиентам.

Послышались звуки лиры. Мэтью покосился в сторону и увидел, что на инструменте играет Черная Бекка: она сидела на стуле и, прикрыв единственный глаз, упоенно гладила струны. Вскоре она завела какую-то вест-индскую песню, тихую и мелодичную, причем пела то по-английски, а то на языке своего родного острова. Из-за сильнейшего акцента Мэтью ничего не понимал, однако ясно было, что сей красивый и печальный напев может быть посвящен лишь страстной любви.

Рука Полли Блоссом скользнула в ладонь Мэтью.

— Идемте со мной, — все тем же вкрадчивым голосом проговорила она. — Присядьте.

Она подвела его к дивану, и Мэтью с ужасом обнаружил себя в объятьях скандально известной содержательницы городского борделя. Она прильнула к его плечу и поднесла ему серебряную вазочку с засахаренным миндалем. Мэтью хотел взять угощение сам, но Полли со смехом сунула орех ему в рот.

— Расскажите о себе, — сказала она, кладя ладонь ему на ногу.

Дело принимало неприятный оборот. Он пришел сюда не за плотскими утехами, а за сведениями. В идеале надо встретиться с Грейс Хестер. И для разговора с ней хорошо бы сохранить трезвость рассудка — что в данных обстоятельствах более чем затруднительно. Интересно, как отнесется Полли Блоссом к известию, что ее потенциальный клиент до сих пор не уверен, девственник он или нет, ибо его воспоминания о страстной телесной близости с Рейчел Ховарт вполне могли быть вызваны диковинными зельями, коими его три года назад, после встречи с медведем Одноглазом, отпаивал лекарь-индеец? Мэтью живо представил, как мадам Блоссом уставится ему в глаза и скажет: «После сегодняшних подвигов память тебя не подведет!» Однако он пришел сюда не по зову плоти, а по важному делу. Посему надо как можно скорее все разузнать и уйти. Добраться до сути вещей. Понять… ах ты черт, как же близко сидит эта окаянная женщина!

Кто-то спускался по узкой лестнице в противоположном конце гостиной. Мэтью поднял глаза и увидел слегка ошалевшего — не то от спиртного, не то от любовных потуг — Сэмюэля Бейтера, лицо которого все еще носило следы пьяной драки, случившейся в субботу у него дома во время игры в кости. В одной руке он нес треуголку, а другой — пытался подтянуть штаны.

— Доброй ночи, мадам Блоссом, — прохрипел он, уходя.

— До свиданья, господин Бейтер!

Затем она вновь направила свое внимание на того, кому скармливала сладкий миндаль.

— О, — сказала она, — вы такой привлекательный молодой человек! Впрочем, вам об этом часто говорят девушки покраше и помоложе меня, не так ли?

Вопрос сей был заряжен намеками и скрытыми смыслами не хуже, чем прусские многоствольные пистолеты, о которых рассказывал Эштон Маккаггерс.

— Стало быть, у нью-йоркских дев нет ни вкуса, ни ума, раз они позволяют вам ходить по улицам в гордом одиночестве. Красивый, воспитанный, умный!.. Ах, как стучит сердечко! — Она прижала его руку к своей левой груди, но явно не с тем, чтобы он ощутил биение ее сердца.

Флаг Мэтью был развернут и стремительно поднимался. Если не положить конец этому безобразию сейчас же, он в любой миг может лишиться остатков профессионального самообладания.

Один из клиентов рассказывал двум дамам анекдот, и те так покатывались со смеху, будто слышали бородатую шутку про дочку фермера и торговца щетками впервые. Черная Бекка играла на лире и пела, а Полли Блоссом глядела на Мэтью как на Эроса во плоти. Он понимал, конечно же, что смотреть так на клиентов входит в число ее профессиональных умений, ибо воплощением мужской красоты он никогда себя не считал.

Мадам Блоссом на секунду прекратила млеть и уставила ястребиный взор на клиентов, которые наконец выбрали себе спутниц на ближайшие полчаса и положили по монете в белую керамическую вазу на столике рядом с Черной Беккой (та при этом даже бровью не повела). Один из господ, судя по всему, либо выжил из ума, либо имел ужасное зрение, поскольку выбрал ту самую великаншу в белом парике; впрочем, возможно, его манили пышные прелести, что буквально вываливались из шаровар и платка. Клиенты и их избранницы стали со смехом подниматься на второй этаж, в то время как отвергнутая всеми девица — тощая брюнетка с угловатыми чертами лица под толстым блином румян и белил — со скучающим видом уселась в кресло и принялась обмахиваться черным веером, будто хотела скорее прогнать запахи мужского тела и скверного дыхания.

— Мистер Корбетт, — обратилась к нему Полли, вновь улыбаясь и кокетничая, — увы, сегодня я не могу предложить вам себя, как бы мне ни хотелось: сейчас те самые дни, когда на женщине лежит проклятье Евы. Позволите ли познакомить вас с Николь? Она составит вам замечательную компанию, уверяю. Николь! Сядь ровно и покажи свои манеры, дорогая. — (Николь выпрямилась и натянула широкую улыбку.) — А еще у меня в запасе есть одна очаровательная и очень умная блондиночка, только на прошлой неделе прибыла из Лондона! Свежий сочный персик, практически девственница. Однако если вам нужна девушка с опытом — и, быть может, хочется экзотики, — готова предложить смуглую цыганочку с крепкой и тугой хваткой, как у шестнадцатилетней. Вы будете от нее в восторге, обещаю! Что скажете, сэр?

— Я… — Мэтью лишился присутствия духа, и голос его дрогнул. Кашлянув, он предпринял вторую попытку: — У меня к вам просьба. — (Мадам Блоссом по-прежнему внимательно смотрела на него, однако на дне этих ясных глаз ему на сей раз почудился твердый кремень.) — Познакомьте меня, пожалуйста, с…

— Ну и ночка, черт меня дери! — гаркнул чей-то голос. По лестнице спускалась еще одна проститутка. — У этого козлины, Бейтера, хрен такой толстый, что на троих мужиков хватило бы!

— Придержи язык, дура! — Мадам Блоссом тут же вскочила на ноги и негодующе обратилась к своей работнице: — У нас джентльмен!

Мэтью тоже встал, ибо увидел на ступенях ту самую девицу, что в «Терновом кусте» висела на шее Эндрю Кипперинга. Ее темно-каштановые, почти черные волосы были перевязаны сзади алой лентой. По обыкновению современных женщин — равно высокого и низкого происхождения, — лицо ее покрывал слой белой пудры, а тонкие брови были нарисованы. Еще в «Кусте» Мэтью рассудил, что девице около двадцати лет и с виду она вполне привлекательна: тонкие правильные черты, выраженье лица хитроватое, томно-кошачье, зовущее. На ней тоже был наряд с шароварами, однако сверху она накинула тонкий фиолетовый халатик, запахнутый на груди. Ее черные глаза скользнули по Мэтью и не признали его. Она с вызовом произнесла:

— Покорнейше прошу простить, сэр. Я лишь хотела отметить, что бывает, когда гигантскую колбасу пытаются засунуть в шелковый кошель.

— Не извиняйтесь, — ответил Мэтью Грейс Хестер, прежде чем хозяйка дома успела что-то вставить. — Как я понимаю, не все колбасы одинаковой толщины, зато у всех кошелей имеется дно. Сожалею, что вам пришлось пообщаться с джентльменом, если его можно так назвать, не умеющим соизмерять объемы.

Воцарилась тишина. Черная Бекка сфальшивила и умолкла.

Грейс Хестер нахмурилась.

— Это что еще за пустобрех? — вопросила она. — Псих, что ли?

— Молчать! — осадила ее Полли. Тотчас голос ее смягчился, хотя взор оставался не менее твердым, чем репутация. — Это господин Мэтью Корбетт, моя дорогая. Секретарь мирового судьи и небезызвестная в городе личность. Его имя не единожды упоминалось в последнем номере «Уховертки». Можно сказать, настоящая знаменитость…

Грейс зевнула и поморщилась, потирая пах.

— …Почтила нас своим визитом, — закончила Полли. — Ох уж эта молодежь! — покачав головой, обратилась она к Мэтью. — Никаких манер.

— Я на сегодня все. — Грейс двинулась вниз по лестнице, заметно прихрамывая. Она даже не пыталась строить из себя благородную леди: дурной нрав и площадная брань из нее так и лезли. — Налейте мне выпить, мать вашу!

— Сама себе наливай, паскуда! — отвечала ей хозяйка дома, отбросив приличия. Ее маска цивилизованности дала глубокую трещину. — Ты мне уже два шиллинга задолжала за спиртное. Когда будешь возвращать?

Проститутка пожала плечами и прошла мимо Мэтью и Полли к буфету, на котором стояли три открытые бутылки вина и несколько стаканов. Вдруг сверху донесся женский хохот и мужской крик. Черная Бекка вновь заиграла на лире, на сей раз мелодию без слов — затейливую и торжественную. Мэтью поразился ее музыкальному таланту. Интересно, какова история этой женщины, что ее сюда привело? Впрочем, нет времени на пустые измышления. Нужно скорее узнать историю Грейс Хестер и все усилия посвятить достижению этой цели.

— Вино только для посетителей, — сказала Полли и подлетела к своей работнице прежде, чем та успела плеснуть себе вина. — Ты вернешь мне долг, иначе болью промеж ног твои беды не ограничатся.

— Простите, — поспешил вмешаться Мэтью, пока кошки не поцапались окончательно, — пусть дама выпьет мой стакан. — Они обе развернулись и посмотрели на него как на самое презренное существо во всем белом свете. — Мне ведь полагается бесплатный стакан вина, верно? Если так, пускай он достанется этой леди.

Полли Блоссом, надо отдать ей должное, умела молниеносно переключаться между ролями надсмотрщицы в борделе и кокетливой деловой женщины. Должно быть, это и есть ее ключ к успеху, подумал Мэтью. Она робко потупила взор:

— Как вы добры, сэр. Как щедры! Премного вам благодарны.

Грейс и не думала никого благодарить. Она налила себе полный стакан и едва ли не залпом его осушила. Мэтью за это время только и успел, что достать из кармана серебряный шиллинг.

— Беру эту девушку, — сказал он, протягивая монету. — А чтобы немного облегчить неприятные ощущения, готов доплатить еще полшиллинга.

— Я же сказала, что на сегодня закончила, — отрезала Грейс, не удостоив Мэтью даже взглядом.

— Поверьте, мы легко подберем вам девушку посговорчивей, мистер Корбетт, — промурлыкала Полли, косясь на монету. — Быть может, вам придется по вкусу семнадцатилетняя красотка, только-только приехавшая из Амстердама?

— Ага, как же. Семнадцать этой безобразине было лет десять назад, — сказала Грейс и, запустив в стакан невероятно длинный язык, облизала его изнутри.

— Нет, мне нужна эта, — стоял на своем Мэтью. — Плачу шиллинг за полчаса. И два гроута за беспокойство.

Полли вдруг прищурилась, почуяв подлянку:

— Вы так щедры, сэр! Но ведь свет не сошелся клином на этой девушке. Почему вам нужна именно она?

— Просто приглянулась. — Мэтью пропустил мимо ушей презрительное фырканье проститутки. Следующие слова удивили даже его самого. — Люблю норовистых.

— О, в таких у нас нет недостатка, поверьте! — Полли подплыла к нему и тут же — не успел Мэтью отпрянуть или хотя бы прикрыться — крепко ухватила его за пах. — Размер нормальный, — сообщила она Грейс. — Шиллинг и два гроута — прекрасное завершение вечера.

— Черт меня дери! — прогремела Черная Бекка. — Да за такие деньжищи я стану норовиста, как дикая кобыла!

Мэтью подумал, что кобыла эта укатает его насмерть в первую же минуту встречи. Он по-прежнему тянул Грейс деньги, но та на них и не смотрела, а наливала себе еще вина.

И хотя в глазах Полли Блоссом пылал алчный огонь, все знали, что она искренне заботится о здоровье своих подопечных.

— Обслужи его напоследок, — велела она проститутке. — Утром выдам тебе целебной мази побольше.

Грейс допила второй стакан вина и так грохнула его об стол, что едва не разбила. Затем она уставила на Мэтью свои черные кошачьи глаза и криво усмехнулась.

— Как вам будет угодно, сэр, — пролепетала она с притворной покорностью. — Я все равно внизу ничего не чувствую, а вас и подавно не замечу.

Полли указала Мэтью на вазу для денег, и он положил туда свои монеты. Когда они с Грейс стали подниматься по лестнице, Полли гаркнула вслед работнице:

— Ты уж потрудись на славу, уважь господина Корбетта! Пускай знает, как в нашем заведении ценят клиентов!

Угрюмая шлюха ничего не ответила хозяйке. Она молча поднялась на второй этаж и пригласила Мэтью в освещенный свечами длинный коридор. Он насчитал по четыре двери в каждой стене и одну — в дальнем конце коридора. Всюду висели картины в золоченых рамах с такими непристойными сюжетами, что Мэтью невольно зарделся, глядя на них. Из очередной турецкой лампы на столике струился голубоватый дымок благовония: приторно-сладкий, пряный аромат перебивал вонь пота и нечистого тела. Грейс открыла вторую дверь справа и, ни слова не сказав клиенту, вошла внутрь. Сердце заколотилось в груди Мэтью, хотя намерения у него были самые благородные. Снизу доносилось пение Черной Бекки, дальше по коридору по-прежнему пронзительно хохотала какая-то женщина. Грейс захлопнула дверь.

Спальня оказалась самая простая, со светло-желтыми стенами и единственным окном с запахнутыми ставнями. Кровать была не убрана, ею явно изрядно попользовались этим вечером. На маленьком круглом столике стоял подсвечник на три свечи, пламя которых придавало сему неприглядному обиталищу с потрескавшейся на стенах штукатуркой незаслуженно романтическую атмосферу. Из прочих предметов мебели здесь имелся небольшой серый стул, комод с умывальным тазом и песочные часы. На стене висело маленькое квадратное зеркало, пол был чисто выметен и всюду, за исключением кровати, царил порядок. Мэтью решил не разглядывать постельное белье слишком пристально.

Грейс глядела на клиента с отсутствующим выражением лица.

Мэтью понятия не имел, что говорить.

— Как я понял, вы были очень заняты… — наконец сказал он и тут же поморщился: какая нелепость!

— Тебя звать Корбетт? — спросила она и слегка нахмурилась. — Мы знакомы?

— Возможно. Я как-то встречал вас в «Терновом кусте».

Грейс попыталась вспомнить, но тщетно. Она прошла мимо него к комоду и открыла верхний ящик. За ней тянулся тонкий аромат мяты.

Ладно хоть за зубами следит, подумал Мэтью.

— Можете называть меня Мэтью, — сказал он.

Она обернулась. В руке у нее болтался какой-то маслянистый светло-коричневый предмет около семи дюймов в длину.

— Натягивай чехол, а потом я переверну часы. Или я могу сама натянуть, но тогда часы переверну прямо сейчас. Как вам будет угодно?

Мэтью и раньше слышал о подобного рода чехлах, изготавливаемых вроде бы из бараньих кишок, но никогда их не видел. Он уставился на предмет в руках Грейс и вместо приятного волнения — надо же, попал в дом плотских утех! — испытал сосущее чувство под ложечкой.

— Мне это не понадобится.

— Не натянешь — не присунешь, и плевать я хотела, сколько ты заплатил. Еще не хватало, чтоб лекарь из меня ребенка выковыривал! — Она снова протянула ему чехол. — Натягивай, говорю. Все мужики этим пользуются.

— Надеюсь, не все — одним этим?

— Ты дурак? Их только один раз надевают, а после сразу выкидывают. — Она показала на ведро в углу. — Слава богу, мне их стирать не велено.

— Чехол не понадобится, — тихо повторил Мэтью, — потому что я хотел только поговорить.

Грейс умолкла и заморгала, будто от пощечины. В тишине слышно было лиру и пение Черной Бекки из гостиной. Наконец воздух стал понемногу возвращаться в легкие Грейс.

— Поговорить?! На кой хер тебе со мной разговаривать?

— Хочу задать вам несколько вопросов.

Она поняла, что Мэтью не шутит, и попятилась, как от бешеной собаки.

— Слушай, ты! — грозно прошипела она. — Стоит мне закричать — Бекка мигом прибежит и вырвет тебе сердце, понял?

От этого посула у Мэтью мороз пошел по коже, но ему все же удалось сохранить самообладание.

— Надеюсь, кричать вы не будете, поскольку я хотел бы покинуть сие заведение целым и невредимым.

— Ты точно псих. — Грейс почти забилась в угол. — Какой идиот будет языком трепать, когда можно трахаться?

— Я пришел к вам… кхм… не для этого. Обещаю, что пальцем вас не трону. Хорошо?

— Дурень! Ты ж заплатил, чтоб меня трогать!

— Ошибаетесь. Я заплатил за полчаса вашего времени. Хочу задать вам несколько вопросов, а потом сразу уйду. Не волнуйтесь, мадам Блоссом я скажу, что вы чудесно меня… — Мэтью попытался найти слово поприличнее, — приняли. Я вас не трону и не причиню вам боли, клянусь. Пожалуйста, верьте мне, — тихо и вкрадчиво сказал он.

Грейс горько засмеялась. Взгляд ее перестал быть отсутствующим — в нем сверкнул металл подозрения. Едва не брызжа слюной, она ответила:

— Я никому не верю!

Мэтью решил намеренно принять самое слабое, с ее точки зрения, положение и сел на кровать.

Она дернула уголком рта:

— Передумал, что ль?

— Нет. Просто хочу показать, что вы можете в любой момент покинуть комнату и я не попытаюсь вас остановить.

— Да ты и не смог бы!

— Вероятно, вы правы, — кивнул Мэтью. Наверняка у Грейс под матрасом припрятан кинжал — на случай, если Бекка не сумеет быстро подняться по лестнице. — Мне в самом деле нужно задать вам несколько вопросов. Это очень важно.

Грейс молча глядела на него, комкая чехол в ладони.

— Если вы будете предельно честны, — продолжал Мэтью, — мы закончим очень быстро. Я уйду, и вы сможете лечь в постель. Чтобы спать, конечно.

Она по-прежнему молчала, однако Мэтью видел, что кричать она больше не собирается. Ладно хоть его сердцу теперь ничто не угрожает…

Грейс робко шагнула вперед, а затем пошла мимо Мэтью, подобравшись всем телом, чтобы не задеть его колени. Она убрала чехол обратно в ящик комода и закрыла его. Правой рукой она тут же перевернула песочные часы — песок заструился вниз. А затем она достала из верхнего ящика комода какой-то предмет — он поначалу не увидел, что это, — и шагнула в дальний угол комнаты, где, по-видимому, чувствовала себя в безопасности. Наконец она обернулась, и тут Мэтью разглядел у нее в руках маленькую засаленную тряпичную куклу с вышитым красным ртом и черными пуговицами вместо глаз.

— Валяй, спрашивай, — настороженно сказала Грейс.

— Первый вопрос: какие отношения связывают вас с преподобным Уэйдом?

— С кем?

— С Уильямом Уэйдом, священником церкви Троицы.

Грейс недоуменно смотрела на него, локтем прижимая к себе куколку.

— Вы не знакомы с преподобным Уэйдом? — спросил Мэтью.

— Имя вроде на слуху. Да мало ль какие имена у меня на слуху! Откуда мне его знать? — Коварная улыбка прокралась на ее лицо. — Он тайком сюда ходит?

— Нет. — Он заметил, что Грейс немного расстроилась: занятная вышла бы история про священника, что бродит по краю геенны огненной. Мэтью тоже несколько приуныл, ибо по тону ее голоса было ясно, что она не врет. — А как насчет Эндрю Кипперинга? Полагаю, вы знако…

Проститутка уже вовсю кивала, так что вопрос можно было и не заканчивать.

— Энди — славный малый! Высокий, красивый, а уж деньги из его кошеля рекой текут. Он сюда приходит пару-тройку раз в неделю, иной раз и заночует. Старая дракониха ему скидку делает. Он адвокат, знаешь?

— Да.

— Погоди-ка… — Грейс, только-только начинавшая оттаивать, вновь насторожилась и застыла на месте. — Энди, поди, в историю вляпался? — Она шагнула к двери, и Мэтью едва не вскочил на ноги: ну все, сейчас она точно кликнет Черную Бекку… — Ты кто такой, чтобы про Энди расспрашивать, а? Я на него наговаривать не стану, ясно? И плевать мне, что он натворил.

— Разве я сказал, будто он в чем-то виноват?

— Спрашивай кого хочешь, тебе все здешние девчата одно скажут. Дамы то есть. — Грейс гордо выпятила острый подбородок и покрепче прижала к груди куколку. — Наш Энди — золотой парень! А вот ты кто такой?

— Я вовсе не желаю зла мистеру Кипперингу, — спокойно отвечал Мэтью. — Я лишь хотел уточнить, знакомы ли вы. В «Терновом кусте» вы были вместе, я видел, но мне нужно услышать это от вас.

— Да, мы знакомы. У нас все его знают, кого ни спроси. Даже дракониха порой его обслуживает, причем задарма. — Последнее слово Грейс произнесла с омерзением.

Мэтью пришел в замешательство: как строить беседу дальше? Если Грейс Хестер не знакома с преподобным Уэйдом, что же Кипперинг имел в виду тогда, на пристани? «Что вам известно о Грейс Хестер?» — спрашивал его адвокат в тени корабельных мачт. «Только никому ни слова, ясно?»…

Надо сменить курс. Песок в часах с тихим шипением пересыпался в нижнюю чашу.

— Давно вы здесь живете?

— С конца апреля вроде. А что?

— Доктора Годвина застали?

— Старого хрыча-то? Которого зарезали, да? — Как только тема ее золотого мальчика Энди была закрыта, Грейс вновь начала оттаивать. — Говорят, ему башку едва не оттяпали! — воскликнула она с нескрываемым, почти непристойным злорадством.

— Он ведь лечил здешних дам, верно? До того, как вами занялся доктор Вандерброкен?

— Ага, лечил. И пялил заодно. Хер у старого козла был будь здоров. В таком возрасте греховодничать не каждый может. Видали внизу нашу Николь, тощую такую? Годвин ей прямо спуску не давал: как увидит — сразу в койку тащит. А на день рожденья — дуралей эдакий! — преподнес ей столовые тарелки. Вот как раз в тот вечер ему глотку-то и перерезали. Николь говорит, он ее любил, верите? — Она скривила губы. — Какая может быть любовь в таком месте!

— Забавно, — кивнул Мэтью, хотя на самом деле история показалась ему очень грустной. А тарелки, вспомнил он, изготовил по заказу врача Хайрам Стокли.

— Не будь Николь такой пьянью, давно уже разбогатела бы — столько серебра ей Годвин платил. Еще она говорила, что иногда он называл ее чужим именем, когда после этого дела валялся сонный в кровати. А потом еще рыдал у ней на груди — тогда уж она его быстренько за дверь выдворяла, сколько бы он ни заплатил. У шлюхи тоже гордость есть!

— Чужим именем? — заинтересовался Мэтью. — А каким?

— Николь ведь говорила… Сьюзен, что ли? Лучше сам ее спроси. В общем, чудак был этот Годвин. Пил без просыху, и руки вечно холодные…

— Возможно, я в самом деле поговорю с Николь, — задумчиво проговорил Мэтью. — Хочу побольше узнать о докторе Годвине.

Грейс хмыкнула:

— Теперь и ты заговорил, как он!

— Как кто? — встрепенулся Мэтью.

— Да вот как Энди! Тоже вечно выспрашивал, когда приходил Годвин, сколько пробыл, когда ушел и все такое. Прямо замучил нашу Николь вопросами. Она рассказывала: мол, завалится к ней, присунет, кончит в чехол и давай ее расспрашивать про Годвина, будто только ради него и пришел.

— Неужели? — сказал Мэтью, наблюдая, как Грейс теребит свою куклу.

Видимо, эта грязная, набитая соломой тряпица приносила ей успокоение и утешение. Для нее это сувенир, привет из прошлого. Быть может, и Сьюзен была для Годвина такой реликвией из прошлого? А вот имела ли она какое-то отношение к убийству?

— Мисс Хестер, последний вопрос, — сказал Мэтью. — Эндрю Кипперинг когда-то упоминал при вас имя Уильяма…

— Обожди, — перебила его проститутка. — Как ты меня назвал?

— Мисс Хестер, — повторил Мэтью. — Вас ведь так зовут?

— Меня?

Его вдруг осенило — словно кинжалом кольнуло: нет, ее зовут не так.

— Вы не Грейс Хестер.

— Ясное дело! Меня звать Мисси Джонс, а Грейс Хестер лежит в комнате в конце коридора. Хворая она.

— Хворая?..

— Чахоткой болеет. В последнее время ей все хуже и хуже делается. Бекка говорит, скоро помрет. Почему ей досталась самая большая комната в доме — понятия не имею.

— Какой же я дурак! — Мэтью едва не охнул. Он вскочил на ноги — к чести Мисси Джонс надо сказать, что на сей раз она не попятилась. — Дурак дураком!

— Это почему?

— Не понимаю элементарных вещей! — Он пристально поглядел на нее. — Мисс Джонс, а можно мне увидеть эту Грейс Хестер?

— Дверь на замке. Грейс тоже пьянь еще та, ее хлебом не корми — дай сходить в «Терновый куст» и напиться там вусмерть. В прошлый раз, когда она отсюда выбралась, Энди пришлось тащить ее домой.

Мэтью все понял. А ведь ответ лежал на поверхности с той самой ночи, когда молодчики Эбена Осли сунули его лицом в кучу конского навоза!

— Как же мне ее повидать? Хоть одним глазком бы глянуть!

— Говорю ж, дверь заперта на ключ. — Мисси опять насторожилась. — А зачем тебе на нее смотреть? Может, ты и хворых… любишь?

— Нет-нет, никаких грязных помыслов у меня нет, клянусь!

— Не понимаю, — сказала Мисси, но потом помялась немного, погладила куклу и сказала: — Хотя… верить тебе, пожалуй, можно. Да?

— Конечно!

Она кивнула:

— Старой драконихе это не понравится, и Бекке тоже. Поэтому не мешкай. — Она прижала к себе куклу и добавила, опустив глаза: — Ключ над дверью, на косяке. Смотри не попадись — худо тебе придется. Да и мне тоже.

— Не попадусь! — заверил ее Мэтью. — А если и попадусь, обещаю, никто не причинит вреда ни вам, ни мне. Верите?

— Нет, — ответила она. Потом подумала и, нахмурившись, сказала: — А может, и верю. Не знаю.

Он шагнул к двери, и Мисси не стала ему мешать, сразу отошла в сторону.

— Спасибо, что уделили мне время, мисс Джонс. И спасибо вам за помощь.

— Ой, да пустяки! — отмахнулась она и, положив руку на засов, обронила: — Можешь звать меня Мисси, если хочешь.

— Спасибо, — повторил Мэтью и улыбнулся.

Возможно, он удостоился бы ответной улыбки, но девушка к тому времени уже отошла к умывальному тазу, собираясь смыть грим. Интересно, каково ее лицо под слоем белой пудры? И какую историю скрывает ее душа? Увы, Мэтью не мог больше терять время. Он вышел из комнаты, тихо закрыл за собой дверь и зашагал дальше по коридору.

Ключ нашелся почти сразу. Сунув его в скважину, Мэтью подумал, что одного крика Грейс Хестер будет достаточно, чтобы сюда сбежался весь дом, однако в этой шахматной партии у него слон, а у противника — лишь пешка. Снизу по-прежнему доносилось пение Черной Бекки, выбравшей на сей раз вест-индский мотивчик повеселее. Мэтью вставил ключ в замок, повернул его и открыл дверь.

Комната выглядела почти так же, как спальня Мисси, разве что была на несколько футов шире. На полу лежал бордовый ковер. Горели две свечи: одна — на прикроватном столике, другая — на комоде.

Одеяло задвигалось, и лежавшая под ним бледная девушка с большим трудом села в постели. У нее были темные, влажные от пота волосы, высокие скулы и узкий подбородок. Когда-то, вероятно, она была хороша собой, но чахотка сделала свое дело: лицо ее напоминало обломки корабля на пустынном берегу.

Толстый слой косметики скрывал признаки болезни, а крепкое спиртное придавало больной ложных сил. Именно эта девушка вывалилась в компании Эндрю Кипперинга из «Тернового куста» в ту недобрую ночь, когда Мэтью повстречался в темном переулке с мордоворотами Эбена Осли.

Грейс Хестер, приоткрыв рот, смотрела на гостя. Внизу пела и наигрывала на лире бойкую солнечную мелодию Черная Бекка.

— Отец? — проговорила девушка чуть заплетающимся языком. При этом слабый голос ее был полон… надежды.

Мэтью тихо ответил «нет» и торопливо вышел из комнаты, пока сердце его не разбилось вдребезги.

Глава 33

Он пришел порыбачить на свое излюбленное место — на западе города, в конце Уиндмилл-лейн, где Джон Файв и велел его искать.

Вдоль улицы тянулось кукурузное поле и стояло несколько жилых домов, столярная мастерская да новая пивоварня, которую только-только начали возводить. Было утро четверга, солнце ярко светило над рекой, и ветер шелестел в зеленых нью-джерсийских лесах на дальнем берегу. Рыбак примостился среди скопища серых валунов на берегу; от конца его ясеневой удочки к поверхности воды тянулась леска. За спиной рыбака возвышалась громадина старого купеческого судна, выброшенного на скалы штормовыми волнами. Остов его, покалеченный и разбитый, медленно уходил в землю под непрерывным воздействием времени, воды и солнца. На вершине холма, отбрасывая тень на рыбака, стояла высокая ветряная мельница, в честь которой улица и получила свое название. Верх башни был повернут навстречу ветру, и на медленно вращающихся крыльях вздувались холщовые паруса.

Хотя Мэтью ступал тихо, он знал: его присутствие уже замечено. Священник бросил на него мимолетный взгляд и тут же отвернулся, не промолвив ни слова. Этим утром преподобный Уэйд выглядел не как мудрый священник церкви Троицы, а как простой мирянин. На нем были серые бриджи с заплатами на коленях и вылинявшая коричневая рубаха с закатанными до локтей рукавами. Голову покрывала бесформенная бежевая шляпа, повидавшая немало солнечных деньков и проливных дождей. В этой одежде он привык рыбачить, догадался Мэтью. Рядом с Уэйдом лежал сачок и стояла плетеная корзина для улова.

Мэтью остановился ярдах в десяти от священника. Тот сидел совершенно неподвижно и ждал поклевки.

— Доброе утро, сэр.

— Доброе, Мэтью, — последовал безучастный ответ.

Воцарилась тишина. Священник по-прежнему не удостаивал Мэтью взглядом. Поднялся ветер: по поверхности воды пошла рябь, а крылья ветряка заскрипели.

— Мне сегодня что-то не везет, — наконец молвил Уэйд. — Две мелкие рыбешки попались — на одну сковородку и то не хватит. Они так отчаянно бились на крючке, что я пожалел их брать. Вообще-то, я давно приглядел тут жирного карпа, но шельмец всякий раз от меня уходит. Ты рыбачишь?

— Давно не брал в руки удочку. — Мэтью вспомнил, как в детстве, еще до приюта, удил рыбу, чтобы как-то прокормиться.

— Но в ловле ты силен, верно?

Мэтью понял намек.

— Да, сэр.

— И очень умен. Эндрю говорит, раньше ты хотел стать адвокатом.

— Хотел. Одно время только об этом и мечтал. Но теперь меня это нисколько не занимает.

Уэйд кивнул, не сводя глаз с красного поплавка на поверхности воды.

— Он говорит, у тебя очень твердые взгляды на правосудие. Это похвально. Ты производишь впечатление человека высоких убеждений, Мэтью, и оттого мне странно, что ты задумал промышлять столь низким делом — шантажом. — Уэйд повернулся. Темные тени лежали вокруг его печальных глаз: сон явно не шел к нему этой ночью. — С тех пор как Эндрю рассказал мне о вашем разговоре, я ждал, что ты придешь. И ведь Джон тоже замешан, а он клялся в любви моей дочери! Я принял его как родного сына! По-твоему, мое сердце способно это вынести, Мэтью?

— А оно у вас есть?

Преподобный Уэйд не ответил, лишь вновь устремил взор на реку.

— Я сказал Кипперингу неправду. Джону ничего не известно о девушке. Он обратился ко мне за помощью, потому что Констанция за вас волновалась — решила, вы теряете разум. Неужели вы всерьез думали, что можете спокойно гулять по ночам и дочь никогда не захочет узнать, куда вы ходите? Я проследил за вами до дома Полли Блоссом. Моим глазам предстало скорбное зрелище, иного слова не подобрать. А ночью вторника за вами ходила и Констанция.

Лицо священника под бесформенными полями шляпы вытянулось и побледнело.

— Она узнала, где вы бываете. И слышала, как с вами разговаривал Эндрю. Нет, она не видела его лица, но я уверен, что это был именно Кипперинг. Он выступает посредником, верно?

И вновь — нет ответа.

— Да, так и есть, — продолжал Мэтью под вой ветра, взметнувшегося вокруг него. — Вы платите деньги за содержание Грейс Хестер, а Кипперинг их передает. Поскольку он состоит в добрых отношениях с мадам Блоссом, та согласилась оставить девушку умирать у себя, я прав? Полагаю, именно она первой распознала в одной из своих голубок дочь священника. Или Грейс сама все рассказала, когда поняла, что жить ей осталось недолго? — Он умолк, давая Уэйду возможность ответить, однако тот не произнес ни слова. — Вы, верно, считаете мадам Блоссом святой, ведь если бы кто-то и начал вас шантажировать, так это она. Интересно, какую награду вы ей посулили? Местечко в раю для той, что боится ада?

Уэйд едва заметно опустил голову, будто склоняясь в молитве. Затем молвил изнуренно, подавленно:

— Мадам Блоссом — коммерсантка. Эндрю помог нам оформить сделку, так что отношения нас связывают исключительно деловые. Это ей понятней, чем высокие материи.

— И конечно, ей небесполезно иметь такого союзника, как вы. На случай, если могущественные церковные чины пожелают прикрыть ее лавочку.

— Разумеется, — отвечал Уэйд, не поднимая головы. — Но у меня не было выбора, Мэтью. Путь наверх — правильный путь — был слишком опасен. Я оказался неспособен на то, что проповедовал, к чему призывал людей. Мне придется жить с этим до конца дней своих, и не думай, будто это просто.

— Однако вы останетесь священником, — сказал Мэтью. — А ваша дочь умрет, так и не получив прощения родного отца.

— Прощения? — Уэйд поглядел на него со смесью недоумения и гнева, который черной тучей пронесся по его лицу. Он отбросил удочку в сторону, встал и выпятил грудь — будто приготавливаясь дать отпор всему миру. — По-твоему, она хочет прощения? О нет, юноша! У нее нет ни стыда, ни сожалений относительно того, как она прожила свою жизнь.

— Тогда что же ей нужно, по-вашему?

Уэйд отер рукою лицо. Казалось, он вот-вот рухнет на камни и распластается на них тряпкой. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

— Грейс с детства была своевольна и порывиста. Все внимание — только ей. Носила банты с бубенцами, рюши, украшения — бог знает какими грехами она все это добывала. Знаешь, почему она желает умереть в публичном доме? Она сама сказала Эндрю: чтобы и при смерти слышать музыку и смех. А ведь веселье тамошних обитателей — напускное, притворное! И вот она лежит там, в постели, а я торчу на улице под ее окнами… — Уэйд покачал головой.

— И рыдаете?

— Да, рыдаю! — последовал резкий и гневный ответ. — О, видел бы ты меня, когда Эндрю впервые поведал мне о том, что узнал от мадам Блоссом! Я не рыдал, нет! Я готов был клясть Господа и отправиться за это в ад! То, чем полнился мой разум, грозило моей душе вечным огнем, но, видит Бог, я ничего не мог с этим поделать! Однако следовало что-то предпринять, и в первую очередь я думал о Констанции.

— Она не в курсе?

— Что ее старшая сестра — блудница? Конечно нет! Что я мог сказать Констанции? Что мне было делать? — Он уставил в пустоту невидящий взор. — И что мне делать теперь?

— Полагаю, скоро все разрешится само собой. Разве не так вы сказали младшей дочери?

— Доктор Вандерброкен говорит… ему ничего не остается, кроме как облегчать муки больной. Через неделю-другую она преставится, и странно, что этого не случилось до сих пор.

— Быть может, это не случилось потому, что она надеется перед смертью повидать родного отца? — предположил Мэтью.

— Я не войду в этот окаянный дом! Как можно? Священник в стенах борделя! Тогда на моей репутации в этом городе сразу можно ставить крест. — Уэйд сокрушенно опустился на валун. Минуту-другую он наблюдал за игрой ветра в кронах деревьев на холмах, а потом тихо сказал: — Я хотел войти. Хотел повидать ее. Поговорить. Объяснить… Утешить, принести какое-никакое успокоение ее душе. Она приехала в мае и, очевидно… уже была больна. Но ей удалось скрыть болезнь от мадам Блоссом и даже от доктора Годвина. Грейс с детства отличалась поразительным красноречием. Полагаю, во время осмотра она просто заговорила всем зубы. Энди считает, что физические нагрузки, которые предполагает ее… работа… окончательно ее изнурили. Она потеряла сознание, к ней вызвали доктора Годвина, и, конечно, мадам Блоссом сразу решила выдворить ее из дома. Тогда-то Грейс и призналась, кто она такая. Видимо, Эндрю решили посвятить в курс дела в силу его опыта… Опыта в юриспруденции — разумеется, не в прелюбодеянии.

Кипперинг отличился и там и там, подумал Мэтью, но вслух ничего не сказал.

— Он составил соглашение, — продолжал священник, — и постоянно держал меня в курсе дела относительно ее здоровья. Как я понимаю, несколько раз он даже вызволял ее из кабаков, когда она умудрялась вырваться на свободу. Особенно ей нравился «Терновый куст».

До Мэтью дошло: Кипперинг решил, что он видел их с Грейс вместе в «Терновом кусте», и, гусь эдакий, сумел каким-то образом установить ее личность.

— В ночь убийства мистера Деверика, — сказал Мэтью, — вас вызвал доктор Вандерброкен, поскольку Грейс стало хуже, верно? Он решил, что она может умереть?

— Верно.

Теперь ясно, почему они с врачом соврали, будто каждый шел по своему делу, подумал Мэтью. Как еще объяснить главному констеблю Лиллехорну, куда они так спешили среди ночи, да к тому же вместе?

— Одна из девушек мадам Блоссом сбегала за Вандерброкеном?

— Да. Потом они пришли за мной, она осталась ждать на углу.

Так, понятно, какую женщину видела Констанция. Но возникал еще один вопрос.

— Вы сказали, что Эндрю Кипперинг выступал посредником. Где же он был в ту ночь?

— Понятия не имею. Мне известно, что с бутылкой он дружит куда крепче, чем полагается христианину. — Уэйд снял шляпу и отер лоб тыльной стороной руки. Его темно-каштановые волосы начинали редеть на затылке и седеть на висках. — Да! — сказал он, вспомнив другие слова Мэтью, на которые ему следовало откликнуться еще раньше. — Я действительно заверил Констанцию, что скоро все разрешится. Даст Бог, так оно и будет.

Мэтью решил, что не может так просто отстать от Уэйда — да простит ему Господь сию наглость.

— Неужели вы думали об этом, когда стояли под окнами публичного дома? Зная, что дочь ваша лежит на смертном одре и в любой миг может преставиться? Я видел, как вы проливали слезы, преподобный. Знаю: вы пытались набраться храбрости и войти. Не кажется ли вам, что стоит хотя бы на час скинуть оковы приличий и не думать о том, что скажут церковные старейшины, когда до них дойдет возмутительная весть: священник до сих пор любит дочь, ставшую проституткой! — Он умолк, давая улечься словам, что жалили, подобно кинжалам. — Я полагаю, даже если Господь своей могучей дланью уничтожит вскорости сие затруднение, на руинах останется сломленный человек. Вы должны повидать дочь!

— Я буду сломлен, если повидаю ее, — последовал решительный ответ. — Войдя в эти стены, я рискую лишиться всего, чему посвятил свою жизнь. Вы не представляете, как накинутся на меня главы почтенных семейств с Голден-Хилла, когда узнают!

— Разве нельзя сделать все тайком?

— У меня уже есть одна тайна. Моя паства ничего не знает о Грейс. Ты ведь был в церкви, когда я посреди проповеди лишился дара речи? Второй тайны я не вынесу. Просто развалюсь на части. От меня не будет никакого толку.

Мэтью присел на валун рядом со священником, не желая стоять у него над душой.

— Можно узнать, почему ваша дочь избрала такой путь?

— Она с рождения была своевольна. — Уэйд посмотрел Мэтью прямо в глаза. Щеки его пылали, и Мэтью невольно подумал, не унаследовала ли Грейс это своеволие от отца. — Даже малым ребенком она никого не слушалась и получала от этого удовольствие. Бегала целыми днями с мальчишками. Что еще сказать? Я ведь совсем ее не знаю — и никогда не знал. — Он стиснул в руке шляпу и опустил глаза. На виске его вздулась и пульсировала жилка. — Грейс была нашим первенцем. На восемь лет старше Констанции. Средний ребенок, мальчик, умер в младенчестве. А Хестер — да, так звали мою супругу — умерла через несколько дней после того, как родила Констанцию. Непредвиденное осложнение, сказал доктор. Так я остался один с двумя дочками. Я прилагал все силы, чтобы дать им хорошее воспитание! Сестра моя тоже помогала, делала что могла, но после смерти Хестер… Грейс совсем отбилась от рук. В десять лет ее поймали на улице — она швыряла камни в витрины лавок. В двенадцать я застал ее на сеновале с мальчиком постарше. А ведь я мечтал продвинуться по службе и нести людям слово Божие. Планы на успех, которые строили мы с Хестер… все пошло прахом из-за Грейс. Сколько раз люди приходили ко мне жаловаться на ее выходки, сколько раз хозяева лавок приходили требовать денег за украденные ею вещи!

Уэйд умолк, погрузившись в воспоминания, и Мэтью на миг показалось, что священник превратился в восьмидесятилетнего старика.

— Когда ей исполнилось четырнадцать, — продолжил Уэйд, — мне пришлось предпринять меры. Я потерял хорошее место, когда Грейс накинулась с ножом на маленькую девочку. В более примитивные времена люди сказали бы, что она одержима дьяволом. Грейс была неуправляема, а ее дерзкие речи начинали оказывать влияние на Констанцию. Господь защитил малышку, она так и не поняла до конца всего, что тут творилось. Я оберегал ее от этого, как мог. Шестилетнего ребенка следует оберегать от зла, верно? — Уэйд взглянул на Мэтью, но тот хранил молчание. — Я… я устроил Грейс в пансион под Эксетером — самый лучший, какой только мог себе позволить. Не прошло и года, как я получил письмо от директрисы: Грейс, мол, собрала вещи и посреди ночи сбежала… по свидетельству другой ученицы, сбежала не одна, а в компании юноши с сомнительной репутацией. Несколько месяцев спустя я получил письмо от Грейс, там было всего два слова: «Я жива». Ни обратного адреса, ничего. Она не изъявила желания ни помириться, ни вернуться в пансион или домой. Два слова — и все.

Преподобный Уэйд мял в руках свой бесформенный головной убор. Мэтью пришло в голову, что тот видал лучшие времена и был, вероятно, даже благородной треуголкой, покуда из него таким вот образом не слепили рыбацкую шляпу.

— Когда я отослал Грейс, звезда моя начала восходить, — продолжал Уэйд. — Я уже почти добился того успеха, о котором мечталось нам с Хестер. И тут мне предложили место пастора в церкви Троицы — с тем расчетом, что через четыре-пять лет я вернусь пастором на освободившееся место в Англии, желательно — в Лондоне. Грейс, по-видимому, следила за моим восхождением издалека. Она вычитала в «Газетт», что меня отправили за океан, добыла нечистыми делами денег на билет, села на корабль и прибыла в Нью-Йорк. Чтобы и последние дни заниматься тем, чем она с успехом занималась почти все двадцать пять лет своей жизни, — мучить родного отца.

Священник горько улыбнулся.

— Да, я рыдал. Много раз, и много слез было пролито мною под теми окнами. Какой бы ни была Грейс, она все-таки моя дочь, и да, у меня есть обязательства перед ней — спасибо, что напомнил. Но теперь на кону стоит так много… Мы с Хестер мечтали создать образцовую церковь и содействовать исполнению замысла Божьего. Всему этому придет конец, если я осмелюсь войти в те стены. И я должен оберегать Констанцию. Ей известно лишь, что старшая сестра сбежала из пансиона и исчезла. А что скажет Джон Файв, если узнает?

Мэтью вспомнил, как его друг не хотел свидетельствовать против Эбена Осли, потому что это не понравилось бы Уэйду.

— Я думаю, Джон скажет, что любит Констанцию, несмотря ни на что, кем бы ни была ее сестра и как бы отец ее ни мучился своим неправильным решением.

— Неправильным?.. — отозвался Уэйд, не поднимая головы. — А какое же решение тут правильное?

— Хотите знать мое мнение?

— Готов его выслушать.

— Первым делом нужно все рассказать Констанции. — Преподобный Уэйд нахмурился при этих словах, однако Мэтью знал, что тот уже решился на признание: ведь дочь теперь в курсе, что он ходит к дому Полли Блоссом. — Если она расскажет Джону Файву — так тому и быть. Ваш чистосердечный рассказ, думается мне, она примет со смесью грусти и облегчения, притом облегчения будет больше. Теперь о самой Грейс: полагаю, она прибыла сюда с единственной целью — попрощаться. Или, возможно, испытать вас.

— Испытать меня? Как?

— Выяснить, осталась ли в вашей душе хоть крупица любви к нерадивой дочери. И даст ли вам сия крупица сил, чтобы войти в дом греха. Едва ли она собиралась здесь умирать, но, вероятно, морское путешествие изрядно подорвало ее силы. Что ни говори, а сила воли у нее просто колоссальная.

— Своевольная девица, я же говорил, — согласился священник.

— Еще мне думается, — продолжал Мэтью, — что вашей дочери не нужен ни священник, ни пастор, ни проповедник. Ей нужен честный отец, только и всего. — Уэйд ничего на это не ответил. — Или хотя бы внимание отца на… десять-пятнадцать минут?

— Так ты предлагаешь мне войти в публичный дом и выбросить на помойку наши с Хестер мечты, верно? Ради пятнадцатиминутной встречи с дочерью, которую я не видел одиннадцать лет?

— Позвольте подчеркнуть, сэр, что ваша супруга давно обретается в райских садах и наверняка желает только добра своему мужу и двум дочерям, оставшимся в этом отнюдь не совершенном мире. Я предлагаю вам поступить так, как вы сочтете правильным.

Уэйд молчал. Наконец он вернул измятую шляпу на голову и молвил отрешенно:

— Да, я ждал, что ты это предложишь.

Они немного посидели в тишине, ибо все было сказано. Затем Мэтью встал, а Уэйд подобрал удочку, смотал леску и стал смотреть, как река несет воды к морю.

— Карпа я когда-нибудь поймаю, вот увидишь, — наконец произнес он.

— Удачи вам, — сказал Мэтью и зашагал промеж скал туда, откуда пришел.

— Мэтью! — окликнул его преподобный Уэйд. — Спасибо за твое мнение.

— Не за что, сэр, — ответил Мэтью.

Пройдя немного по Уиндмилл-лейн, он направился на восток — туда, где его ждала тесная подсобка, понемногу становившаяся ему домом.

Из дымовой трубы над жилищем Григсби вился дымок. Мэтью вошел в погреб, намылил лицо и при свете лампы принялся бриться, так как пренебрег этим делом с утра, перед встречей с Джоном Файвом. Как же теперь поступит преподобный Уэйд? Примет ли правильное решение? И что в этой ситуации правильно? Войти в бордель ради пятиминутной встречи с умирающей дочерью, которую он может даже не узнать, или дальше содействовать, как он выразился, исполнению замысла Божьего? Да и в чем заключается Божий замысел? Кто может ответить — по эту сторону завесы? Вероятно, только человек крайне самоуверенный решится утверждать, будто ему это известно. Однако у преподобного Уэйда есть совесть и сердце: если он войдет в бордель проведать Грейс, он не сможет это скрывать, даже если никто из прихожан церкви не увидит его в стенах розового дома. Рано или поздно Уэйд либо признается церковным старейшинам, либо расскажет правду с кафедры — и какой же последует отклик? Народ выгонит шлюхиного отца из города… или восславит отеческую любовь?

Заканчивая бритье, Мэтью думал, что эта история может стать как проверкой паствы и церковных старейшин на твердость убеждений, так и испытанием на силу духа для преподобного Уэйда. Какой же поступок в данном случае правильный? Одному Богу это известно, но решать придется Уэйду.

Мэтью умылся и вытер лицо одной из сорочек, мысленно отметив про себя, что надо купить полотенце. Он решил сегодня же проведать чету Стокли и узнать, как у них дела. Больно было думать, что весь труд их жизни уничтожен, однако Хайрам — человек трудолюбивый. Если он сумеет не поддаться унынию и сразу же возьмется за дело, мастерская вскоре будет восстановлена. Остается надеяться, что на сей раз стены окажутся покрепче и будут способны выдержать нападение рассвирепевшего быка — что, по-видимому, для гончарной мастерской не прихоть хозяина, а насущная необходимость.

Мэтью начал снимать чехол с соломенной мишени, в которой был спрятан блокнот Осли, когда рука его сама собой качнулась и ухватила рукоять шпаги. Он взмахнул ею и сразу понял, что шпага имеет примерно те же размеры и вес, что и та, которую дал ему для тренировки Хадсон Грейтхаус. А ведь Мэтью хотел раздобыть оружие для самостоятельных занятий — вот, пожалуйста, оружие у него есть. Он шагнул назад и принял нужную позу, вспоминая наставления Грейтхауса. Сделай свой корпус тонким. Показывай противнику только правую сторону. Ноги слишком близко не ставь. Слегка согни их, как будто собираешься сесть. Еще. Левая рука сзади, она тебе вместо руля. Шагни вперед правой ногой, держа левую руку, корпус и меч на одной линии. А теперь выпад!

Мэтью замешкался. Кажется, что-то забыл… Ах да! Прижать большой палец!

Он сделал выпад и вернулся в первую позицию. Затем начал отрабатывать этот прием — выполнял его снова и снова, стремясь к экономности и скорости движений. Время от времени он делал выпады влево или вправо, но всегда сохранял полный контроль над телом и возвращался точно в середину. Очень скоро это стало для него упражнением на собранность ума, нежели тела. Ни на минуту не прекращая двигаться, Мэтью прокручивал в голове разговор с преподобным Уэйдом. Где же пропадал Кипперинг в ту ночь, когда Уэйд и Вандерброкен ходили к дому Блоссом? Конечно, он мог быть где угодно: у себя дома или в кабаке. Да хоть в конторе! Но Мэтью все не мог избавиться от мысли, что Кипперинг в ту ночь не сумел лично сходить за врачом и священником — то есть выполнить свои посреднические обязанности, — потому что отлучился по другому неотложному делу. В частности, этим делом могло быть убийство Пеннфорда Деверика…

Выпад влево, возврат в середину. Выпад вправо, возврат в середину. А теперь быстрее. Острие шпаги держим вверх.

«Вечно на бровях, деньги в карты спускает, а имя его еще чуть-чуть и выжгут на двери публичного дома. Не кажется ли вам, что этот человек только делает вид, что радуется жизни, а на самом деле торопится помереть?» — спросила однажды вдова Шервин.

«Ноги поставь по той же линии, что и мои. Не так широко. И не так близко! Для выпада нужна сила и хороший упор, а если ноги слишком близко, трудно держать равновесие». Выпад по центру, возврат в первую позицию. Еще раз, более плавно.

«Тоже вечно выспрашивал, когда приходил Годвин, сколько пробыл, когда ушел и все такое», — говорила Мисси Джонс.

И слова самого Кипперинга, сказанные в ту ночь, когда был убит Осли и Мэтью обнаружил кровавое пятно на двери его погреба: «Возможно, Масочник тоже азартен. Согласны?»

Выпад вправо, возврат в середину. Собери тело, не вихляйся! Выпад влево, возврат в середину. Сделай корпус тонким, лунный лучик. И не оттопыривай большой палец!

Мэтью остановился. Плечо и предплечье ныли. Как вообще можно привыкнуть к весу этого орудия? Видно, фехтовальщиком все же надо родиться, решил Мэтью. Этот дар должен быть в крови.

Он воткнул острие шпаги в землю и оперся на эфес. Несмотря на стоявшую в подсобке прохладу, на лице его выступил пот.

Эндрю Кипперинг интересовался похождениями доктора Годвина — видимо, пытался понять, по каким дням и во сколько тот посещает Николь. Для чего? Чтобы выбрать подходящее время для смертоубийства?

«Кого, по-вашему, следует искать главному констеблю?» — спрашивала Кэтрин Герральд.

И Мэтью ответил ей: «Палача из господ».

Того, кому Пеннфорд Деверик хотел пожать руку. Того, с кем он был знаком. Того, кто непременно должен был увидеть лик убийцы перед смертью.

При чем тут тогда Эбен Осли? Почему Масочник перерезал горло и исполосовал лица именно этой троице?

«Я бы на вашем месте поискал того, кто давно работает на скотобойне», — сказал Эштон Маккаггерс.

Относится ли все это к Эндрю Кипперингу? Палач из господ с опытом работы на скотобойне? Только делает вид, что радуется жизни, а на самом деле торопится помереть? Масочник?

Но с какой целью он убивает? Если это кара, то за какое преступление? Какими такими злодеяниями Годвин, Деверик и Осли заслужили смертную казнь?

Мэтью вытер платком рукоять из слоновой кости и вновь подумал, что все дороги ведут к Королеве Бедлама, томящейся под замком в самом сердце этой паутины. Маски на стенах. Венецианский пейзаж. Мебель без отметок мастера. Деверик. Роскошное убранство палаты. Таинственный клиент, прячущийся за спиной Икабода Примма. «Прибыл ли ответ короля?»

— Мэтью!

Он очнулся. Кто-то стучал в дверь.

— Да?

— Это Берри. К вам пришли.

— Одну минутку. — Мэтью вернул шпагу на место, открыл дверь и обнаружил на пороге не одну, а сразу двух прекрасных леди.

Поверх платья Берри надела фартук, а голову повязала красным шарфом, чтобы убрать с лица волосы. У нее были румяные щеки и слегка запыхавшийся вид, — вероятно, она помогала отцу на кухне. Ее скромный домашний наряд был прелестен, однако в сравнении с ним одеяние второй леди, стоявшей у нее за спиной и чуть в сторонке, являло собой образчик высокой парижской моды. Незнакомка была высока и тонка; по плечам ее рассыпались густые вьющиеся локоны, а карие глаза навевали воспоминания о кексах с горьким шоколадом в витрине кондитерской мадам Кеннедей. На ней было светло-голубое платье с белыми кружевными оборками на рукавах и пышным кружевным жабо на груди. Белокурую голову венчала небольшая изысканная шляпка в цвет платья, с загнутыми полями и украшенная белым пером. Мэтью не мог не отметить, что эта леди — примерно его возраста — ошеломляюще хороша собой: светлая кожа без единого изъяна, высокие скулы, безупречной формы розовые губки и изящный точеный носик. Светлые брови ее приподнялись, когда она заметила его оценивающий взгляд. Левая щека девушки была отмечена родинкой, а в правой руке она держала белый зонтик от солнца.

— Господин Корбетт, — мелодично произнесла она и, шагнув вперед, протянула ему тонкую кисть в белой перчатке.

— Да. — Он неловко взял ее руку и, не придумав, что с нею делать, тут же отпустил; Берри глянула на него с неодобрением и отерла пот со лба — видно, в кухне было очень жарко — замусоленным полотенцем. — Что… э-э… — Мэтью хотелось провалиться под землю. Глаза незнакомки, бесспорно, были прекрасны, но смотрели на него так пристально, что вот-вот пробуравили бы ему лоб. — Чем могу быть полезен?

— Я мисс Чарити Леклер, — сказала она таким тоном, словно ее имя должно было что-то ему говорить. — Можем побеседовать с вами наедине? Дело мое требует конфиденциальности.

Настал неловкий момент: никто не шелохнулся. Затем Берри оглушительно кашлянула и сказала:

— Мэтью, дедушка ушел за вещами для твоего дома. Он вернется к одиннадцати, к тому времени обед будет готов.

— Хорошо. Благодарю.

Берри медлила, украдкой поглядывая на Чарити Леклер из-за своего грязного полотенца.

— Наедине, если можно, — повторила юная леди. Мелодичный голос ее прозвучал на тон или два выше прежнего.

— О, простите. Разумеется. Конфиденциальность — это очень важно, — сказала Берри и собралась уходить.

— О да, — холодно процедила мисс Леклер. — И весьма полезно.

— Если вам что-то понадобится, дайте знать, — сказала Берри Мэтью. — Ну, не знаю. Вода там или еще что-нибудь.

— Пока у меня все есть, спасибо.

— Что ж, мне пора возвращаться на кухню. Я уже сказала, что обед будет в…

— …Одиннадцать, — оборвала ее мисс Леклер, натянуто улыбнувшись. — Да, мы поняли.

«Мы?» — подивился Мэтью. Это еще что за новости?

— Всего доброго, — сказала Берри, и тут Мэтью заметил в ее голубых глазах лед.

Очевидно, приглашение на обед мисс Леклер не светит. Берри развернулась и зашагала к дому. Все это время гостья не спускала с Мэтью спокойного оценивающего взора.

— Чем я могу вам помочь? — спросил он и тут вспомнил о манерах: на улице становилось жарко. Увы, никакой тени — кроме своего скромного обиталища — он предложить гостье не мог. — Изволите войти?

— Нет, спасибо. — Белый зонтик с тихим щелчком раскрылся. — Я пришла к вам по рекомендации мистера Садбери из трактира, где вы часто бываете. Мне требуется ваша помощь по одному делу.

— Какому же?

— Сперва, пожалуй, следует сказать, что я побывала во владениях мистера Эштона Маккаггерса. Он говорит, что я первой обратила внимание на отсутствующий среди вещей Эбена Осли предмет.

Сердце Мэтью екнуло, однако он приложил все силы, чтобы ничем не выдать своего волнения.

— Покойный мистер Осли приходился мне родным дядей, — сказала мисс Леклер. — Я ищу блокнот, который наверняка был при нем в ночь его прискорбной кончины. Полагаю, вы могли его видеть: мистер Маккаггерс сказал, что вы тоже интересовались блокнотом. — Она умолкла и внимательно следила за его реакцией. — Не знаете, случайно, где он может быть?

Просто не верится: как сей омерзительный сгусток скверны, Эбен Осли, мог быть родственником эдакой красавицы?! Мэтью проглотил застрявший в горле ком, лихорадочно переставляя в уме фигуры этой партии. Если отдать блокнот сейчас, возможно, ему никогда не удастся разгадать смысл записей на отмеченной странице. И как же странно, что эта леди пришла к нему за блокнотом… Очень странно.

— Нет, я не знаю, — ответил Мэтью. — Ведь я сам обратил внимание Маккаггерса на то, что блокнот пропал.

— О да, разумеется. — Она улыбнулась и кивнула, пряча лицо в тень зонтика. — Но, сэр, скажите мне, пожалуйста, зачем вы его ищете?

— Могу задать тот же вопрос вам.

— Мне он нужен из коммерческих соображений.

— Не знал, что мистер Осли был коммерсантом.

— Теперь знаете.

Мэтью молчал, леди тоже. Тишина становилась гнетущей.

Затем мисс Леклер постучала пальцем по нижней губе.

— Я оставила карету неподалеку. Полагаю, моему начальнику захочется с вами побеседовать, и я наделена полномочиями пригласить вас на встречу. Путь займет несколько часов, но, думается, вы не пожалеете, что потратили это время.

— Ваш начальник? И кто же это?

— Его зовут, — ответила она, — мистер Капелл.

Глава 34

— Мистер Капелл, — повторил Мэтью. Во рту у него мгновенно пересохло. Интересно, лицо его тоже переменилось?

Леди пристально посмотрела ему в глаза:

— Вы слышали это имя?

— Нет, не слышал.

— Оно и понятно. Мистера Капелла нельзя назвать публичным человеком.

— Он ценит конфиденциальность, которая бывает весьма полезна, не так ли? — заметил Мэтью.

— Да. — Ее губы растянулись в едва заметной улыбке, но взгляд от этого стал как будто еще суровей. — Итак, я задала вопрос: почему вас интересует блокнот моего дяди?

— Я много раз видел, как он что-то записывает в блокноты. В трактирах, за игорным столом… Ваш дядя явно пристрастился к ведению записей.

— Пожалуй. — Взгляд мисс Леклер не дрогнул. — Простите, вы сказали «блокноты», а не «блокнот». У вас есть основания полагать, что блокнот был не единственным?

Так, она явно пытается его подловить. Загнать в угол. Вынудить признаться, что он на протяжении двух лет следил за негодяем. Так что же ей известно об этом треклятом блокноте — и обо всех остальных? Кто бы она ни была, ее навыки ведения допроса могут очень пригодиться бюро «Герральд».

— Я всего лишь рассказываю, что видел.

— Понимаю, но вопрос-то на самом деле в другом: кто видел его последним? Не вы ли?

Мэтью решил, что мисс Леклер вот-вот выведет его на чистую воду, — пора хорошенько ее взмутить.

— Вокруг тела, вероятно, собралась большая толпа. Кто-то из зевак мог взять блокнот.

— И не тронуть кошель с деньгами?

Надо же, холодный аналитический ум под стать его собственному! Вымученно улыбнувшись, Мэтью сказал:

— Возможно, убийца хотел прочесть заметки вашего дяди.

— Возможно, — кивнула она, хотя аргумент ее явно не убедил.

Мисс Леклер тоже улыбнулась и чуть сдвинула зонтик, так что солнечный луч упал на ее влажные розовые губы.

— Вам будет полезно встретиться с мистером Капеллом, Мэтью. Можно вас так называть?

— Как вам угодно.

— Приглашаю вас провести один вечер в имении мистера Капелла, отужинать с нами, а утром вас привезут обратно в город. Могу заверить, что ужины у мистера Капелла отменные. Соглашайтесь!

Мэтью помедлил. Краем глаза он уловил какое-то движение в доме Григсби — и тут же увидел, как Берри отпрянула от окна. Мисс Леклер проследила за его взглядом, однако Берри в окне уже не было.

Итак, надо решаться. Мистер Капелл наверняка сможет пролить какой-то свет на дела Эбена Осли.

— Имение, говорите?

— Да. Виноградник и маленькая, недавно отстроенная винодельня. Примерно в пятнадцати милях к северу от города, на берегу Гудзона.

— Неужели?

По спине Мэтью пробежал холодок. Стало быть, имение Капелла находится в четырех-пяти милях от фермы Ормонда, где нашли труп юноши без глаз. То есть именно там, по разумению Грейтхауса, может быть логово профессора Фелла.

Леди терпеливо ждала ответа.

— Назавтра у меня запланировано важное дело, — сказал Мэтью для подстраховки. — Мое опоздание может очень расстроить людей.

— Если вы готовы встать пораньше, то к этому времени в пятницу вы уже будете дома. Согласны?

Мэтью решил рискнуть. Впрочем, выбора у него и не было.

— Согласен, — как можно непринужденнее ответил он. — Позвольте только предупредить друзей, чтобы не ждали меня к обеду. Прошу прощения.

Он закрыл дверь и запер ее на замок, подметив, как внимательно мисс Леклер следит за ключом. Его вдруг посетило видение: ночь, луна, рука грабителя берется за дверную ручку, и в скважину проникает отмычка… Кто бы ни был этот мистер Капелл, он явно прислал за Мэтью мастера своего дела. Возможно, она никакая не племянница Осли: бумаги о родстве, которые она показала судебному медику, легко можно подделать. У судьи Пауэрса недавно было как раз такое дело…

Подходя к дому Григсби — мисс Леклер держалась чуть поодаль, — Мэтью решил, что сегодня ночью ему вполне может нанести визит другой мастер своего дела. Если он обыщет его жилище и выпотрошит мишень для стрельбы…

Мэтью постучал в дверь. К тому времени, когда Берри соизволила открыть, мисс Леклер тоже подошла и остановилась в нескольких шагах от него.

— К обеду меня не ждите. Я уеду с мисс Леклер и останусь ночевать в гостях.

— О… — Берри заморгала, переводя взгляд с него на леди и обратно. — Хорошо. Я предупрежу дедушку.

— Предупредите, пожалуйста, — сказал он и добавил с ноткой раздражения в голосе: — И будьте так добры, напомните ему, чтобы убрал хлам из моего дома, особенно эту драную мишень для стрельбы. Хорошо?

— Напомню.

— Благодарю.

Мэтью пожалел, что не может предостеречь ее: если ночью они услышат какой-то шум в молочном погребе, пусть сидят тихо и не высовываются. Впрочем, есть надежда, что если Капелл действительно пришлет грабителя, тот будет действовать бесшумно. Мэтью пожелал Берри хорошего дня и пошел вслед за мисс Леклер по улице — к элегантной коричневой карете с бежевыми дверцами, запряженной четверкой одинаковых серых лошадей. В Нью-Йорке такого роскошного транспорта не встретить было даже на Голден-Хилле, и вокруг, конечно, уже толклись зеваки. Должно быть, карету изготовил какой-нибудь английский искусник, а затем ее переправили сюда морем, рассудил Мэтью. Подобная затея, конечно, стоила хозяину экипажа целое состояние. Сидевший на козлах рослый юноша в голубом сюртуке и треуголке держал в руках вожжи, а погоняла спрыгнул со своего сиденья и распахнул перед мисс Леклер и ее гостем дверцу закрытого салона.

Через минуту они уже повернули на Кинг-стрит и со звоном и грохотом проехали мимо приюта. Мэтью, сидевший напротив мисс Леклер, обратил внимание, что та даже не взглянула на место, где перед смертью трудился в поте лица ее так называемый дядя. Карета свернула на Бродвей, а затем на окраине города выехала на почтовый тракт. Когда лошади, набрав скорость, едва не полетели над дорогой, Мэтью откинулся на черную кожаную спинку сиденья. Экипаж был так ладно сделан и хорошо уравновешен, что почти не вздрагивал на многочисленных колдобинах и ухабах Бостонского почтового тракта.

Под бойким кнутом лошадки бежали быстро. Мэтью дождался, покуда они отъедут от Нью-Йорка хотя бы мили на две, а затем обратился к дремавшей леди:

— Эбен Осли действительно приходился вам дядей?

Та не удостоила его ответом и даже глаза не открыла.

— Зачем вам понадобился его блокнот?

Снова нет ответа.

Он предпринял третью попытку:

— Какие услуги ваш дядя оказывал мистеру Капеллу?

— Прошу, — ничуть не сонным голосом ответила наконец мисс Леклер, — не нужно расспросов, вы напрасно тратите силы и время, сэр.

Мэтью и сам это понимал. За полукруглым окошком пролетали леса и поля, а его ни на секунду не отпускало чувство, будто за ним следят, хотя глаза леди были закрыты. Город оставался все дальше, а Мэтью все сильнее сожалел о принятом решении. Вероятно, он по собственной воле направился прямиком в логово опасного врага. Следует соблюдать осторожность, а то как бы чудовище, притаившееся в логове, не сожрало его живьем…

В общей сложности Мэтью удалось поспать не больше часа — всякий раз он отключался на пять-десять минут. Однажды он открыл глаза и обнаружил на себе пристальный, тоже несколько плотоядный взгляд Чарити Леклер, от которого у него мороз прошел по коже. Она сразу закрыла глаза и сделала вид, что крепко заснула, хотя тряску кареты по ухабам никак нельзя было назвать убаюкивающей, а шея Мэтью под воротничком в очередной раз покрылась холодным потом.

Карета, взметая клубы пыли, промчалась мимо поворота к владениям миссис Герральд. Через некоторое время — в такой же спешке — они миновали и поворот на ферму Ормонда. Затем потянулись леса, перемежаемые изредка фермерскими полями, и вскоре лошади подъехали к развилке. Дорога раздваивалась, огибая небольшое темное болото. Мэтью и без карты понял, что река уже близко.

Примерно час спустя он почувствовал, что лошади замедлили бег. Тут же проснулась и мисс Леклер (если она вообще спала). Мэтью выглянул из окна и увидел стену из неотесанного камня высотой футов восемь, заросшую плющом и лианами, над которой нависали ветви деревьев. Дорога шла почти вплотную к этой стене. Наконец кучер закричал: «Тпр-ру! Тпр-ру!» — и натянул вожжи. Карета сильно сбавила скорость и теперь еле ползла. Мэтью увидел массивные ворота из цельных бревен и невольно подумал, что попал не в имение, а в крепость. Кучер окончательно остановил лошадей, а погоняла зазвонил в закрепленный под козлами колокол. Через несколько секунд ворота начали открываться внутрь, и карета вновь тронулась с места.

Мэтью заметил, как из небольшой каменной сторожки с белеными стенами и окнами в свинцовом переплете вышел молодой привратник. Он махнул проезжавшим мимо кучеру и погоняле, после чего карета покатила дальше по подъездной дорожке, уходившей направо. По обеим сторонам ее рос густой лес. Мэтью прикинул, что они проехали еще ярдов сто, прежде чем лошади опять замедлили бег. Впереди раскинулось зеленое поле, на котором паслось стадо овец и резвились ягнята. Затем возник двухэтажный крапчатый особняк из красного и серого кирпича; красивый фасад украшали многочисленные окна, а медную крышу венчал серый купол. В небо поднималось несколько дымовых труб. Подъездная дорожка огибала пруд с лилиями, что заканчивался в нескольких ярдах от крыльца, и именно у этого крыльца наконец остановилась карета.

Тут же кто-то открыл дверцу со стороны мисс Леклер, и молодой человек — быть может, на несколько лет старше Мэтью — предложил леди свою руку.

— Добрый день, мисс, — поздоровался он с ней, а затем кивнул Мэтью. — Добрый день, сэр. Надеюсь, поездка была приятной?

— О да, Лоуренс, весьма приятной. Доехали очень быстро, — ответила мисс Леклер и позволила молодому человеку помочь ей выйти из кареты.

Мэтью тоже спустился. Как только он ступил на землю, молодой человек захлопнул за ним дверцу и подал сигнал кучеру. Тот щелкнул вожжами, и карета, обогнув пруд, скрылась среди деревьев слева.

— Меня зовут Лоуренс Эванс, господин Корбетт. Я помощник мистера Капелла.

Молодой человек — высокий, подтянутый, в элегантном светло-сером сюртуке с блестящими серебряными пуговицами — твердо пожал Мэтью руку. Темно-каштановые волосы Лоуренса, убранные в косичку, были перевязаны черной лентой, а на носу сидели очки, отчего весь облик его внушал не больше опасений, чем вид прилежного судебного писаря. Карие глаза смотрели дружелюбно, разумно, а манеры были выше всяких похвал.

Пропуская Мэтью и мисс Леклер в переднюю, Лоуренс объявил:

— Добро пожаловать в дом мистера Капелла!

Передняя была обшита темным полированным деревом. Арка справа вела в просторную гостиную, слева находилась комната поменьше. Под высоким потолком висела кованая люстра на восемь свечей, а впереди Мэтью увидел широкую лестницу с красной ковровой дорожкой, уводящую в покои наверху. За лестницей начинался коридор, украшенный пасторальными гобеленами. Все кругом было начищено до блеска и мягко сияло в золотистых лучах солнца, льющихся в окна.

— Мистер Капелл просил передать, что сейчас занят и, увы, сможет составить вам компанию только за ужином, — обратился Лоуренс к Мэтью. — Мне велено препроводить вас в спальню. Вы наверняка устали с дороги и хотели бы вздремнуть, но прежде можете перекусить. С кухни уже принесли бекон, галеты и джем, также могу предложить вам бокал вина, если пожелаете.

— Да, спасибо большое, — поблагодарил его Мэтью, стараясь, впрочем, не терять бдительности.

Мисс Леклер тем временем стягивала перчатки.

— Хочу принять прохладную ванну. Распорядитесь?

— Конечно, мисс. А вы идите за мной, сэр.

Мэтью стал подниматься за Эвансом по лестнице, а мисс Леклер скрылась в коридоре.

Его привели в роскошные покои, никогда, пожалуй, не знавшие столь бедных гостей. Стены были отделаны золотистыми сосновыми панелями, а на полу лежал персидский ковер, красный с золотом. В комнате также имелcя светлый письменный стол с искусной резьбой, комод, умывальник, два кресла с красной обивкой и кровать под балдахином. За тяжелыми золотыми портьерами пряталась высокая, со стеклянными вставками дверь, выходившая на террасу. Подле одного из кресел разместился небольшой круглый столик с серебряными приборами и угощением, о котором говорил Эванс.

— Располагайтесь, пожалуйста, и чувствуйте себя как дома, — сказал Эванс. — Я принесу вам вина и кувшин воды. У нас здесь замечательный колодец с чистой водой, не то что городская серная отрава. Быть может, вам хотелось бы чего-то еще?

Мэтью подошел к умывальнику и увидел рядом с тазом чистое белое полотенце, кусок мыла, опасную бритву, гребень и щетку для волос, а также блюдце с содой для чистки зубов. Рядом на стене висело овальное зеркало. Что бы там ни задумал мистер Капелл, ему явно хотелось, чтобы гости выглядели презентабельно.

— По-моему, здесь все есть, спасибо, — сказал Мэтью.

— Вот и славно.

Когда Эванс двинулся к двери, Мэтью вспомнил, что хотел спросить:

— Фамилия хозяина мне известна, не подскажете ли имя?

— Саймон.

Мэтью кивнул. Когда Эванс покинул комнату, он прислушался — не щелкнет ли ключ в замке с обратной стороны, — однако ничего не услышал. Что ж, по крайней мере, он здесь не пленник. Дверь на террасу тоже оказалась не заперта. Мэтью вышел на улицу и взглянул на раскинувшийся внизу сад с цветущими деревьями, зелеными изгородями и искусно выстриженными кустарниками (миссис Деверик позеленела бы от зависти, если бы это увидела!). Сад пересекали посыпанные белым гравием дорожки, а дальше начиналась роща, однако за верхушками деревьев блестели на солнце синие воды Гудзона. Одинокая плоскодонка с поднятыми парусами медленно двигалась на юг мимо лесистых холмов. Переместив взор на северо-восток, Мэтью вновь увидел лес, а сразу за ним, примерно в четверти мили от дома, — аккуратные ровные ряды виноградника. В том же направлении из зелени поднимались крыши разных придомовых построек — конюшни, каретного двора и, судя по всему, винодельни.

Саймон Капелл. Имя, разумеется, ничего не значило для Мэтью, однако оно упоминалось в блокноте Осли. И уж конечно Чарити Леклер — не племянница покойного, бумаги были подделаны с целью получить доступ к телу. Причем подделаны мастерски, раз Эштон Маккаггерс не усомнился в их подлинности. Ради чего же эти люди пошли на подобные ухищрения?

Мэтью вернулся в спальню и с удовольствием принялся за бекон, галеты и яблочный джем: без должного подкрепления ум, как известно, ленится, а в ближайшее время голова его должна работать как часы.

Вошел Эванс с серебряным подносом, на котором стоял кувшин с водой и бокал очень темного вина.

— Чего-нибудь еще?

— Нет, спасибо. — Мэтью пригубил вино. Оно было превосходное, хоть и тяжеловато для дневных возлияний. — Его изготавливают на здешней винодельне?

— Увы, нет. Именно эта бутылка была куплена в Нью-Йорке. Наши лозы еще не дают винограда, который был бы достоин одобрения мистера Капелла.

— Вот как! — Мэтью как раз хотел об этом спросить. — А давно ли разбиты виноградники?

— Да, им много лет. Мистер Капелл приобрел имение у голландца, который сколотил состояние на внешней торговле и позволил сыну выращивать виноград. Они даже делали вино, однако оно не удовлетворяет нашим высоким стандартам. Здесь, видите ли, неподходящая почва. Однако мистер Капелл не теряет надежды ее улучшить.

— Должно быть, он любит сложные задачки.

— Вы совершенно правы.

Мэтью не собирался отпускать Эванса просто так, не совершив последней попытки.

— Значит, винодельня — основное занятие мистера Капелла? — спросил он, серебряным ножом намазывая джем на галету.

— О нет, сэр. Лишь одно из многих. А теперь прошу прощения, я должен вернуться к своим обязанностям. — Эванс добродушно улыбнулся. — Если будет желание, можете спуститься в библиотеку внизу — первая дверь справа по коридору.

— Я в самом деле люблю читать. И гулять. Нельзя ли пройтись по саду?

— Да-да, можно, конечно. Выйти в сад удобнее всего через столовую в задней части дома. Ужин подадут в семь часов вечера, об этом возвестит звон колокольчика. Хорошего вам дня, сэр. — С этими словами помощник мистера Капелла вышел за дверь, пока ему не задали очередной вопрос.

Мэтью не торопясь закончил перекус и долго смаковал вино. Запив его стаканом воды, он наконец встал из-за стола и взглянул на свои серебряные часы — в одном кармане у него лежал ключ от молочного погреба, а в другом они — и увидел, что уже почти четыре часа дня. Капелл, безусловно, очень гостеприимен, но пора выйти на разведку и осмотреть как следует эту золотую клеть.

Вернув часы в карман, Мэтью вышел в коридор и по персидской ковровой дорожке вернулся на лестницу. В доме стояла полная тишина; если здесь и были другие слуги, вели они себя тихо как мышки. Он спустился по лестнице, даже не пытаясь ступать тихо — в конце концов, его сюда пригласили, — и, пройдя по украшенному гобеленами коридору мимо других комнат и альковов, очутился в столовой, о которой говорил Эванс. У входа он остановился и окинул взглядом помещение.

Назвать эти чертоги столовой было все равно что окрестить ратушу залом для совещаний. Посреди комнаты стоял длинный стол на дюжину персон с массивными деревянными ногами в виде рыб. Под потолком на равном расстоянии друг от друга висело шесть огромных, больше человеческого роста, медных люстр тонкой работы — по десять свечей каждая. Дощатый пол медового цвета указывал на приличный возраст дома (впрочем, все следы от обуви были рачительно счищены песком и скребками). В большом камине, сложенном, как и стены, из красных и серых кирпичей, лежали за медным экраном поленья. Прямо над столом висела еще одна овальная люстра на восемь свечей. Должно быть, когда в этой столовой зажигают весь свет, подумал Мэтью, глаза приходится прикрывать очками с закопченными стеклами.

Больше всего его заинтересовала — и не на шутку встревожила — имевшаяся в комнате коллекция оружия. Над камином и по обе стороны от него сверкали на стене шпаги и мечи, расположенные в виде веера остриями вверх под небольшими остроконечными щитами. В каждой группе было по шесть орудий, общим числом восемнадцать. Некоторые клинки потемнели от времени и, вероятно, крови.

Мэтью решил, что задерживаться в этой комнате не стоит. Впереди, в дальнем конце столовой, он увидел одну простую закрытую дверь и двойную стеклянную, занавешенную бордовыми портьерами. Он прошагал мимо камина и коллекции оружия — мечи и шпаги, казалось, так и шипели со стен, — открыл двойные двери и вышел на залитую солнцем кирпичную террасу с кованой оградой и лестницей в сад.

Прямо под террасой был небольшой прудик с плавающими среди водорослей золотыми рыбками. В мутную воду сползла с камня черепаха. Мэтью двинулся по дорожке вглубь сада, дивясь разнообразию цветов и кустарников, а затем вновь вышел из прохладной сени деревьев на солнце. Со всех сторон чирикали и пели птицы. Тут и там стояли скамейки, зовущие путника присесть, однако после долгой тряской дороги сидеть ничуть не хотелось.

Вскоре, пройдя по одной дорожке, пересекавшейся с другой, Мэтью очутился перед высокой зеленой изгородью. Он прошагал немного вдоль нее и увидел кованые ворота высотой около шести футов с острыми пиками наверху. За воротами дорожка почти сразу скрывалась в дикой роще. Замок на цепи недвусмысленно указывал, что Мэтью туда путь заказан. Пройдя еще немного вдоль изгороди, он нашел вторые ворота, тоже запертые. Хмм… Судя по всему, хозяин решил ограничить изыскания своего гостя — осознание это было внезапным, как удар перчаткой по лицу. Что ж, не один мистер Капелл любит сложные задачки.

Мэтью зашагал дальше, отдавая себе отчет, что теперь ищет путь наружу. Вскоре он заметил красный промельк в ветвях ближайшего дерева: с ветки вспорхнул кардинал. Видимо, птицу напугало появление чужака, и она взмыла в небо навстречу солнечным лучам. Мэтью невольно восхитился ее грацией и ярким оперением.

Вдруг что-то пронеслось по воздуху. Раздался хлопок — словно кулак с размаху врезался в тело. На землю, кружась, полетели красные перья.

Кардинал исчез.

Крупная буро-белая птица уносилась прочь, сжимая в когтях алый комок. Резко взяв вправо, она скрылась за высокими деревьями.

Охотничья птица, сообразил Мэтью. Вероятно, какой-нибудь любимец средневековых монархов — сокол или ястреб.

Скорость полета и стремительность расправы поражали воображение. Явление смерти — пусть погиб не человек, а птица, средь бела дня, в залитом солнцем благоустроенном саду за высокими изгородями и железными воротами, — вселило Мэтью странную, глубинную тревогу. Оставалось лишь надеяться, что это не дурное предвестие, не намек судьбы на то, чем закончится грядущий ужин с Саймоном Капеллом. Вероятно, разумнее всего будет вернуться в дом, громада которого возвышается за его спиной, но разве миссис Герральд не велела ему двигаться только вперед? Ладно, пора выбираться из этого сада — и плевать на цепи с замками.

Подойдя к третьим по счету запертым воротам, Мэтью решил через них перелезть. Под деревом неподалеку стояла скамейка. Подтащив ее поближе, он собрался перемахнуть на другую сторону и обнаружил, что пики по верхнему краю ворот пугающе острые. «Осторожно, осторожно! — подумал Мэтью, когда одна пика зацепила его бриджи в области паха. — Одно неосмотрительное движение — и быть мне отныне Маттиной». Наконец удалось подтянуться, перекинуть одну ногу, другую и не без доли изящества спрыгнуть вниз. В густую рощу уходила тропинка. Он поспешил по ней, не осмелившись оглянуться на дом: еще не хватало увидеть, как с балкона за ним наблюдает Эванс или кто-нибудь другой.

Смотреть было особо не на что: по обеим сторонам уходящей вправо тропинки рос лес. Мэтью не знал, что впереди, но явно направлялся туда, где Капелл его не ждал. Минуты через две-три он услышал далеко справа отчетливый мушкетный выстрел и невольно замер на месте, даже дыхание затаил. Когда ему наконец удалось сделать вдох, он зашагал дальше, но теперь с опаской озирался по сторонам: не покажется ли из зарослей двуногий хищник?

Тропинка вынырнула из рощи и превратилась в грунтовую дорогу, за которой опять-таки рос лес. Мэтью отметил на дороге кучки свежего конского навоза, еще дымящегося на солнце. Здесь только что проехала коляска, запряженная лошадьми, — направлялась она, вероятно, к конюшне. Значит, если пойти по дороге налево, можно попасть к винодельне и прилегающим к ней строениям. Мэтью присел на корточки, гадая, стоит ли дальше пытать удачу. В конце концов, что он здесь ищет?

Ответы, подумал он и поднялся на ноги.

Не успел Мэтью выйти на дорогу, как грубый голос скомандовал:

— Стоять!

Он замер. Через дорогу и чуть левее стоял в тени деревьев человек в темно-коричневых бриджах и сапогах, серой рубахе и коричневом кожаном жилете. На голове у него была коричневая шляпа с широкими полями, а на плече лежал мушкет. В левой руке он держал палку, на которой болталось четыре зайца.

— Далеко забрались, а? — сказал незнакомец и добавил с усмешкой: — Сэр.

— Я просто гуляю.

Лицо охотника пряталось в тени широкополой шляпы, однако Мэтью почудилось в нем что-то знакомое. Эти глубоко посаженные глаза… И голос знакомый… Странно.

— Гулять тут небезопасно — можно и пулю схлопотать.

Мэтью сделал шаг навстречу незнакомцу — тот не двинулся с места, зато спустил мушкет с плеча. И хотя направлять дуло на гостя он не стал, этого хватило, чтобы Мэтью замер как вкопанный.

— Мы знакомы?

Конечно знакомы. Где-то точно встречались, но вот где?..

— Возвращайтесь-ка в дом. Вам туда. — Охотник дернул подбородком, показывая Мэтью направо.

Спорить с вооруженным человеком было неразумно.

— Хорошо, ухожу. — Мэтью ощутил зарождающийся внутри гнев и не смог сдержаться, съязвил: — Спасибо за гостеприимство.

Он развернулся и как можно быстрее зашагал прочь от заряженного мушкета.

— К вашим услугам, — с тем же презрением в голосе ответил охотник.

И тут Мэтью все вспомнил.

Эти самые слова прозвучали перед тем, как его сунули лицом в кучу навоза на Слоут-лейн.

Мэтью обернулся и холодно осведомился:

— А вы который будете? Бромфилд или Карвер?

— Не понял, сэр?

— Как вас зовут? Хочу выразить мистеру Капеллу восхищение: он превосходно подбирает слуг.

— Пострел меня зовут. Хочешь узнать почему?

На сей раз дуло мушкета легло на колено охотника, а затем слегка приподнялось.

Бромфилд или Карвер, точно. Один из молодчиков Осли. Видно, Саймон Капелл одолжил ему своих ребят для грязной работы. Охотник и Мэтью с вызовом смотрели друг другу в глаза. Наконец последний решил, что спорить с мушкетом неразумно — если, конечно, не хочешь стать чьей-то случайной добычей. Он отвесил галантный поклон, вновь развернулся и пошел прочь. Мышцы спины были напряжены до предела, словно готовились к удару.

— Корбетт! — крикнул охотник ему вслед. — Передавай и мое восхищение мистеру Капеллу: он превосходно подбирает гостей! И не забудь умыться перед ужином!

Мэтью не остановился. Что ж, его подозрения подтвердились, уже хорошо. Перед поворотом к дому он обернулся: грубияна нигде не было, но он наверняка поблизости. Наблюдает. И возможно, он не один.

Мэтью с нетерпением ждал ужина. Фехтовать вполне можно и без шпаги, и этим вечером ему предстоит занятный поединок — такой, что Хадсону Грейтхаусу, пожалуй, и не снился.

Глава 35

Когда позвонили в колокольчик, Мэтью как раз заканчивал бриться перед овальным зеркалом на стене. Он сполоснул бритву в тазу, влажным полотенцем вытер с лица остатки пены и причесался. Взглянув на свое отражение, он невольно подумал, какой большой путь проделал с тех пор, как покинул приютские стены. Из зеркала на него смотрел джентльмен, во взгляде которого сверкало не только любопытство, но и железное упорство. Он определенно стал другим человеком и пусть шпагу пока не освоил, работать пером ему уже вряд ли когда-нибудь доведется.

А теперь пора в столовую — знакомиться с человеком из блокнота Осли.

Мэтью сделал несколько глубоких вдохов, чтобы прочистить голову, и шагнул из комнаты в коридор.

Лоуренс Эванс пришел в ужас, когда час назад открыл парадную дверь и обнаружил за ней Мэтью. Ее заперли не просто так: гость явно не должен был покидать пределы дома и сада. Ах, сэр, как же вы там оказались? Вам не следовало там бродить, у нас ведь водятся дикие кабаны!

— Действительно, — ответил Мэтью. — Мне даже повстречалась одна свинья.

Умоляю вас об этом не распространяться, сэр! Мистер Капелл будет крайне недоволен, если узнает, что вам разрешили свободно гулять по владениям.

— Я никому не расскажу, обещаю, — заверил его Мэтью, а сам подумал, что хряк с большой дороги вполне может донести хозяину имения о встрече в лесу.

Спустившись по лестнице и повернув в коридор, Мэтью услыхал в гостиной голоса — едва различимые, как шепот на ветру. Он собрался с мыслями и духом, насколько мог, расправил плечи и решительно вошел в ярко освещенный зал восемнадцати клинков.

— А, вот и наш юный господин! — воскликнул сидевший во главе стола джентльмен, отодвигая стул и вставая, чтобы поприветствовать гостя. Оглушительно стуча каблуками сапог по дощатому полу, он подошел к Мэтью и добродушно протянул ему большую руку. — Саймон Капелл, сэр! Очень рад знакомству!

Мэтью ответил на рукопожатие. В результате его собственная кисть превратилась в безжизненную каракатицу, так сильно ее стиснули. При внушительном росте около шести футов трех дюймов Капелл был могуч и крепок, как скала, а во рту его сверкали крупные заостренные зубы, которым, казалось, ничего не стоило перекусить пополам бульдога. Большие глаза цвета топазов ярко блестели за стеклами квадратных очков. При таких выдающихся размерах очень странно выглядел его нос — классический английский, чуть вздернутый, словно бы оскорбленный запашком подгнивших фиалок. Над этим носом помещалась мраморная с голубыми прожилками глыба лба; редкие серебристые волосы едва прикрывали его заостренный череп, формой напоминающий стенобитный таран. Губы мистера Капелла подергивались и извивались, будто без конца формулировали искрометные мысли, но не успевали облечь их в слова. На нем был темно-синий сюртук с кремовым жилетом, белая сорочка и синий галстух с узором из красных и кремовых квадратов.

Словом, зрелище было поистине удивительное, но Мэтью пока не понимал, что представляет из себя этот человек.

— Садитесь! — воскликнул Капелл. — Вот сюда! — Правой рукой он хлопнул Мэтью по плечу, а левой указал на стул рядом с тем местом, которое он столь энергично освободил.

За длинным столом, заставленным серебряными подносами, чашами, приборами, тарелками и чашками, под ослепительным оранжевым светом люстр сидели еще трое. Справа от Мэтью — мисс Чарити Леклер. Напротив нее уже вставал, чтобы поздороваться, Лоуренс Эванс, чье присутствие за хозяйским столом означало, что он отнюдь не простой слуга.

Однако внимание Мэтью приковал третий человек, который предпочел не вставать: подтянутый лощеный денди лет тридцати со светлыми, почти белыми волосами, убранными в косичку и перевязанными бежевой лентой. Он ел ломтики яблока с крошечного серебряного подноса размером с ладонь. Пронзительно-зеленые глаза его скользнули по Мэтью безжизненно и равнодушно. Лицо имело красивые и благородные черты, однако было начисто лишено какого-либо выражения. На денди был бежевый камзол и сюртук, из ворота и рукавов которого вырывались пышные белые волны европейского кружева.

Мэтью уже встречал этого человека в городе — именно он швырял гнилые яблоки в лицо Эбенезеру Грудеру, прикованному к позорному столбу перед ратушей.

Безжалостный гренадер, подумал Мэтью и кивнул ему, однако ответным кивком удостоен не был.

— Позвольте представить вам графа Антона Маннергейма Дальгрена, — сказал Капелл, подводя Мэтью к столу.

Тут блондин все же соизволил кивнуть, но всем своим видом и расслабленной, полусонной позой дал понять, что новый знакомый ему ничуть не интересен. Он продолжал манерно, по-птичьи клевать ломтики яблока с подноса и равнодушно оглядывал Мэтью, пока тот садился за стол.

Капелл тоже сел, при этом натянутая широкая улыбка не сходила с его лица.

— Увы, граф Дальгрен почти не говорит по-английски. Он из Пруссии, настоящий… пруссак, если вы понимаете, о чем я. Верно? — Последнее слово было адресовано Дальгрену.

— Дас, — отвечал граф с густым, как Черный лес, акцентом, — наштоясчий пруссак. — Он даже чуть улыбнулся, показав на мгновение серые зубы.

Капелл взял со стола серебряный колокольчик и позвонил в него.

— Что ж, приступим к трапезе! Мэтью, надеюсь, вы проголодались?

— Да, сэр, — вымолвил Мэтью, а сам подумал, что хорошо бы теперь удалось поместить что-то в желудок, который словно сдавило железными обручами от волнения.

В следующий миг из двери справа потянулась процессия слуг — трое мальчиков лет четырнадцати-пятнадцати в белых сорочках и черных бриджах, две пожилые женщины в фартуках — и хлынула первая волна яств: ломтики дыни, пареные яблоки, клубника в меду, зеленый салат и прочие соблазнительные закуски. Разлили белое и красное вино, после чего Капелл поднял бокал и предложил тост:

— За новых друзей и новые успехи!

Все выпили. Слуга — поджарый юноша с напомаженными каштановыми волосами до плеч — тут же наполнил бокалы вновь. Его задачей, по всей видимости, было стоять подле тележки с бутылками и следить, чтобы бокалы гостей не пустовали.

Ужин продолжался; столовое серебро ослепительно сверкало, отбрасывая на стены хвостатые кометы бликов. Мэтью, беседовавший о погоде с мисс Леклер, спиной чувствовал висевшие на стене мечи. Капелл поделился некоторыми наблюдениями о размере и форме облаков, а Эванс пересказал его слова на иной лад и выдал эти замечания за свои собственные. Граф Дальгрен потягивал белое вино и наблюдал за Мэтью поверх бокала. Затем все обсудили красоту столового серебра мистера Капелла. Прихлебывая вино, тот поделился с гостями великой мудростью, внушенной ему родным отцом: истинному джентльмену полагается есть только с хорошего серебра, иначе он не джентльмен. Мисс Леклер ответила на это бурными аплодисментами, словно услышала о создании лекарства от водянки, не иначе.

Затем последовала вторая волна угощений. В столовую вплыла флотилия супниц и кастрюлек с похлебками: грибы и бекон, устрицы и кукуруза, краб, крабовая икра и сливки. Капелл горстями черпал перец из серебряной мисочки и щедро посыпал им всю еду, так что на сидевшую рядом леди в результате напал чих, который было не сдержать никакой салфеткой. Эванс все досаливал, а Дальгрен взял тарелку в руки и, не прибегая к помощи ложки, стал пить суп прямо из нее. Мэтью решил, что так принято в Пруссии.

Он все ждал шелеста вынимаемой из ножен шпаги. Двадцать минут спустя из груди Капелла донесся перечный рокот, и он громко откашлялся.

Эванс и мисс Леклер, беседовавшие о пользе устриц для здоровья, мгновенно умолкли.

Капелл сунул руку в карман сюртука, извлек оттуда некий предмет и положил его на стол перед Мэтью, после чего вернулся к своей перечнице.

То был блокнот Эбена Осли. Сердце Мэтью ушло в пятки. Неужели эти мерзавцы выкрали блокнот сразу после его отбытия сюда?!. Нет, не может быть… Он мысленно велел себе сосредоточиться. На обложке нет кровавых пятен. Значит, это один из предыдущих блокнотов — ведь они все были одинаковые.

— Вы, полагаю, видите этот предмет не впервые? — спросил Капелл. Что-то тихо дзинькнуло — Дальгрен щелкнул ногтем по краю бокала.

Мэтью понял, что наелся, и отодвинул тарелку грибного супа с беконом.

— В самом деле, — ответил он, а про себя подумал: «Берегись!» — Я видел, как Осли что-то записывает в этот блокнот.

— Возможно, не в этот, а в точно такой же. У него под кроватью был целый ящик таких блокнотов. Странный тип, верно? Записывал все, что только есть на белом свете. В Лондоне я знал одного сумасшедшего, который скатывал шарики из пыли и хранил их у себя на чердаке. Про него еще писали в «Газетт», помнишь, Лоуренс?

— Да, сэр.

Капелл удовлетворенно кивнул своей конической головой: память его не подвела.

— Думаю, Осли был в одном шаге — или в одном блокноте — от пыльных шариков. Это ж надо — все свои выигрыши, долги, приемы пищи и туалетные привычки запечатлевать на бумаге… Бред! Конечно, вы уже догадались, что дражайшая Чарити никакого отношения к Осли не имеет. Если не считать проявлением безумия бешенство матки. — Он продемонстрировал свои острые зубы прекрасной леди, которая продолжала невозмутимо смотреть перед собой, потягивая белое вино, — лишь сверкнул едва заметно металл в ее карих глазах. — Ящик мы нашли в ходе обыска, — продолжал Капелл, — но ведь Осли всегда держал один блокнот при себе. Среди личных вещей убитого блокнота не оказалось. Возможно, вам известно, где он?

— Нет, сэр, — последовал твердый ответ.

— Весьма прискорбно. Он изрядно облегчил бы нам задачу. Почему же убийца взял блокнот, а кошель оставил, а?

Мэтью знал, что Капелл ждет ответа, и предоставил его:

— Подозреваю, убийца Осли хотел прочесть записи.

— Вот именно! — Капелл воздел толстый перст. Он широко улыбался, словно все происходящее ужасно его веселило, однако взгляд его топазов был тверд, как кремень. — Стало быть, убийца преследовал некую цель. И Осли, и доктора Годвина, и мистера Деверика зарезали не просто так. Их тоже не обокрали, верно? Лоуренс, газету, пожалуйста. — Он протянул руку.

Эванс с лихорадочной поспешностью залез в карман и извлек оттуда сложенный во много раз газетный лист, в котором Мэтью сразу признал последний номер «Уховертки». Разложив и разгладив его на столе, Эванс протянул лист улыбчивому хозяину дома.

— М-да, до «Газетт» нам еще далеко, — сказал Капелл, просматривая статью об убийстве Деверика. — Однако начинание похвальное. Видимо, в ближайшее время должны напечатать статью об Осли? Или эта новость уже устарела?

— Уверен, что свежий выпуск появится со дня на день. Мистеру Григсби нужно было сперва подкопить новостей.

— Конечно-конечно. Во всем следует соблюдать экономию, да и вряд ли Осли достоин целого номера, верно? Знаете, Мэтью, ваше имя не раз упоминается в этих блокнотах. Он испытывал к вам любопытную смесь чувств: уважение к интеллекту и презрение к высоким идеалам. Думаю, на самом деле он вас боялся. Когда вас забрал судья Вудворд, Осли был несказанно рад.

Мэтью опешил:

— Неужели он так давно начал вести записи?

— Да. Только раньше он не заносил в эти книжицы все подряд и не исписывал их так быстро — покуда не погряз в распутстве и азарте. Но как я уже сказал, он вас боялся. — Капелл вернулся к своему супу и белой салфеткой стер с подбородка крабовую икринку. — Он знал, что вы можете найти свидетеля его злодеяний и прийти с ним к судье Пауэрсу. Потом в дело вмешалась бы церковь — и пиши пропало. Да и еженощная слежка, которую вы за ним устроили, действовала ему на нервы. Он сумел убедить меня, что нуждается в помощи, поэтому я предоставил ему своих охотников — Карвера и Бромфилда. Вы сегодня уже виделись с Бромфилдом, верно?

Мэтью покосился на Эванса, но ничего не сказал.

— О, Лоуренса можете не слушать. Это все пустяки. Поверьте, я был бы даже расстроен, если б вы не выбрались на разведку. Однако вы в самом деле рисковали жизнью. У Бромфилда прескверный характер. Мы уже готовы ко второму, друзья? Тогда пусть подают! — Он позвонил в серебряный колокольчик, а граф Дальгрен показал виночерпию пустой бокал.

На стол вновь поставили множество подносов и блюд. На сей раз угощения были сытные: жаренный на вертеле барашек с маринованными огурчиками, ягнячьи «молоки» с горчичным соусом, большой кусок красного мяса, в котором Мэтью признал телячий язык, и толстые ломти ветчины в карамельной глазури. К этим плотным мясным кушаньям подали дикий рис, кукурузу со сливками и целую груду галет.

Мэтью напрасно искал на столе зайцев. Кому же Бромфилд их нес? Да что гадать…

Впрочем, надо было чем-то занять рассудок, чтобы вовсе его не лишиться: этот пир горой вкупе со столь странной беседой больше напоминал сон, чем реальность. Еда уже не лезла Мэтью в горло, а слуги все подкладывали новые кушанья. Вдруг один из них просыпал ложку дикого риса ему на брюки и закричал: «Ох, простите, сэр! Простите!» Мэтью встал из-за стола, и руки с салфеткой замелькали туда-сюда, смахивая крошки с его одежды. Наконец Мэтью сказал: «Довольно, довольно, все хорошо», убрал остатки риса сам и вернулся за стол. Мальчик — мелкорослый жилистый паренек с копной темных кудрей, юркий, точно куница, — скомкал салфетку и зашагал к двери, ведущей, предположительно, в кухню.

— Сайлас, Сайлас, Сайлас!.. — с разочарованием и укоризной проговорил Капелл. — Остановись, пожалуйста!

Мальчик замер и повернулся к хозяину с кривой усмешкой на краснощеком лице.

— Немедленно все верни, — распорядился Капелл.

— Выкладывай, Сайлас! Кому говорят! — поддразнил товарища юный виночерпий.

— Живо. — Капелл больше не улыбался.

Исчезла усмешка и с лица мальчика.

— Я ж просто руку набивал, — сказал он. — Потом все верну, ей-богу!

— Верни сейчас же, иначе у тебя будут неприятности.

— Ну-у во-от, — протянул Сайлас, как сорванец, которого поймали на шалости.

Он подошел, развернул скомканную салфетку и выложил на стол рядом с тарелкой Мэтью серебряные часы и ключ от молочного погреба. Мэтью машинально похлопал себя по карманам и ахнул, так молниеносно их обчистили. И ведь он совершенно ничего не почувствовал!

— Займись делом, Сайлас, — приказал Капелл, нарезая телячий язык. — Больше никаких фокусов, ясно?

— Никаких фокусов! — подхватил виночерпий.

Сайлас погрозил ему кулаком и даже замахнулся, но потом передумал и вышел за дверь.

— У Сайласа есть дурная привычка. — Капелл пододвинул блюдо с языком к Мэтью. — Мы иногда ему потакаем, ведь вреда от этого никому нет. А он проворный малый, да? — Взор Капелла остановился на часах. — Откуда у вас такой дорогой хронометр?

— Это подарок, — ответил Мэтью, понимая, что вновь ступает на зыбкую почву. — От… — Ох, ну и дурак!

— Это ведь не мистера Деверика часы, мм? — Капелл притворно, почти комично вытаращил глаза, изображая ужас. — Вы, случайно, не Масочник?

— Нет. — Шестеренки в голове Мэтью вновь закрутились — точно механизмы, соединенные с колесом Камнеломки в цирюльне Михея Рейно. — Мне подарил их основатель города Фаунт-Ройал из колонии Каролина. В благодарность за помощь в одном непростом деле.

— Это про ведовство? Да, Осли мне рассказывал. Вынужден вас расстроить: мои источники из Каролины доложили, что минувшим летом Фаунт-Ройал сильно пострадал от засухи и исчез с лица земли. Но жизнь продолжается, и время идет. А это что? — Капелл, не переставая жевать, взял в руки ключ.

Докторские бриджи вот-вот лопнули бы на животе у Мэтью, поэтому он передал блюдо с языком дальше — мисс Леклер, — и та наколола на вилку один кусочек. Эванс взял небольшой ломтик ветчины, а граф Дальгрен принялся за жареного барашка. Методично жуя, он наблюдал, как хозяин дома вертит в руках ключ.

— Старинная вещица! — заметил Капелл, проглотив еду. — Чарити говорит, что вы живете чуть ли не в хлеву.

— В молочном погребе, — уточнил Мэтью.

Капелл пожал могучими плечами:

— Хлев, молочный погреб…

— …Притон, — хихикнула леди, бросив на Мэтью слегка остекленевший взгляд.

Одна белокурая прядь выбилась из прически и свисала на шоколадный глаз. Бокал ее был пуст. Виночерпий поспешил его наполнить.

— Эй, даме больше не наливай! — велел Капелл мальчику. — Не то она нас всех тут живьем сожрет, как пирожки! — Он вновь направил свое внимание на Мэтью. — Почему молодой человек с такими задатками живет в погребе?

— С какими задатками, сэр?

— Вы умны. Находчивы. И трудолюбивы, о да. Мне также известно, что вы любопытны и не боитесь действовать в одиночку. Почему же вы поселились в погребе? Неужто совсем лишены честолюбия?

— Не лишен. Но в данный момент я нахожусь там, где нахожусь.

— В данный момент вы находитесь здесь, — сказал Капелл, возвращая ключ на стол. — И мне очень грустно сознавать, куда вы уезжаете завтра утром.

— И куда же?

— Обратно в этот гнусный городишко, полный кретинов и невеж. Свиньи на улицах, конский навоз… впрочем, кому я рассказываю? Вы можете далеко пойти, Мэтью! Такой ум пропадает…

— Пропадает, сэр?

— Вам же платят сущие гроши, — сказал Капелл. — Верно, Лоуренс?

— Да, сэр, — слегка заплетающимся языком ответил Эванс.

— Он знает, что говорит, потому что и сам когда-то был простым секретарем. Тонул в чернилах да бумажки перекладывал. А теперь взгляните на него, Мэтью: одет по последней моде, да и работа у него по способностям. Лоуренса ждет великое будущее!

Мэтью наблюдал за Дальгреном, а тот наблюдал за Мэтью.

— Граф тоже работает на вас?

— В каком-то смысле — да. Он у меня гостит и заодно обучает меня фехтованию. Боюсь, я поздновато взялся за освоение этого мастерства, но попыток пока не бросаю. После вчерашней тренировки еле встал…

— Встал? — оживилась мисс Леклер и, слегка ерзая на месте, стала переводить взгляд с одного мужчины на другого. Язык у нее еле ворочался. — У кого встал?

— Тихо! — шикнул на нее Капелл. — Я имел в виду, что дело это трудное, Мэтью. С мисс Леклер надо держать ухо востро, не забывать о ее недуге, а то она нас всех ухайдакает…

Мэтью допил свой бокал и прикрыл его пальцем, когда мальчик кинулся ему наливать. Хватит предаваться чревоугодию, пора за дело, решил он. В данном случае есть лишь один способ добыть ответы — лобовая атака.

— Мистер Капелл, — сказал он и увидел, что хозяин дома наконец-то внимательно его слушает. — Можно узнать, почему вас так интересуют блокноты Осли?

— Разумеется. Там можно найти — помимо бреда и наблюдений касательно работы его пищеварительного тракта — имена мальчиков, которых он мне продал.

— Продал?

— Хм, правильнее сказать — сдал внаем. Мне всегда нужны работники — в саду, дома, на винодельне. А хорошего работника найти непросто. Разумеется, сперва мы приводим их в порядок, обучаем и берем на испытательный срок. Если человек нам подходит — он остается. Если нет — возвращается в приют. — Капелл ни на минуту не переставал есть. — Весьма простое и эффективное решение. Я мог бы покупать рабов, но не хочу, чтобы мой виноград трогали черные руки.

— Лучше б мой виноград пощупали… — протянула мисс Леклер, глаза которой теперь полностью скрывались за завесой кудрей, — черные руки. — Тут она фыркнула так, что из обеих ноздрей брызнула прозрачная слизь.

— Господи помилуй! Лоуренс, сделайте с ней что-нибудь, хорошо? И берегите причинное место, хватка у нее поистине железная. Так о чем я говорил? А, сироты! Так вот, договоренность между мной и Осли существовала с тех пор, как я… то есть Лоуренс от моего имени, конечно… обратился к нему с такой просьбой. А было это году в тысяча шестьсот девяносто шестом, кажется. Когда вы покинули приют? В девяносто четвертом, не так ли?

— Так.

Мэтью силился не смотреть, как Эванс вытирает леди нос и пытается ее утихомирить: она лихорадочно ерзала туда-сюда на стуле. Вот уж в самом деле — бешенство матки.

— Ага, мы с вами разминулись. Словом, нас вполне устраивало такое положение вещей. И Осли тоже, пока его не убили. Мы сумели найти все блокноты, кроме последнего, а он нам очень нужен.

— Зачем? — повторил вопрос Мэтью. — Зачем вам эти имена?

— Честно говоря, меня волнует только одно имя. Мое собственное. — Капелл виновато улыбнулся и склонил свой таран. — Видите ли, Осли не вычеркивал из списков имена подопечных, которых отправлял в мое имение. Это позволяло ему получать от церквей и благотворителей те же деньги, ведь количество детей в приюте оставалось прежним. Полагаю, играл он на мои деньги — да еще частично крал из пожертвований. Теперь этот несчастный мерзавец помер, и кто-то сверху непременно захочет проверить его гроссбухи и журналы. Блокноты, как вы понимаете, официальными бумагами не считаются.

Капелл подался к Мэтью, словно задумал сообщить ему по секрету некую тайну:

— Я велел ему — через Лоуренса — нигде не упоминать мое имя. Я бумажных следов предпочитаю не оставлять. Ну, и что же мы увидели, обнаружив под кроватью эти самые блокноты? Да-да! Мое имя во всей красе! Я заподозрил неладное после рассказа Бромфилда и Карвера: в тот вечер, когда Осли их нанял, они заметили, как он все строчит что-то у себя в блокноте, и разглядели там мою фамилию. Вы скажете — подумаешь, одна фамилия! Этого недостаточно, чтобы приплести человека к делу. Но… береженого бог бережет, как говорил мой батюшка. Уж поверьте, я бы не достиг своего нынешнего положения без тщательного планирования.

Мэтью кивнул. Хорошо, тут-то все понятно, однако что означают числа в блокноте Осли? Какой-то шифр? Спросить, конечно, нельзя, а очень хочется… Мэтью прикусил язык.

— Я не чудовище, — продолжал Капелл, щедро намазывая галету маслом из серебряной масленки. — Мальчики живут и работают здесь по своей воле, никого здесь силком не держат. Сколько у нас ребят, Лоуренс?

— Девятнадцать, сэр. — Эванс тщетно отбивался от рук, которые вовсю пытались расстегнуть пуговицы на его ширинке.

— Всех возрастов, от двенадцати и выше, — добавил Капелл. — Живут они в очень удобном помещении на винодельне. Когда им исполняется восемнадцать, они вольны вернуться в город и выбрать занятие себе по душе. Иными словами, у меня был надежный источник рабочих рук, у Осли были деньги, и все складывалось наилучшим образом в славном мирке Саймона Капелла. — Он помрачнел. — Пока не объявился этот Масочник. Кто он такой, черт подери? Чем ему не угодила эта троица? У кого-нибудь есть соображения? — Его брови взлетели вверх. — У вас, например?

Что-то здесь не так, подумал Мэтью, отодвигая тарелку и кладя руки на стол. Что-то… неправильно. С чего бы Масочнику интересоваться делами Осли и Капелла? Он припомнил, что начал говорить Масочник перед тем, как его спугнул Диппен Нэк: «Эбен Осли…»

Что же он пытался сообщить?

Что Эбен Осли приторговывал мальчиками — посылал их работать на винодельню и по хозяйству?

Да какое Масочнику до этого дело? Какая ему разница, что Осли делает с сиротами?

Тут что-то не так, подумал Мэтью. Определенно.

— Тогда расскажите мне вот об этом. — Капелл пододвинул к нему номер «Уховертки» и ткнул в какую-то небольшую заметку.

Мэтью проследил за его пальцем и увидел строки: «Бюро „Герральд“. Решение проблем. По всем вопросам обращаться в гостиницу „Док-хаус“».

Глава 36

— Печатник — ваш друг, верно? — Капелл взглянул на свой палец, заметил на нем пятнышко типографской краски и вытер его салфеткой. — Знаете, кто попросил его разместить объявление?

Мэтью вздрогнул: граф Дальгрен внезапно встал из-за стола с полупустым бокалом белого вина в левой руке, прошагал через комнату и резким движением правой руки вытащил из держателей одну из шпаг. Она вышла с громким визгом.

— Отвечайте, — сказал Капелл, буравя Мэтью пронзительными глазами-топазами. В стеклах его очков отражалось пламя свечей, отчего складывалось впечатление, будто его глаза горят огнем.

За спиною Мэтью Дальгрен принялся делать выпады и отражать удары воображаемого противника. Мэтью не осмеливался обернуться, но слышал свист клинка, рассекающего воздух налево и направо.

— Знаете ли вы, что это за бюро, Мэтью? Вы знакомы с этими людьми?

— Я… — О, какая яма разверзлась перед ним! Не стала бы она могилой, куда его бросят на съедение тараканам… Мэтью проглотил ком в горле; Дальгрен взмахнул шпагой, отсек верхушку свечи, и та, со свистом пролетев над головой Мэтью, упала в блюдо с диким рисом. — Э-э…

Он не знал, что собирается сказать, но не успел и рта раскрыть, как ему на колени с размаху бухнулась пьяная женщина, вышибив ему весь воздух из легких и едва не выдавив только что съеденный ужин: дыню, пареные яблоки, салат, грибной суп с беконом и все прочие яства, с трудом уместившиеся в его желудке. Вслед за шальным прыжком последовало молниеносное проникновение женского языка, похожего на речного угря, ему в рот. Мэтью попытался скинуть с себя мисс Леклер, однако та крепко обвила руками его шею, а мясистый красный язык засунула ему чуть ли не в глотку. Он уже решил, что сейчас поперхнется этим языком; граф Дальгрен тем временем, словно злодей из какого-то бредового кошмара, вызванного отравлением плохой треской, скакал по столовой и крошил свечи. Эванс ухватил раззадоренную леди за плечи и дал Мэтью глотнуть воздуха. Капелл сокрушенно молвил: «Черт ее дери…» — и подозвал виночерпия, чтобы тот наполнил его бокал.

Когда Эвансу наконец удалось отлепить мисс Леклер от гостя и та переключила внимание на него, Капелл обратился к краснолицему юному господину с такими словами:

— Послушайте, Мэтью, это очень важно. У меня к вам большая просьба. Можете оказать мне услугу, когда вернетесь в город?

— Что… — Он нырнул в сторону: между ним и Капеллом пролетел дымящийся обрубок свечи. — Какую услугу?

— Не обращайте внимания на графа Дальгрена. — Капелл снисходительно махнул рукой в сторону фехтовальщика. — Видимо, в Пруссии принято так развлекаться после ужина. Насчет услуги: не могли бы вы сходить в «Док-хаус» и узнать, остановился ли там кто-нибудь по фамилии Герральд?

— Герральд?.. — переспросил Мэтью.

Дальгрен что-то забормотал себе под нос — дробно, отрывисто, ритмично, — продолжая молниеносными движениями рубить воздух. Клинка было практически не видно. Мэтью наблюдал, как он переложил шпагу из одной руки в другую, развернулся на месте, почти припал к земле, вновь едва заметно перекинул оружие в другую руку и сделал резкий выпад, пронзая воображаемому противнику сердце.

— Агентство «Герральд». Объявление в газете. Проснитесь, Мэтью! Или вы пьяны? Я хочу выяснить, живет ли там миссис Кэтрин Герральд — или, быть может, она останавливалась там ранее. Также мне надо знать, с кем она встречается и есть ли у нее спутник. — Капелл вцепился ему в плечо могучей хваткой, напомнившей Мэтью объятья Одноглаза. — И хорошенько расспроси печатника. Если добудешь нужные сведения в течение трех-четырех дней — щедро вознагражу тебя за старания.

— Вознаградите, сэр?

— Да. Начнем, пожалуй, с фунта стерлингов. — Капелл подождал, пока Мэтью прочувствует всю немыслимость предлагаемой суммы. — Пора вытаскивать тебя из погреба. По моему разумению, это неплохое начало.

— Хорошо, — сказал Мэтью, поскольку желал вернуться в Нью-Йорк целым и невредимым. — Я постараюсь вам помочь.

— Молодец, так держать! И насчет блокнота тоже поразведай, если удастся, ладно? Ушки на макушке!

— Ладно.

— Пожалуйста, никому не слова. Ты ведь не хочешь увидеть старика Саймона у позорного столба?

— Нет.

— Вот и славно! Давай за это выпьем. Джереми, открывай новую бутылку!

Мальчик у тележки откупорил очередной винтаж, разлил густой красный напиток по двум чистым бокалам и подал их Мэтью и Капеллу.

— За победу! — произнес тост Капелл.

Мэтью не знал, какая битва им предстоит, но на всякий случай тоже поднял бокал, пригубил вино и поставил бокал обратно на стол.

— Но-но! — возмутился Капелл. — Пей до дна, юный Корбетт, до дна!

Мэтью решил, что выбора у него нет, и допил вино. Слава богу, ужин близился к концу — скоро можно будет подняться к себе и лечь спать. Но тут в столовую вновь вошли слуги с огромным тортом в белой глазури, каким-то фруктовым пирогом и блюдом обсыпанного сахаром печенья. Завидев сладкое, мисс Леклер ненадолго оторвалась от своего дела — сдирания штанов с бедного Эванса — и, испустив восторженный вопль, пьяно шатаясь и смахивая с лица выбившиеся пряди, поспешила к торту. Пока она ела его пальцами, не потрудившись даже отрезать себе кусочек, Эванс подтягивал штаны, граф Дальгрен бормотал и махал шпагой, а Капелл, в очках которого полыхало пламя, следил за происходящим с едва заметной улыбкой на тонких губах. Вот где истинный Бедлам, невольно подумал Мэтью.

Перед ним поставили огромный ломоть торта размером с кирпич, хотя в желудке у него не нашлось бы места и для самого мелкого камешка, а рядом уложили кусок пирога, сочившийся вишневым сиропом. Мэтью заметил, что в столовой изрядно потемнело: Дальгрен порубил уже немало свечей. В воздухе стоял невыносимо едкий запах свечного сала и дыма, а в горле, после того как улеглась винная терпкость, появился странный сернистый привкус. Судя по всему, винтаж, которым его напоили, оставлял желать много лучшего.

Мэтью услышал, как мисс Леклер засмеялась с набитым ртом, а Эванс пробубнил что-то нечленораздельное. Щурясь сквозь витающий в воздухе дым, он наблюдал за механическими движениями Дальгрена, похожего на заводной автомат. Что ни говори, а граф превосходно владеет шпагой… Пруссак скользил по комнате, а шпага в его руках, подобная ослепительному солнечному блику, вертелась и разила воздух. Дальгрен явно умеет правильно ее держать и уж большой палец точно не оттопыривает, подумалось Мэтью.

Чудовищно огромная тень графа на стене в точности повторяла движения хозяина. Мэтью неожиданно сообразил, что наблюдает за поединком Дальгрена с собственной тенью. Она не повторяла движения графа, а двигалась сама и ловко парировала удары. Вот это уже интересно, мысленно порадовался Мэтью, заметив какую-то диковинную красную дымку на краю поля зрения.

Минутку, услышал он собственный голос — или то была лишь мысль? Прозвучала она как эхо со дна колодца. Тогда он повторил сказанное, получилось «Мину-у-утк-к-ууу». Поморгав осоловевшими веками и взглянув на Саймона Капелла сквозь подступающую красную мглу, он увидел, что из ворота его сорочки лезет вторая голова, похожая на огромную бородавку, и на этой новой голове открывается единственное око с красным зрачком, похожим на горящий фитиль свечи. Полыхающий зрак уставился на Мэтью, и вдруг под ним растянулся в широкой улыбке алый рот с сотней тонких, как иголки, зубов.

Сердце Мэтью тяжело забилось и затрепыхалось в груди. На лбу выступил холодный пот. Он хотел заглянуть в истинное лицо Капелла, ибо остатками разума понимал, что это лишь наважденье, никакой головы нет, однако отвернуться было решительно, абсолютно невозможно. Чья-то рука о семи пальцах потянулась к нему, и голос, горячим воском ожегший уши, проговорил: «Не противься, Мэтью, не упрямься».

Ему не хотелось поддаваться наважденью, но ничего другого не оставалось, ибо в следующую минуту, или секунду, или иной промежуток времени он почувствовал, что падает в пропасть, только внизу не голубая река, а белая глазурь торта. Тело его сползло со стула, он услышал злобное хихиканье и свист клинка в воздухе, а потом все исчезло. Он остался один в темноте.

В этом маленьком царстве тьмы ему пришло в голову, что на Капелла зелье не подействовало. Как же такое может быть, если они оба пили из одной непочатой бутылки? Любопытно, подумал он, а его тело начало уплощаться и растягиваться, превращаясь в своего рода воздушный змей.

Мэтью заходил на посадку. Что-то стремительно приближалось к нему снизу, но он не знал, что именно. Потом он ударился о какую-то мягкую поверхность, и чей-то мужской голос вдалеке произнес: «Он весь твой, милая, только не убей его», а потом на него накинулся дикий зверь: горячее дыхание ударило в шею, острые когти вонзились в плечи.

Кажется, с него стягивали брюки… А может, сдирали кожу? Мэтью открыл рот, думая закричать, но чей-то пылающий рот схватил его крик и разодрал на куски скрежещущими зубами. Затем рот принялся яростно сосать его губы, словно задумал их оторвать, а потом вместе с когтями двинулся куда-то вниз. Достигнув места назначения, рот начал сосать так сильно, что ягодицы Мэтью поднялись в воздух и там зависли.

Сквозь едва приоткрытые веки он видел мерцание свечей и свирепую тень с растрепанными волосами, усевшуюся на него верхом. Поясница хрустнула, зубы щелкнули, мозг задребезжал в черепе. Потом его схватили, резкая боль пронзила чресла… Мэтью боялся, что пульсирующее влажное чрево завяжет его член в узел, такой могучей хваткой вцепилось оно в его естество. Тень долбила и долбила его, не зная ни усталости, ни пощады.

Несмотря на наркотическое забытье, лихорадку отвердевшей плоти и ступор разума, Мэтью прекрасно понимал, что с ним делают. Его бросили на растерзание Чарити Леклер, дабы на время утишить бешеное чрево, и теперь ему оставалось лишь стиснуть зубы и терпеть. Его швыряли, молотили, топтали, возбуждали и долбили — вновь и вновь, без передышки. Пол стал потолком, а потолок — полом; в какой-то миг кровать треснула, и весь колыхающийся мир пополз куда-то в сторону. Губы сосали его губы, одна рука дергала волосы, другая мяла мошонку, и горячие бедра, едва не ломая кости, остервенело ерзали по его чреслам.

Мэтью наполовину сполз с кровати, но какой именно половиной?.. Светлые кудри болтались у него перед глазами, влажные перси прижимались к груди. Кошачий язык то и дело лизал губы. Удары женского лобка о чресла выколачивали из Мэтью ритмичные утробные звуки, прерывавшиеся лишь изредка, — в эти мгновения уши его пронзал сладострастный вопль бесноватой леди. Затем, после короткой передышки, длившейся не более восьми секунд, Мэтью схватили за лодыжки и стащили вместе с простынями на пол, где мисс Леклер продолжила демонстрировать искусство разврата. Мэтью готов был поклясться, что чувствует, как его душа рвется вон из тела. После множества извержений жизненной энергии — вероятно, тому поспособствовало коварное зелье — он начал стрелять одним лишь воздухом.

Леди все кричала и кричала. Дабы сдержать очередной крик, она принялась жевать его правое ухо, словно кукурузный кекс. Мэтью превратился в облачко пара, в привидение; наблюдая сквозь полусомкнутые веки за этой вакханалией в оранжевых тонах, он думал, что мисс Леклер есть чему поучить Полли Блоссом: такие штучки та видела, пожалуй, лишь в опиумных снах.

Наконец — ох, неужели! — долбежка начала ослабевать. Тело на груди Мэтью отяжелело, казалось, от него поднимались клубы пара, как от раскаленной крыши после дождя. Шею его свело судорогой, поясницу ломило. Глаза, точно пушечные ядра, катились по опустошенному полю брани. Он погрузился в забытье.

А потом резким рывком был возвращен в мир живых. Мэтью мотало из стороны в сторону, и он сперва решил, что ненасытная нимфа вновь принялась за работу, но, разлепив опухшие веки, увидел вокруг себя салон кареты. Было раннее утро; на востоке только-только показалось красное солнце. Он сообразил, что на него кое-как натянули прежнее платье и теперь везут обратно в Нью-Йорк.

Сиденье напротив пустовало. Он услышал треск кнута и ощутил вибрацию кареты, влекомой на юг четверкой лошадей. Тут заднее колесо попало в особо глубокую яму: пятая точка Мэтью оторвалась от сиденья и резко опустилась обратно. При этом часть веса пришлась на больное яичко, отчего Мэтью едва не произнес имя Господа всуе. Надо каким-то образом зафиксировать себя на сиденьях, подумал он, не то его побитая мошонка не переживет поездки. Лошади резво скакали вперед, и карета трещала, стонала и хрипела на ухабах. Чувство было до боли знакомое.

Тьма вновь поднялась и поглотила Мэтью. Очнувшись — опять-таки с ломотой и немилосердной болью во всех частях тела, — он заморгал от яркого света. Видимо, прошло часа два. В голове по-прежнему стоял туман, глаза слипались. А винтаж-то оказался забористый, подумал Мэтью. Но нет, нет… мозг отказывался работать как следует. Мэтью поднял руки и потер виски, пытаясь разогнать ленивую кровь.

Дело не в вине, дошло до Мэтью, иначе на Капелла тоже подействовали бы его чары. Видимо, отравой смазали стенки бокала. Да. Отрава была в бокале — с тем расчетом, чтобы вино из непочатой бутылки налили обоим, но жертвой стал лишь один.

Непонятно только, зачем это было сделано. Разве что остальные присутствующие отдали Мэтью на милость Чарити Леклер, дабы поберечь собственную шкурку. Если эта ненасытная бабища ведет себя так каждый вечер, она, должно быть, уже почти свела их всех в могилу. Что ж, зато теперь сомнений нет: он точно не девственник, пускай произошедшее этой ночью скорее напоминало разбойное нападение, нежели плотские утехи. А больше всего Мэтью боялся, что через несколько дней (или иной промежуток времени, который понадобится его телу и уму для восстановления сил) он начнет предаваться фантазиям о том, каково это — вновь повстречать мисс Леклер в спальне, только на сей раз трезвым, а не под действием парализующего зелья.

Возможно, у хозяина имелась и другая причина, рассуждал Мэтью, подскакивая вместе с каретой на каждом ухабе. Его опоили затем, чтобы не шастал ночью по владениям, пока хозяин спит. Чарити Леклер была лишь глазурью на торте.

Ерунда какая-то. Эта история про сирот, работающих по хозяйству и на винодельне… Разумеется, на вчерашнем пиру их тоже обслуживали сироты. Но какое до этого дело Масочнику?

Мэтью вспомнил, как его обокрали, и машинально схватился за карманы: часы и ключ были на месте. У Сайласа есть дурная привычка, говорил Капелл. Привычка, ну-ну.

Он усилием воли вытряхнул из головы мысли и попытался уснуть, ибо изможденное тело его требовало отдыха. Вскоре колеса кареты покатили по знакомой грязи: наконец-то Нью-Йорк! Серебряные часы показывали тринадцать минут одиннадцатого. Пятничным утром улицы города, как всегда, полнились спешащими по делам телегами, экипажами и пешеходами (Мэтью поймал себя на том, что мысленно называет эту толчею «нью-йоркской»). Лошади теперь шли шагом, но упорно двигались к месту назначения. Когда карета повернула на набережную, Мэтью ощутил явственный запах дыма. Собственно, в самом запахе не было ничего удивительного — на многих здешних предприятиях что-то жгли, — однако по мере приближения к дому Григсби воздух помутнел и пожелтел. Значит, в самом деле пожар. Мэтью высунулся из полукруглого окна кареты и с ужасом увидел, что пламя полыхает возле дома печатника и оттуда же валят клубы дыма.

Горит молочный погреб!

Мэтью заорал кучеру: «Я выйду здесь!» — распахнул дверцу и выскочил наружу. Колени тотчас подогнулись, пах пронзила острая режущая боль, и он едва не рухнул наземь, но его влекло вперед вопреки силе земного притяжения. Да, сомнений быть не могло: горел молочный погреб, а с ним — и нехитрые его пожитки.

Впрочем, Мэтью еще с улицы увидел, что пламенем объято вовсе не его миниатюрное имение; огонь и дым валили из колодца за погребом. С колотящимся сердцем Мэтью подошел, вернее, приковылял поближе и увидел, что костер жгут печатник с внучкой. В руках оба держали грабли, которыми прибивали спрыгивающие на траву языки пламени.

— Что такое?! — спросил Мэтью.

Берри, обернувшись, взглянула сперва на его землистое лицо, а затем опустила глаза на пах, как будто поняла, где он провел ночь.

— Мэтью, ты вернулся! — заулыбался румяный от жара Григсби. В cедом хохолке его застряли хлопья пепла, а нос был перепачкан сажей. — Где ты был?

— В отъезде, — ответил он.

Берри отвернулась и прихлопнула поползшую по траве когтистую лапу огня. Пепел взмывал над костром и витал в воздухе серым снегом.

— Что вы жжете?

— Хлам, — ответил Григсби и многозначительно подергал бровями. — По вашему приказу, сэр.

— По моему приказу?

— О да, сэр. Надеялись угодить хозяину дома.

— Хозяину до…

Мэтью умолк, ибо заглянул в костер и увидел в красном пекле сплавленную мешанину очертаний, в которой угадывались контуры бывших ведер, инструментов, ящиков и неизвестных предметов, завернутых в пылающую рогожу. Тут взгляд его упал на дырявую мишень для стрельбы из лука — за секунду до того, как соломенное ее нутро вспыхнуло синим пламенем.

Первым желанием было вырвать из рук Григсби грабли и кинуться на огонь; вторым — схватить ведро воды, стоявшее неподалеку, и попытаться спасти то, что еще осталось от мишени. Однако мешковина уже полыхала вовсю и было поздно, слишком поздно.

— Что вы натворили?! — услышал Мэтью собственный крик, полный такого неизбывного страдания, что Григсби с внучкой в страхе обернулись: уж не сам ли он загорелся?

Очки печатника сползли на кончик потного носа. Он пальцем задвинул их обратно, чтобы получше разглядеть искаженное ужасом лицо Мэтью.

— Ты же сам меня попросил! — недоуменно воскликнул Григсби. — Я убрал из погреба весь хлам.

— И весь этот хлам сожгли?! — Последнее слово он едва не прокричал. — Вы спятили?

— А как еще я должен был поступить с мусором? Запчасти для пресса и краску я, естественно, оставил, а все остальное сжег. Господи, Мэтью, ты, случаем, не болен? Выглядишь прескверно.

Мэтью отшатнулся от костра и едва не хлопнулся на пятую точку. Ох, только не это! Если он снова отдавит себе мошонку, придется усадить его в тачку и покатить в городскую больницу на Кинг-стрит.

— Мэтью! — подлетела Берри. Рыжие кудри ее растрепались, на подбородке и лбу чернели пятна сажи. Глубокие голубые глаза, казалось, видели его насквозь. — Что такое?

— Пропал, — обреченно выдавил он.

— Пропал? Кто пропал?

— Он был там, в мишени для стрельбы. Я его туда спрятал. — Мэтью понимал, что несет околесицу, но собраться с мыслями не мог. — Я спрятал его внутри!

— Похоже, он пьян! — объявил Григсби, прибивая к земле клочок вылетевшей из костра рогожи.

— Очень важная была вещь, — продолжал бормотать Мэтью. Ему казалось, что его вновь опоили зельем Капелла: картинка перед глазами то расплывалась, то опять прояснялась. — Я ее берег. А теперь она сгорела.

— Да что ты берег? — спросил Григсби. — Не пойму — ты не рад, что я освободил твое жилище?

Берри отложила в сторону грабли и взяла Мэтью за руку.

— Успокойся, — сказала она голосом решительным и отрезвляющим, как пощечина.

Мэтью заморгал и уставился на Берри с разинутым ртом. В горле стоял привкус пепла.

— Идем со мной, — велела она и потянула его за собой в сторону дома.

— Я все вычистил! — крикнул Грисби ему вслед. — Купил коврик и новый письменный стол! Ах да, сегодня приходил слесарь, старый замок вскрыли!

В кухне Берри усадила Мэтью на стул и налила ему воды. Он непонимающе смотрел перед собой, пока Берри не сунула чашку ему в руки.

— Пей, — сказала она.

Мэтью безропотно, точно оглушенный, выпил.

— Ну, что стряслось? — спросила Берри, когда он опустил кружку.

Ответить он не мог. Важнейшая деталь головоломки обратилась в прах и дым. Теперь он никогда не раскроет тайну, на которую ему указывал Масочник… Это выше его сил.

Тут до Мэтью дошло, что комната опустела. Он невидящим взором уставился на чашку с водой. Из коридора донеслись шаги.

Сзади подошла Берри. На стол с резким шлепком лег предмет, не иначе как чудом возрожденный из пепла.

— Вчера я помогала дедушке освобождать погреб, — сказала она. — Решила взять немного соломы для матраса, зачерпнула пару горстей из мишени — и вот что там обнаружила.

Мэтью прикоснулся к черному блокноту с золотым орнаментом — уж не сон ли? Все еще не в силах собраться с мыслями, он сказал первое, что пришло на ум:

— Повезло мне!

— Да, — тихо согласилась Берри. — Повезло. — И добавила: — Я его пролистала, но дедушке не показывала. Там есть твое имя.

Мэтью кивнул.

— Ты устроил в мишени тайник?

Опять кивок.

— Можешь рассказать зачем?

Нервы Мэтью по-прежнему были оголены до предела. Он взял в руки блокнот и открыл его на загадочной странице. Бросил один взгляд на список имен и тут же увидел: «Сайлас Окли 7 8 8 5 Капелл 20/6».

Уж не тот ли это Сайлас, у которого есть вредная привычка — и редкий дар — обчищать людям карманы? Дата — положим, день заключения сделки, но что означают оставшиеся четыре цифры?

— Расскажешь? — не унималась Берри.

— История слишком запутанная. — Мэтью закрыл блокнот, однако из рук его не выпустил. В памяти всплыли слова Григсби, которые он, казалось, слышал во сне: «Старый замок вскрыли!» Видимо, кто-то приходил ночью обыскивать его конуру… — Говоришь, вы вынесли вещи еще вчера?

— Да, через несколько часов после твоего отъезда.

— И ты сразу нашла блокнот?

— Да. Вещи мы просто свалили за домом: дедушка не стал их жечь, хотел сперва получить официальное разрешение.

— Понятно.

— А мне ничего не понятно! — Берри обошла стол и села лицом к нему. Взгляд у нее был решительный и безжалостный. — Что это за история с блокнотом и почему ты его прячешь? — Тут на лице ее забрезжило понимание. — Это как-то связано с твоей вчерашней гостьей, верно?

Помешкав, Мэтью ответил:

— Верно. — Что ж, раз начал, придется договаривать. Если уж Берри уцепилась за какую-то тему, пощады не жди. — Мармадьюк рассказывал тебе про Масочника?

— Рассказывал. Да и «Уховертку» я читала. — Ее усыпанные веснушками щеки вдруг вспыхнули, и она с восторгом подалась вперед. — Так это еще и с убийствами связано?!

— Да. — Он нахмурился. — Послушай. Это очень серьезно. Ни слова деду, ты меня поняла?

— Поняла. А при чем тут вчерашняя дамочка? И куда ты с ней ездил?

— Ответ на первый вопрос — понятия не имею. А на второй тебе лучше не знать ответа.

— Ну а блокнот? Что за каракули про азартные игры, еду и все… прочее? — Берри скривила лицо. — Почему эти записи так важны?

— Опять же — не имею ни малейшего понятия. — Вопреки здравому смыслу Мэтью решил все же предоставить ей толику информации. В конце концов, именно она вытащила этот каштан из огня. — Могу сказать, что блокнот нужен не только мне, но и другим людям. И они ни в коем случае не должны его заполучить. — Он в изнеможении провел рукой по волосам: силы почти его покинули. — Думаю, ночью кто-то проник в погреб и пытался найти эту книжицу. Слава богам и звездам, что вы с дедом опередили вора! А теперь к главному. Окажи мне, пожалуйста, услугу: подержи ее у себя, но так, чтобы Марми случайно ее не нашел, хорошо?

— Подержать у себя?!

— Да. Скоро мне нужно будет съездить в Филадельфию. Хочу, чтобы блокнот меня дождался.

— В Филадельфию? Зачем?

— Это не важно, — отмахнулся от вопросов Мэтью. — Ты согласна припрятать блокнот или нет?

Долго думать Берри не стала. Взбудораженная и довольная собой, она сказала:

— Я его спрячу в нижний ящик комода, под коробку с карандашами. В моей комнате ведь искать не станут, верно?

— Не могу сказать. Думаю, они только подозревают, что блокнот у меня, но наверняка не знают.

Берри несколько секунд внимательно смотрела на него, а потом ее взгляд упал на ворот его сорочки.

— У тебя трех пуговиц нет.

Мэтью так обессилел, что не смог даже сформулировать достойный ответ, только пожал плечами и криво усмехнулся.

— Ладно, пойду помогать дедушке, но сперва спрячу твою книжицу. — Берри взяла у него блокнот и встала. — Ах да… тебе тут письмо принесли. Лежит на столике в передней.

— Спасибо.

Мэтью подождал, пока она уйдет: боялся, что застонет от боли, когда начнет подниматься на ноги. Тогда Берри поймет, что он пострадал, станет расспрашивать… А ей лучше ничего не знать.

Когда Берри вышла на улицу, Мэтью кое-как встал и поплелся в переднюю, где на маленьком круглом столике у входа обнаружил белый конверт. После беглого осмотра он увидел красную сургучную печать с оттиснутой на ней буквой «Г».

Он вскрыл конверт и прочел: «Дорогой Мэтью! Если это возможно, приходи, пожалуйста, сегодня до трех часов дня по адресу: Стоун-стрит, дом 7. С уважением, Кэтрин Герральд».

Мэтью сложил письмо и вернул его в конверт. Интересно, Хадсон Грейтхаус тоже в городе? Надо поскорей сходить туда и узнать, в чем дело, а потом уж как следует выспаться. И кстати, заодно можно рассказать миссис Герральд о том, что приключилось с ним минувшей ночью.

Тут его внимание привлек предмет, которого он прежде не замечал — стоявший у восточного окна мольберт, освещенный желтыми осколками света. Рядом помещался развернутый боком стул. На мольберте Мэтью увидел незаконченную работу Берри и подошел на нее взглянуть.

То был карандашный набросок — портрет Мармадьюка Григсби в профиль. Узнаваемый седой вихор на лысой черепушке, округлое лицо с большим вытаращенным глазом за стеклом очков, кустистая бровь, готовая в любой момент задергаться или взлететь на лоб, массивный, испещренный кровеносными сосудами нос, длинный, рассеченный посередине подбородок, складки и морщины, придававшие характерное выражение и жизнь нарисованному лицу — все было на месте. Портрет получился замечательный, ничуть не льстивый и честный, ибо Берри удалось передать диковинную конструкцию дедушкиного лица без ненужных преувеличений или, наоборот, преуменьшений. Интересно, какие она потом выберет цвета?.. Ярко-красный — пылкое любопытство, темно-фиолетовый… Мэтью еще какое-то время разглядывал портрет. Все-таки нужен большой талант, чтобы быть такой честной. У Берри получилась не мрачная карикатура, не тугозадый индюк, как она сама однажды выразилась, а достоверное изображение живого человека со всеми его недостатками.

Да, подлинный талант, подумал Мэтью.

Семя новой идеи уже пускало корни в его разуме.

Он рассеянно опустил руку — хотел застегнуть пуговицы, которых не было, — поспешно вышел из дома и зашагал по направлению к Стоун-стрит.

Глава 37

По адресу: Стоун-стрит, семь, Мэтью ждала коричневая дверь, за которой обнаружилась узкая крутая лестница, втиснутая между конторой торговца пушниной Мозеса Леверича слева и лавкой капитана Сайруса Донегана, изготавливавшего квадранты, астролябии и прочие навигационные приспособления, — справа.

Мэтью поднялся по лестнице и оказался в мансарде, которая давно нуждалась в скребке и швабре. Он понятия не имел, что за контора здесь обреталась ранее — еще во времена Петера Стёйвесанта, должно быть, — однако тут и там, точно хлопья золота в грязной луже, поблескивали следы былого величия. В отделанной дубовыми панелями передней стояли секретарская конторка со множеством ящичков и стул с поломанной спинкой. В нише за столом помещался сундук для свитков, карт, документов и прочего. На полу, прямо под ногами Мэтью, темнело пугающе большое пятно — уж не от древней ли лужи крови?

В следующую комнату вела закрытая дверь. Яркий солнечный свет лился в распахнутые оконные ставни. Сами окна, закопченные и грязные, тоже были распахнуты настежь, чтобы внутрь свободно проходил воздух, и за ними открывался прелюбопытный вид на просторы Большого Дока и суда, дожидающиеся грузов и пассажиров. Вся бойкая жизнь гавани была как на ладони: туда-сюда по булыжникам мостовой громыхали подводы, люди спешили по своим делам, а сзади громоздились дома, трубы, изрыгающие дым, мачты и свернутые паруса; на синей воде играло ослепительными бликами солнце.

— Здравствуйте! — сказал Мэтью. — Есть тут кто-нибудь?

В соседней комнате загромыхали по полу сапоги, а в следующий миг, яростно скрипя петлями, открылась дверь.

В проеме высился Хадсон Грейтхаус в темно-синем сюртуке с иголочки и камзоле с серебряными пуговицами.

— Корбетт! — воскликнул он не без радушной улыбки на лице (которая, впрочем, быстро растаяла). — Заходи, заходи!

Мэтью вошел во вторую комнату, вдвое больше передней. Рядом стояли два больших письменных стола, а позади них, у стены, — три деревянных картотечных шкафа. Уюта обстановке добавлял небольшой камин слева, сложенный из серых и бежевых камней. Под потолком висела черная кованая люстра с восемью свечными огарками. Распахнутые окна выходили на северо-западную часть Нью-Йорка: широкую реку, коричневые утесы и изумрудные холмы джерсийского побережья.

— Что скажете?

Мэтью повернулся направо. Там стояла миссис Герральд в элегантном сером платье с белыми кружевными оборками на воротничке и в серой шляпке-амазонке, заломленной под несколько лихим углом, но без перьев и прочих украшений на тулье. Миссис Герральд не сводила с Мэтью голубых глаз, затем вопросительно приподняла брови:

— Ну?..

— Вид из окон хороший, — сказал Мэтью.

— И цена нас устроила. Очевидно, помещение много лет пустовало. — Она смахнула висевшую над головой паутину. — Но нам с Хадсоном кажется, что оно вполне годится для конторы. А вы как думаете?

— Пыль бы убрать. Что тут раньше было?

— Во времена голландцев — контора фирмы, импортирующей кофе. Она прогорела в тысяча шестьсот пятьдесят девятом году, и с тех пор комнаты сдавались в аренду всего пару раз. Согласна, уборка не помешает, но работать здесь вполне можно, не так ли?

Мэтью еще раз оглядел помещение, избегая пристального взора Грейтхауса.

— Да, — заключил он. — Здесь вполне просторно.

Эх, жаль, что он не поселился в этих комнатах первым! Впрочем, арендная плата — пускай и не слишком высокая — все равно оказалась бы ему не по карману.

— Да, есть место для роста, — решительно кивнула миссис Герральд. Она прошла мимо Мэтью и встала прямо под люстрой (он только сейчас заметил, как криво та висит). — Я считаю, эти комнаты прекрасно подходят для наших задач. Насколько я поняла, возражений нет? — (Оба джентльмена помотали головами.) — В таком случае я сегодня же подпишу бумаги. И не волнуйтесь, Мэтью, я не поручу вам с Хадсоном мыть полы и таскать мебель. Найму для этого рабочих.

Эта весть его весьма порадовала. В паху начинало болезненно пульсировать при одной мысли о том, чтобы мести эти грязные полы и оттирать сажу с окон в эдаком состоянии.

— Ну и видок у тебя, — без обиняков сказал Грейтхаус. — Ты чем занимался, а?

— Хадсон! — укорила его миссис Герральд.

— Все хорошо, — заверил ее Мэтью. — Я был в отъезде: меня пригласили погостить в имение в пятнадцати милях вверх по реке.

— Неужели? — озадачился Грейтхаус. — И по какому поводу?

— Я сам толком не знаю и потому объяснить не могу. Скажите лучше, известно ли вам имя Саймона Капелла?

Миссис Герральд помотала головой, а Грейтхаус ответил:

— Первый раз слышу.

— А женщину по имени Чарити Леклер вы, случайно, не знаете? А графа Дальгрена?

— Нет, этих тоже не знаю, — сказал Грейтхаус.

Миссис Герральд подошла к Мэтью:

— Скажите, пожалуйста, в чем дело?

Мэтью испытующе поглядел на Грейтхауса.

— Вы ничего ей не рассказали? Про ферму Ормонда?

— Нет, не рассказал. — Он помрачнел.

— А может, стоило? У меня есть подозрения касательно Саймона Капелла. Я пока не знаю, что он затевает, но труп могло принести от него.

— Труп? — повторила миссис Герральд и тоже обратила испытующий взор на своего помощника. — Какой еще труп?

Грейтхаус мрачно покосился на Мэтью, словно бы говоря: «Ну спасибо, болван! Не мог найти другое время?!» — затем сунул руку за пазуху и протянул ему сложенный вчетверо листок бумаги.

— Хотел обсудить это позднее, — буркнул он, — но, раз уж ты решил поднять тему именно сейчас, расскажу, что мне удалось выяснить в земельной конторе. — Он развернул бумагу: то был написанный от руки список имен. — К северу от Ормонда, как он и говорил, находятся фермы Густенкирка и ван Хюллига. Дальше тянутся леса, записанные за англичанином по имени Айзек Адамс. Живет он в Лондоне. Выше по реке имение и винодельня…

— Саймона Капелла, — перебил его Мэтью. — Там-то я и побывал вчера вечером.

— А вот и нет. — Грейтхаус не сводил глаз со списка. — Согласно официальным записям, имение принадлежит англичанину Гарретту Стиллуотеру. Он купил его у голландца в девяносто шестом году. В трех милях к северу от виноградников находится ферма Уильяма Вейла, а дальше — яблоневый сад и сидродельня некоего Зофера Роджерса. А там уж все, паромная переправа и конец острова. — Он поднял глаза. — Все эти имена ни о чем мне говорят, их нет в списке известных нам подельников… — Он притих, но ясно было, что миссис Герральд так просто не отступится.

— Договаривайте, — распорядилась она, хотя, судя по ее тону, уже знала ответ. — Чьих подельников?

Грейтхаус неторопливо сложил листок и спрятал его обратно в карман.

— Он здесь, — догадалась миссис Герральд. — Вы ведь это хотели сказать? — Не дожидаясь ответа, она негодующе вздернула подбородок и продолжала: — Вы заподозрили, что он здесь, но ничего мне не сказали?! Потому что не знали наверняка и хотели сперва во всем убедиться? Или потому что не желали меня пугать? А?

Грейтхаус молча подумал, затем ответил:

— Да. И то и другое. Вы правы.

— Стало быть, вы нашли труп? Он был в том же состоянии?

— Да.

— Хадсон. — Миссис Герральд покачала головой. В глазах ее читалось негодование и одновременно печаль. — Что же ты сразу не рассказал? Я не нежный цветочек, — тебе это прекрасно известно. Да я и сама знала, что это произойдет, просто… не так скоро. Почему ты мне не рассказал?! — Голос ее едва заметно дрогнул.

— Если я объясню свою скрытность желанием защитить тебя, это…

— Защитить меня нельзя, — оборвала его миссис Герральд. И хотя говорила она тихо, от ее тона у Мэтью мороз пробежал по коже. — Можно лишь предвидеть развитие событий и готовиться к ним.

— Да, безусловно. — Грейтхаус счел благоразумным опустить глаза в пол. — Прошу прощения.

Миссис Герральд приблизилась к окну и посмотрела на север, словно пытаясь на темном горизонте разглядеть своего заклятого врага. Прошло секунд пятнадцать, не меньше, прежде чем она заговорила вновь:

— Полагаю, уверенности у тебя нет?

— Нет, но на теле есть характерные следы. Я рассказал Мэтью вашу теорию.

— О том, что жертв прогоняют через строй? — Она покосилась на Мэтью, затем снова стала смотреть в окно. — Я не одна так считаю, между прочим. Сколько ножевых ранений было на трупе?

— Восемь. Парню связали руки за спиной. Три недели назад его прибило к берегу на ферме Джона Ормонда. Это тот, у кого я закупаю овощи, помнишь? Тело было уже похоронено, и нам с Мэтью пришлось… кхм… поработать лопатой.

— Какая прелесть.

— Казнь осуществили так же, как и в предыдущих случаях, за одним любопытным исключением, — продолжал Грейтхаус. — Черепа остальных жертв были проломлены сзади, — вероятно, удар наносили по затылку, когда истекающая кровью жертва падала на колени. В данном же случае череп проломлен спереди.

— Твои мысли по этому поводу? — осведомилась леди в сером.

— Не знаю, может, это и ерунда. А может, один из учеников профессора решил внести свою лепту в то, как следует проводить казни. Или же в этот раз все происходило под открытым небом, и парень, убегая от клинков, спрыгнул или упал с обрыва. — Грейтхаус потряс листком. — Я раздобыл этот список, чтобы выяснить, откуда могло принести тело. Повторюсь, имена мне совершенно не знакомы.

— Новый мир, — промолвила миссис Герральд и прикрыла глаза. — Новые имена.

— Кстати, об именах, — вставил Мэтью. — Капеллу ваше имя хорошо известно. Он показал номер «Уховертки» с вашим объявлением и попросил разузнать о вас в «Док-хаусе» все, что можно, а затем в течение нескольких дней перед ним отчитаться.

Миссис Герральд поджала губы и едва слышно фыркнула:

— Не нравится мне все это! Зачем вы вообще поехали к этому… Капеллу?

— Из-за Масочника. Вернее — из-за пропавшего блокнота Эбена Осли.

— Загадки мне будете загадывать? — Миссис Герральд нахмурилась. — Что еще за блокнот?

— Корбетту неймется поймать Масочника, чтоб его! — вмешался Грейтхаус. — Он сказал вдове Пеннфорда Деверика, что найдет гада, а та посулила ему за это десять шиллингов.

— Ясно. — Миссис Герральд бросила на Мэтью понимающий взгляд. — Работаете на стороне?

— Вдова хочет, чтобы Указ о чистых улицах отменили: из-за раннего закрытия трактиров она теряет деньги. Но лорд Корнбери не отменит указ, пока Масочник разгуливает на свободе. В общем, соображения тут сугубо экономические. — Мэтью покосился на Грейтхауса, затем вновь перевел внимание на миссис Герральд. — Но нет, я бы не сказал, что эта работа на стороне.

— Почему же?

— А потому, — спокойным и твердым голосом ответил Мэтью, — что недавние события, на мой взгляд, связаны друг с другом. Как именно — пока не могу сказать. Масочник, три убийства, блокнот, Капелл… Даже пациентка Уэстервикской лечебницы для душевнобольных. Все это связано.

— Ну даешь! — Грейтхаус хотел усмехнуться, но миссис Герральд вскинула руку и осадила его.

— Вы уже второй раз упомянули блокнот, — заметила она. — Что за блокнот и какова его роль в этой истории?

Мэтью перевел дух. Что ж, пора все рассказать, момент настал.

— Блокнот этот Масочник украл у Эбена Осли, а потом отдал мне. Предупреждая ваши вопросы: нет, я не видел его лица. Капелл любой ценой хочет найти этот блокнот и даже минувшей ночью подослал в мой дом вора. По всей видимости, Осли продавал своих воспитанников Капеллу с неким тайным умыслом… и Масочник хочет, чтобы я выяснил с каким.

Если Мэтью надеялся получить незамедлительный отклик, его ждало разочарование. Миссис Герральд молчала, склонив голову набок и сцепив руки перед собой. Хадсон Грейтхаус тоже лишился дара речи: он разинул рот и так таращил глаза, что они вот-вот готовы были выскочить у него из орбит.

Все оторопело молчали, пока миссис Герральд не догадалась занять себя перебиранием кружевных оборок на груди.

Наконец Грейтхаус вновь обрел голос — хотя звучал тот несколько сипло:

— Повторю вопрос: чем ты занимался?

— Тем, чем следовало заниматься нам обоим. Искал отгадки.

— Как бы тебе кишки не выпустили за такие поиски. — Грейтхаус повернулся к миссис Герральд. — Если Капелл, кем бы он ни был, связан с профессором Феллом, то Корбетту это дело не по зубам. Ты же знаешь, как они коварны. Капелл может знать, что вы с Корбеттом уже встречались в «Док-хаусе», и просто закидывает удочку. Если наш паренек вернется в осиное гнездо, живым он оттуда не выйдет — это как пить дать.

— Если бы он хотел меня убить, то сделал бы это еще вчера, — сказал Мэтью, а про себя подумал, что все-таки побывал на пороге смерти.

— Согласна, — кивнула миссис Герральд, сохраняя достойное восхищения присутствие духа. — Если он действительно сообщник профессора Фелла, зачем он отпустил вас домой, зная, что вы работаете в бюро? — Она на мгновение умолкла, а затем продолжала: — Потому что у вас, как он думает, есть нужный ему предмет. Пресловутый блокнот, полагаю. Не стану спрашивать, куда вы его спрятали, поскольку не хочу этого знать. Если бы вор его нашел, вас уже убили бы. Пока же за вами установили слежку.

— Хм. — Об этом Мэтью подумать не удосужился, а между тем мысль была чертовски разумна.

— Обычно так мычат те, кто забыл утром причесать мозги, — заметила миссис Герральд. — Так что же вчера случилось? Вы сам не свой.

Мэтью пожал плечами:

— Просто устал. — Преуменьшение века, пожалуй. Впрочем, век только начался…

— В общем, имейте в виду, что за вами, скорее всего, следят. Они надеются, что рано или поздно вы извлечете блокнот из тайника. Будьте предельно осторожны, Мэтью. Эти люди — профессионалы. Они ждут малейшего вашего просчета, и даже малейший просчет может стоить вам жизни. Насколько я поняла, в блокноте нет прямых указаний на какие-либо преступления, иначе вы уже отнесли бы его главному констеблю, так?

— Совершенно верно.

— И вы не хотите сдавать блокнот властям, покуда не найдете доказательств?

— Лиллехорн просто не поймет, что ему с ним делать.

— А что намерены делать вы?

— Пока — просто припрятать блокнот понадежнее, — ответил Мэтью.

— Что ж, поступайте, как считаете нужным, — сказала миссис Герральд, одобрительно кивнув, а затем подошла к нему вплотную и заглянула ему в лицо. Глаза ее были холодны. — Но послушайте меня, Мэтью. Мне кажется, вы не вполне понимаете, на что способны профессор Фелл и его шайка. Вы рассказали ему все без утайки, Хадсон?

— Нет, — последовал глухой ответ.

— В таком случае это сделаю я. Мой муж Ричард, основатель этого бюро… Есть ли у вас хотя бы отдаленное представление о том, что с ним случилось, когда он бросил вызов профессору Феллу?

Мэтью мотнул головой.

— Ричарду удалось посадить в тюрьму одного из самых известных приспешников Фелла — за поджог и вымогательство. Не успел приспешник пробыть в Ньюгейте и трех часов, как его заколол неизвестный убийца. А несколько дней спустя Ричард получил кровавую карту — небольшую пустую визитку с кровавым отпечатком пальца. Догадаетесь, что это значит?

— Угроза расправы? — предположил Мэтью.

— Не просто угроза, а зарок. Если вы получили такую карточку — можете заранее устраивать себе похороны. Натаниелу Пауэрсу отлично это известно. Ему пришлось бросить успешную адвокатскую практику в Лондоне, взять в охапку семью и спешно отплыть в Нью-Йорк. Но в глубине души он сознает, что профессор Фелл обид не забывает. Сколько бы времени это ни заняло — неделю, месяц, год или десять лет, — зарок будет исполнен. Так случилось и с моим Ричардом. — Она поморгала и посмотрела в окно — яркие лучи солнца выбелили ее лицо. — Шли месяцы. Мы оба знали, что означает кровавая карта. И соблюдали осторожность. Мы знали, что смерть может подстерегать и в толпе, и на пустынной улице. Однако нам оставалось только ждать, а мне — лишь молиться, что Ричард сумеет заранее разглядеть кинжал или удавку в руке незнакомца. Представляете, какое это бремя, Мэтью? Каково жить с этим страхом — день за днем, пять лет подряд? Можете хотя бы попытаться представить?

— Нет, — мрачно сказал Мэтью. — Не могу.

— И не дай бог, чтобы пришлось. Такой страх лишает человека достоинства. Высасывает из души всю радость, тушит весь свет. И никто тебе не поможет, Мэтью. Ни одна живая душа. — Она вновь обратила на него взор, и Мэтью показалось, что от одного лишь воспоминания о тех пяти годах она состарилась на десяток лет, и глаза ее смотрят теперь словно из глубоких темных ям. — Мы вложили все силы в наше дело. В наше призвание, как говорил Ричард. Сложных дел становилось все больше, число клиентов росло… Но каждую минуту каждого дня… каждую секунду… нас преследовала тень профессора Фелла. На шестой год мои нервы окончательно сдали. Мне кажется, я до сих пор не пришла в себя. Но Ричард был неумолим. Он наотрез отказался покидать город. Он не хотел жить в бегах, прятаться — по утрам, видите ли, мужчина должен иметь возможность побриться перед зеркалом. Конечно, я взяла себя в руки и делала все, что нужно. А как иначе? — Миссис Герральд натянула жуткую улыбку и бросила на Хадсона стеклянный взгляд. — Ну вот, я заболталась. Все-таки годы берут свое…

— Можете больше ничего не рассказывать, — сказал ей Грейтхаус, но она только отмахнулась.

Секунду-другую она молча глядела в пол. За окном с криком пролетела чайка, где-то надсадно лаял пес.

— Десятого ноября, на седьмой год, — наконец промолвила она робким, полным страдания голосом, — в четыре часа дня… Помню, погода стояла дождливая, промозглая. Ричард ушел из конторы, чтобы встретиться со своим единокровным братом в трактире «Скрещенные ключи» — в двух кварталах от нас. Помню, я сказала ему, что скоро к ним присоединюсь — вот только закончу писать отчет. Это было дело… о пропавшем кольце с изумрудом. Выяснилось, что украла его горничная по имени Софи. Очень хорошо это помню, как будто все было вчера. Я сказала Ричарду, чтобы надел шарф и непременно выпил горячего чаю, у него тогда горло болело. Ох уж эта лондонская сырость… Итак, я сказала ему, что скоро приду… и он ушел в «Скрещенные ключи». Но до трактира он так и не добрался, нет. Больше его никто не видел. — Миссис Герральд подняла глаза и вновь стала смотреть в окно. Мэтью гадал, что она там видит. Через минуту она попыталась заговорить, но не смогла найти слов. Затем предприняла еще одну попытку: — Утром… тринадцатого ноября… я нашла под дверью сверток. Очень маленький.

— Кэтрин! — Грейтхаус подскочил к ней и взял ее под локоть. — Не надо.

— Это урок истории, — ответила она безжизненным голосом. — Поучительная сказка, предостережение для тех, у кого один выбор — идти вперед. Итак… я нашла маленький сверток. Мэтью, известно ли вам, что у нашего бюро прежде был девиз? Мы поместили его на вывеску у входа и печатали на визитках: «Руки и глаза закона».

Ах да, кажется, Эштон Маккаггерс что-то про это рассказывал.

— Напрасно я открыла сверток. Ох как напрасно. — Тут голос ее сорвался, и по лицу словно прошла рябь. — Они оставили на пальце обручальное кольцо. Очень любезный — и поистине изуверский — жест. Хотели, чтобы я непременно узнала… то, что осталось. — Миссис Герральд прикрыла глаза. — То, что осталось, — повторила она почти шепотом.

За окном пролетела белая, как морская пена, чайка, а на улице начал громко зазывать покупателей торговец ведрами.

Миссис Герральд закончила свой рассказ. Она стояла ровно на границе света и тени, склонив голову. Увлажнились ее глаза или нет, Мэтью не видел, однако рассудил, что эта женщина — самый настоящий солдат, а солдаты никогда не плачут при людях.

— Брат, с которым в тот день встречался Ричард, был я, — сказал Грейтхаус, отпуская локоть миссис Герральд. — Нас разделяло восемь лет. И бездна разногласий. Его все во мне злило: что я пью, с какими женщинами путаюсь, чем зарабатываю на хлеб. Ричард считал, что мои устрашающие дарования следует использовать для служения закону. Устрашающие дарования… Ну и ересь, а?

— Ересь или нет, — резко осадила его миссис Герральд, словно очнувшись от транса мучительных воспоминаний, — ты здесь, не так ли?

— Так, — ответил ей Грейтхаус. — Я здесь.

— Что ж… полагаю, ты собирался рассказать мне все это до утра понедельника?

— Я бы нашел время, да.

— Утро понедельника? — не понял Мэтью. — А что должно произойти в понедельник?

Лицо миссис Герральд обрело прежнюю невозмутимость, голос окреп.

— Я сяду на корабль и, даст бог, через десять недель сойду на берег Англии. При условии, что погода и ветер будут нам благоприятствовать.

— Вы возвращаетесь в Англию?!

— Да, я же сказала. У бюро есть и другие отделения, а у меня — деловые обязательства перед другими клиентами. Контору оставляю на вас с Хадсоном, уверена, вы справитесь.

— Мы с Хадсоном? Вдвоем?

— Мэтью, да вы в самом деле не выспались! — Она нахмурила лоб. — Да, вам это вполне по силам, не сомневаюсь. Позже можете нанять еще одного-двух сотрудников, на усмотрение Хадсона, но пока, полагаю, все в порядке. Не считая этого жуткого бардака, разумеется. Наведем здесь чистоту, поставим мебель, повесим вывеску — и можно открываться. Ах да! — Она взглянула на Хадсона. — Дай ему денег.

С нескрываемым неудовольствием Хадсон извлек из кармана сюртука небольшую кожаную мошну и протянул ее Мэтью.

— Ну, берите, — сказала миссис Герральд. — Эта сумма должна покрыть ваши расходы на поездку.

Мэтью замешкался. Миссис Герральд тяжко вздохнула и спросила:

— Вы ведь поедете в Филадельфию, верно? Или придумали иной способ добыть сведения об этой… как бишь ее?

— Королеве, — с ухмылкой ответил Грейтхаус. — Королеве Дурдома.

— Ее называют Королевой Бедлама, — уточнил Мэтью, принимая кошель, — но это не насмешка, а весьма уважительное обращение. Мне кажется, я знаю, как установить ее личность. Но сперва мне нужно вновь посетить лечебницу.

— Как вам будет угодно. Хадсон считает, что это напрасная трата денег, и я с ним обычно согласна, но… Порой коню нужно давать волю, верно, Хадсон?

— Ага, а ослу порой надо давать пинка…

— Не ссорьтесь, мальчики, — укорила их миссис Герральд. — Мэтью, этих денег хватит на пакетбот до Филадельфии и обратно. Так на дорогу уйдет всего один день вместо трех и более, если добираться сушей. Поступайте, как считаете нужным, но не транжирьте деньги на всякие глупости, ясно?

— Да, мадам. Предельно ясно.

— И Хадсон, в свете новых сведений, которые сообщил нам Мэтью, я хочу, чтобы ты немедленно начал собирать досье на Саймона Капелла. Возможно, это имя знают в трактирах, порасспрашивай народ — но опять-таки будь осторожен. Хорошо?

— Я всегда осторожен, — заверил он миссис Герральд.

— Может, самого профессора Фелла здесь и нет, — продолжала та, — но если он в самом деле положил глаз на Нью-Йорк, это неспроста. Даже подумать страшно! Берегите себя и соблюдайте предельную осторожность, оба. Даст бог, в мае я сюда вернусь. Вопросы будут? — Она приподняла брови и поглядела на них обоих.

— Пожалуй… у меня есть один, — сказал Мэтью. — Насчет конторы.

— Что именно вас беспокоит? Помимо того, что сейчас это настоящий паучий рай?

— Эмм… я просто гадаю… где тут подвох?

— Подвох? Что вы имеете в виду?

— Сами посудите… просторные комнаты с хорошим видом, в центре города… Почему они так долго пустовали?

— Ах вот вы о чем! — Миссис Герральд натянуто улыбнулась. — Подвоха никакого нет, если не считать привидений.

— Привидений?.. — услышал Мэтью собственный ошалелый голос.

— Но это все сказочки, разумеется. Полагаю, вы уже видели кровавые пятна на полу? Импортеры кофе, которым принадлежала контора, повздорили и убили друг друга. Один заколол другого ножом, а тот, падая, столкнул партнера с лестницы и сломал ему шею. Оба соседа снизу — мистер Леверич и капитан Донеган — утверждают, что по временам сверху доносится топот сапог и ругань. Якобы призраки вздорят. Это, очевидно, и отпугивает большую часть желающих. Ах да, Хадсон, я вспомнила: надо сделать перила.

— Я тоже об этом подумал, — сказал Грейтхаус. — А то еще поспорим с Корбеттом, у кого бубенцы больше, он меня с лестницы и столкнет!

— Думаю, вы прекрасно поладите. Но самое главное… я жду от вас обоих профессионального отношения к делу и блестящих результатов. Всегда идите вперед, даже если не уверены, куда ведет дорога. Я жду, что вы… — миссис Герральд помедлила, и на лице ее заиграла легкая улыбка, прогнавшая остатки печали из глаз, — вложите в дело всю душу.

Заняться в конторе было больше нечем — пока здесь не поработают хорошенько метлой и тряпкой, а мебель не превратит пустые комнаты в рабочие кабинеты, — и Мэтью обратился мыслями к Уэстервику и Филадельфии, а в частности — к адвокату по имени Икабод Примм.

Он чувствовал, что все разгадки где-то рядом. Стоит лишь немного копнуть — и тайна личности Королевы Бедлама будет раскрыта, с Масочника можно будет сорвать маску, а Саймона Капелла вывести на чистую воду; но без помощи талисмана по имени Берри Григсби ему, пожалуй, не обойтись.

Вслед за Хадсоном Грейтхаусом и Кэтрин Герральд Мэтью спустился по лестнице. Поскольку последним за дверь выходил он, именно он и услышал… нет, не крики повздоривших привидений, а тихий вздох неприкаянной души, что внимательно следила за происходящим и тоже с нетерпением ждала развязки.

Глава 38

Берри подалась вперед, лицо ее сияло в утреннем солнце, лившемся в окно. Она была целиком сосредоточена на работе: между бровями пролегла единственная морщинка, глаза сперва внимательно осматривали модель, затем опускались на стопку бумаги, лежавшую у нее на коленях. Угольный карандаш уже был готов к работе, но рука — еще нет.

Мэтью смотрел, как солнце играет на ее густых медных волосах, и поймал себя на том, что любуется этими рассыпавшимися по плечам локонами. Они лежали так естественно, безыскусно. Лишь гребешок слоновой кости не давал строптивым прядям сваливаться на лоб и глаза. Мэтью глядел на профиль Берри и дивился, как же этот волевой подбородок и тонкий, чуть вздернутый носик могли произойти от нелепой плоти Мармадьюка Григсби. Смотреть на Берри было очень приятно. В голубых глазах ее — внимательных и приметливых — поблескивала сталь. Сегодня на Берри было то же платье, что и вчера, песочного цвета, с белым кружевом вдоль рукавов и на манжетах. Не самый удобный наряд для многочасовой поездки, но опыт верховой езды у Берри явно имелся (полученный, вероятно, на конных прогулках с юным удальцом, что грянулся с лошади и сломал себе копчик): за всю дорогу она ни разу не пожаловалась на усталость. Ее круглая соломенная шляпка была заломлена чуть ли не на затылок; лошадка под наездницей бежала резво, нисколько не отставая от Данте, и Мэтью думалось, что Берри легко может сойти за разбойницу. Он был рад, что она согласилась поехать. Не каждая на ее месте отважилась бы на такой шаг, ибо путь от Нью-Йорка до Уэстервика увеселительной прогулкой все-таки не назовешь.

Взглянув еще раз на модель и на чистый лист, Берри наконец опустила кончик карандаша на бумагу и вывела одну-единственную волнистую линию. Она рисовала портрет Королевы Бедлама. Мэтью посмотрел на врачей, наблюдавших за процессом из угла комнаты: Хальцен курил глиняную трубку (клубы дыма тотчас уходили в окно), а Рамсенделл сложил руки на груди и одной рукой подпирал бородатый подбородок.

Часы Мэтью показывали четыре минуты девятого. Они с Берри прибыли в Уэстервик вчера вечером, когда уже стемнело, и рисовать портрет Королевы при свечах она не захотела. Мэтью объяснил докторам, что намерен взять с собой изображение пациентки в Филадельфию, дабы показывать его опрашиваемым горожанам. Доктора согласились, и тогда он спросил Берри, можно ли будет выполнить портрет при утреннем свете. Та ответила, что это наилучший свет для рисования портретов, ибо он подчеркивает и проявляет все мельчайшие особенности облика. Затем они с Берри сняли две комнаты в «Добром друге», поужинали у миссис Деполь и легли спать с одинаковой ломотой в теле после долгой поездки верхом и в одинаковом предвкушении нового дня и новых задач. Впрочем, Мэтью потребовалось выпить полбутылки портвейна, дабы успокоить ум и заснуть.

Утренний свет прекрасно освещал лицо леди, сидевшей недвижно и безмолвно в темно-фиолетовом кресле с высокой спинкой. Как и прежде, она безучастно смотрела в сад, будто все присутствующие в комнате — равно как и все обретающиеся в мире — люди были лишь фантазмом, не стоившим ее внимания. Как и прежде, облачко ее белых волос было аккуратно причесано, а руки без колец и браслетов крепко стискивали подлокотники. На ногах — те же розовые домашние туфли с бантиками. С прошлого визита Мэтью и Хадсона облик ее почти не изменился, если не считать шелкового халата, который был теперь не бледно-розовый, а цвета желтых бабочек, что перелетали в саду с цветка на цветок. Впрочем, нет, она сидела не совсем уж недвижно: губы ее то и дело подергивались, словно задавая вопросы, на которые не могло быть ответов.

Берри решила запечатлеть Королеву в профиль — именно так она изобразила своего деда.

— Что мне нужно будет рисовать? — спросила Берри пятничным вечером, сидя с дедушкой и Мэтью за кухонным столом.

— Портрет пациентки одного дома призрения… лечебницы для душевнобольных, — ответил ей Мэтью. — Лечебница находится в Уэстервике, Нью-Джерси, это примерно в тридцати милях отсюда.

— Лечебница для душевнобольных? — оживился Григсби, почуяв историю даже сквозь аромат куриных потрохов на тарелке. — А что за женщина? Мэтью, ты от меня что-то скрываешь?

— Ничего не скрываю. Я ведь говорил, что работаю теперь в бюро «Герральд», которое занимается решением проблем. Данная проблема состоит в том, что врачи лечебницы не могут установить личность пациентки и просят нас о помощи. А как можно установить личность без описания примет и внешности человека? Портрет, безусловно, лучше любого словесного описания. — Мэтью повернулся к девушке. — Если ты сможешь это сделать, я тебе заплачу.

— Конечно смогу, — ответила Берри. — В Лондоне я каждые выходные ходила в парк и рисовала людей. Порой даже удавалось продать портрет-другой. А ты думал, я одни пейзажики рисую?

— Даже не знаю, — насупился Григсби. — Уж очень опасно. Визит в сумасшедший дом! Да еще целый день ехать через лес! Нет, я решительно против.

Дедушкин запрет сработал лучше всяких уговоров — с тем же успехом он мог подбросить пороху в огонь. И вот субботним утром на рассвете Берри и Мэтью уже стояли у переправы на Уихокен, дожидаясь парома; тут-то она и задала вопрос, которого он давно ждал:

— Раз уж я согласилась ехать с тобой к черту на кулички и рисовать портрет сумасшедшей старухи, не кажется ли тебе, что я должна знать историю целиком? Не отдельные кусочки, которые ты скармливаешь дедушке, а все — от начала до конца.

Долго раздумывать Мэтью не пришлось. Он осознал, что ему позарез нужна поддержка этой девицы. Больше, чем кого бы то ни было.

— Да, — кивнул он, — тебе лучше все знать.

Остаток пути он посвящал ее в курс дела — начав с того, как был одержим идеей привлечь Эбена Осли к ответственности. Он поведал, как его подстерегли на Слоут-лейн, как убили Пеннфорда Деверика, а потом и Осли и как он бегал за Масочником по городу. Дальше Мэтью рассказал о своем устройстве на работу в бюро «Герральд» и договоренности с вдовой Деверик, поручившей ему найти убийцу мужа. Затем был описан визит во владения Эштона Маккаггерса — тогда-то Мэтью и заметил пропажу блокнота — и встреча с Масочником в темном переулке, когда убийца схватил его за горло и всучил ему вышеупомянутый блокнот с именами сирот и загадочными числами на отмеченной странице. Наконец Мэтью поведал о своем первом знакомстве с Королевой Бедлама и о ее удивительной реакции на фамилию Деверика. Могут ли итальянские маски на стенах палаты указывать на связь между неведомым прошлым Королевы и нынешними деяниями Масочника? Мэтью решил поискать ответ в Филадельфии, но для успеха этого предприятия ему необходим портрет.

Наконец он закончил рассказ, умолчав лишь о том, что Берри знать было необязательно: о ночных похождениях преподобного Уэйда и о насилии, свершенном над Мэтью взбесившейся Чарити Леклер. Первое надлежало хранить в тайне, а второе… второе просто не делало ему чести, черт побери.

— Ого! — воскликнула Берри, когда Мэтью умолк, и по ее тону совершенно нельзя было понять, потрясена она или напугана. — Смотрю, ты времени даром не терял. Вот это да!

Он лишь кивнул, окончательно решив оставить историю о бешеной бабе при себе.

Пока Берри рисовала Королеву в профиль, доктору Хальцену пришлось отлучиться к другим пациентам, а доктор Рамсенделл подошел поближе и стал наблюдать за работой. У Берри получался великолепный портрет: Королева буквально оживала на бумаге. Внезапно модель вздрогнула, повернула голову и посмотрела прямо на Берри. Та охнула от неожиданности и замерла, отняв карандаш от бумаги. Несколько секунд прошло в полной тишине: леди пристально глядела на Берри, будто вопрошая, что та делает в ее покоях. Рамсенделл молча приподнял руку, давая девушке понять, чтобы она не двигалась и ничего не говорила. В следующий миг глаза Королевы потухли, и она вновь обратила бесстрастный взор на залитый солнцем сад. Берри покосилась на Мэтью, получила ободряющий кивок и вернулась к работе.

Он стал тихо ходить по комнате, изучая маски и венецианский пейзаж на стенах. В богато убранной палате стояла тишина, которую нарушало лишь птичье пение за окном и методичный скрип карандаша по бумаге. Поэтому все испуганно вздрогнули, когда леди вновь обратила внимание на художницу и царственным голосом вопросила:

— Юная леди! Прибыл ли ответ короля?

Берри смешалась и вопросительно взглянула на врача: тот помотал головой.

— Нет, мадам, — осторожно ответила она.

Королева еще какое-то время смотрела на Берри, но Мэтью видел, что глаза ее вновь остекленели и обратились к таинственному внутреннему миру, где она проводила все дни напролет.

— Когда прибудет — сразу же мне доложите, — сказала она и добавила изможденным шепотом: — Он обещал, и он всегда исполняет обещания.

Рамсенделл и Мэтью переглянулись. Берри вернулась к работе. Королева удостоила их кратким визитом и тотчас удалилась в иные миры.

Когда Берри закончила портрет, Мэтью подошел к леди и опустился перед ней на колени. Рамсенделл внимательно наблюдал, но не вмешивался.

— Мадам, — обратился Мэтью к Королеве. Та не ответила и даже бровью не повела. Он повторил громче: — Мадам! — По-прежнему нет ответа; Мэтью наклонился поближе. — Пеннфорд Деверик, — произнес он.

На сей раз Королева Бедлама моргнула. Как будто ее хлестнули плеткой. Однако лицо сохраняло прежнее безучастно выражение.

— Откуда вы знаете Пеннфорда Деверика? — спросил Мэтью.

На сей раз — никакой реакции. Ни малейшего движения век.

Мэтью хотел надавить сильнее, но сперва взглянул на Рамсенделла, приподняв брови и как бы испрашивая у того позволения. Врач кивнул и тихо сказал:

— Давайте.

— Пеннфорд Деверик. Откуда вам известно это имя, мадам?

Мэтью почудилось или ее руки стиснули подлокотники чуть крепче? Подбородок чуть поднялся, а губы дрогнули, не издав ни звука?

Он терпеливо ждал. Если Королева и возвращалась на миг в этот мир, теперь она вновь его покинула.

— Я хочу вам помочь, мадам, — произнес Мэтью. — Мы все хотим. Прошу, выслушайте меня, если можете. Пеннфорд Деверик. Вам известно это имя. Вы знаете, кто он. Торговый маклер. Пожалуйста, попробуйте ответить… какое отношение Деверик имеет к Филадельфии?

Слово всплыло на поверхность, точно призрак дома номер семь по Стоун-стрит:

— Филадельфия…

— Да, мадам! — Мэтью увидел, как Рамсенделл подошел к креслу Королевы с другой стороны. — Если точнее — пожалуйста, выслушайте внимательно! — какое отношение Деверик имеет к вам?

Ответа не было, но Мэтью увидел, как лицо Королевы подернулось неким чувством, словно пробившимся из темницы отчаяния, в которой была заточена ее душа и ключ от которой был утерян. Чувство это исказило ее черты лишь на долю секунды, однако причинило несчастной столь чудовищную боль — губы Королевы скривились, глаза потрясенно вспыхнули, — что Мэтью испугался, не причинил ли ей больше вреда, чем пользы. Рамсенделл тоже это увидел и сразу вмешался:

— Мистер Корбетт? Лучше не стоит…

— Пеннфорд Деверик умер, — с трудом выдохнула Королева Бедлама. — Теперь ничего не докажешь. Никогда.

Мэтью не мог сейчас отступиться. Сердце его бешено колотилось в груди.

— Не докажешь чего, мадам?

— Ответ короля. — Ее глаза влажно заблестели. — Он обещал, обещал! — Единственная слеза медленно скатилась по щеке.

— Мистер Корбетт, — строго проговорил доктор Рамсенделл. — Встреча окончена.

— Прошу вас, доктор, последний вопрос! Умоляю! Последний вопрос — и мы сразу уйдем. Хорошо?

— Я несу ответственность за пациентов, сэр. — Рамсенделл заглянул в лицо Королевы — совершенно пустое, если не считать влажного следа на щеке. — Кроме того, она нас покинула.

— Могу я произнести последнее имя? Только имя. Ее отклик может стать важной подсказкой. — Он увидел, что Рамсенделл колеблется. — Одно имя, я даже повторять его не стану!

Врач замер. Потер рукой подбородок, а затем кивнул.

Мэтью придвинулся к Королеве так близко, что ощутил сиреневый аромат ее мыла.

Отчетливо и громко он произнес:

— Эндрю Кипперинг.

Мэтью и сам не знал, какого отклика ждал. Грома с небес? Потока ясного сознания, которое вдруг хлынет в выжженную пустыню ее разума? Стона, крика и внезапного возвращения в реальный мир, пусть и сулящий ей одни страдания и пытки?

Ничего этого, конечно, не произошло.

Старуха смотрела перед собой. Губы ее не двинулись, веки не дрогнули, пальцы не стиснули подлокотники. Как метко выразился Рамсенделл, Королева их покинула.

Судя по ее полному безразличию, имя Кипперинга ничего для нее не значило. Ничего.

Мэтью встал. Берри тоже вскочила и скрутила свою работу в трубочку. Эх! А ведь он был так уверен, что ответ рядом. Он вот-вот его увидит, но пока еще слеп. «Ответ короля. Он обещал, обещал!»

И эти таинственные, удивительные слова: «Теперь ничего не докажешь. Никогда».

— Я вас провожу, — сказал Рамсенделл. — Удачи вам в Филадельфии.

— Спасибо, — ответил Мэтью, не в силах прийти в себя. Как же близок ответ, как близок! — Удача мне понадобится. — И он с таким трудом выдавил из себя улыбку, что едва ею не поперхнулся.

Глава 39

Под свинцовым небом Мэтью стоял на палубе пакетбота «Меркурий» и смотрел, как из серой дымки выплывают очертания города, построенного на мечтах о братской любви.

Было утро вторника, почти семь часов. Вчера вечером Мэтью разделил плотный ужин с семью другими пассажирами и капитаном пакетбота, после чего крепко проспал всю ночь в гамаке, приятно покачивающемся вместе с судном. Утром он надел свой самый приличный костюм: темно-синий сюртук и жилет с серебряными пуговицами, а также новую темно-синюю треуголку, купленную только вчера утром, за час до отплытия «Меркурия». На плече висел коричневый парусиновый саквояж с кожаным ремнем, любезно предоставленный Мармадьюком Григсби. Заправленный в ворот белоснежной сорочки галстух в сине-белую полоску придавал его облику профессиональный флер. Иными словами, Мэтью теперь походил не на простого секретаря, а скорее на молодого адвоката, которому сегодня предстоит нанести немало деловых визитов. В частности, он должен был каким-то образом попасть на прием к Икабоду Примму, ведь заранее о встрече он не договаривался.

«Меркурий» медленно, но верно продвигался вдоль зеленых берегов реки Делавэр. Через некоторое время леса и поля на берегу сменились сперва россыпью деревянных построек, а затем и солидными кирпичными домами. Наконец показались верфи и пирсы, по которым сновали туда-сюда люди, грузившие и разгружавшие корабли. Толстые барабаны тросов, ящики, мешки и бочки всех размеров громоздились на пирсах в ожидании погрузки. Река сильно пахла болотом, однако именно она, очевидно, давала Филадельфии жизнь и приносила прибыль. В доках Мэтью видел большие корабли, которые вытащили на мель для ремонта, очистки от моллюсков и прочих подобных процедур. Работники с киянками и другими инструментами ползали вдоль по сооруженным лесам, точно муравьи, — каждый был сосредоточен на своем крошечном фрагменте общей большой картины.

Особое внимание Мэтью привлекла одна работа, производимая над старыми судами: с них скалывали названия. Те, кого кормило море, обязаны были почитать королеву Анну, а для записи нарушителей в порту всегда имелся чиновник с блокнотом и карандашом наготове. Потому все корабли со словом «король» в названии надлежало переименовать в «королев». Суда сидели килями в грязи в ожидании зубила и нового — более политически угодного — прозвания.

Мэтью внимательно наблюдал за этой работой с палубы «Меркурия», после чего вернулся мыслями к удивительной новости, которую обрушил на них с порога Мармадьюк Григсби воскресным вечером, когда усталые путники возвратились из Уэстервика.

— Потрясающая история! — воскликнул печатник. — Утром в церкви преподобный Уэйд поднялся на кафедру и объявил, что душа его давно не знает покоя и разрывается между долгом перед паствой и долгом перед семьей, каковую он создал вместе с покойной супругой. Посему он принял непростое решение — тут он надолго замолчал, словно до сих пор еще его обдумывал, — до последнего хранить верность жене и поступить так, как хотела бы она, даже памятуя о последствиях. Собравшись с духом, его преподобие сообщил, что его старшая дочь, Грейс, сейчас при смерти. И можешь представить, где она лежит, Мэтью?

— Не томите, — ответил Мэтью, кладя в чашку с горячим чаем ложку сахару.

— В доме Полли Блоссом! Немыслимо! — Белые брови его пустились в пляс. — Пастор во всеуслышанье объявил, что Грейс… как бишь он выразился?.. была дочерью улиц, однако сумела найти путь домой. Глядя в глаза всем собравшимся, он сообщил, что уже нанес ей визит в том самом доме и будет посещать ее до тех пор, покуда она не преставится. Мало того, он намерен отпевать ее и похоронить на кладбище, на участке по своему выбору. Ты, конечно, представляешь, как взбесились старейшины! Едва бунт не учинили!

— Представляю, — сказал Мэтью.

— Констанция при этом присутствовала, она сидела в первом ряду со своим женихом. Ну, ты его знаешь, одноухий здоровяк.

— Знаю.

— Судя по всему, их предупредили заранее, иначе они не стали бы молчать, но остальной народ в церкви как с цепи сорвался! Одни старейшины кричали про богохульство, другие — просто развернулись и вышли, и видел бы ты, как задрали носы жители Голден-Хилла! Ох, это было бы даже смешно… — тут Григсби помрачнел, — когда бы не было так печально. Боюсь, Уильяма Уэйда мы больше не увидим.

— Как знать, — возразил Мэтью, — характер у него все-таки очень сильный, и он многое сделал для церкви Троицы. Если прихожане встанут на его защиту — а они должны встать, и я буду в их числе, — вполне может быть, что он выстоит в этой буре.

Григсби обратил на него озадаченный взгляд:

— Почему меня не покидает чувство, что тебя это не удивляет?

— А что должно было меня удивить? Что наш пастор — в первую очередь человек? И что любой человек, достойнейший и недостойный, может стать жертвой обстоятельств? Или я должен подивиться, что тот, кто учит людей прощению и любви, оказался способен прощать и любить? Скажи мне, Марми, чему тут удивляться?

Печатник пожал непропорциональными плечами и удалился к себе — впрочем, не без ворчанья и пары причудливых гримас, сопровождаемых едва слышным раскатом китайского гонга.

Глядя на возникающий впереди город, Мэтью думал, что мог бы быть добрее к Григсби, однако его до сих пор трясло при мысли о каверзном плане печатника выдать за него внучку (и внучку, кстати, трясло не меньше). Нельзя просто посадить двух людей рядом и ждать, что они переплетутся корнями, точно растения. Нет, это должен быть долгий процесс, полный волнующих открытий. А дальше… дальше пусть все случится само собой. Однако Григсби заслуживал доброго отношения уже хотя бы потому, что вложил столько усилий в облагораживание молочного погреба. Купил хороший письменный стол, приличную кровать, повесил книжные полки — которым, Мэтью надеялся, недолго придется пустовать, — даже застелил земляной пол ковром! А еще установил надежный замок на дверь. Жаль, конечно, нет окна… Но теперь, в общем и целом, это действительно его собственное маленькое имение, и ни одно съемное жилье не обошлось бы ему дешевле.

— Мистер Корбетт?

Мэтью обернулся и увидел упитанного белобородого мистера Хаверстро, а рядом — его столь же упитанную и, к счастью, безбородую жену по имени Джанин. Минувшим вечером выяснилось, что супруги Хаверстро — уроженцы Нью-Джерси и владельцы мельницы неподалеку от Стони-Пойнта — намереваются погостить несколько дней у своего старшего сына, который вместе с семьей живет в Филадельфии. Поскольку мистер Хаверстро частенько там бывал, он подсказал Мэтью, где лучше всего переночевать.

— Очень приятно было познакомиться, — сказал Хаверстро, на прощанье протягивая ему мозолистую руку. — Надеюсь, ваша поездка сложится наилучшим образом. Говорите, вы здесь по какому-то правовому вопросу?

— Да, сэр.

— Что ж, желаем удачи. Не забудьте заглянуть в «Приют сквайра» на Честнат-стрит, там отменная говядина! Неплохо кормят и в «Синем якоре», если вы любите рыбу. А постоялый двор миссис Фонтейн ничем не хуже хваленого «Маркет-стрит-лодж», зато не в пример дешевле.

— Спасибо, сэр!

Миссис Хаверстро украдкой пихнула мужа в живот (Мэтью сделал вид, что ничего не заметил).

— Ах да! — воскликнул мельник, краснея. — Я все хотел спросить. Вы женаты?

— Нет, сэр.

— Ага, ясно. Ну а… девушка на примете у вас есть?

Мэтью понял, куда клонит мистер Хаверстро. Сейчас он скажет, что у друга его друга есть шестнадцатилетняя красавица-дочка, которая мечтает выйти замуж и нарожать детей. Мэтью улыбнулся и сказал:

— В настоящее время я наслаждаюсь свободой и не намерен с нею расставаться.

Взгляд мельничихи сразу потух. Хаверстро кивнул:

— Будете рядом — заглядывайте в гости!

Когда его жена отвернулась, он незаметно показал Мэтью оттопыренный вверх большой палец.

«Меркурий» ошвартовался, и Мэтью вместе с остальными пассажирами спустился по сходням на дощатый причальный настил. Неподалеку играл скрипач — под ногами у него стояла чашка для подаяний, — чуть дальше плясали две маленькие девочки, а родители подыгрывали им на барабанах. Что в Нью-Йорке, что в Филадельфии — одна картина.

Мэтью направился к перекрестку Уолнат-стрит и Четвертой, где, по словам Хаверстро, располагался дом миссис Фонтейн. Речной туман по-прежнему застилал все вокруг, но Мэтью увидел, что город весьма похож на Нью-Йорк: дома из красного кирпича и серого камня, церкви с деревянными колокольнями, пешеходы, спешащие по своим делам, и множество повозок и карет на дорогах. Заметил Мэтью и приятную отличительную особенность — рассаженные вдоль тротуаров деревья. Вскоре ему стало ясно, что и сами улицы здесь расположены иначе: план города представляет собой сеть длинных прямых улиц, протянувшихся с севера на юг и с запада на восток, в то время как Нью-Йорк местами застраивался беспорядочно и хаотично.

Пройдя еще один квартал, Мэтью понял, что у такой городской планировки, в остальном весьма удачной, есть один существенный недостаток. Из тумана вынырнула запряженная двумя лошадьми и груженная сеном телега. Она неслась с такой скоростью, что Мэтью запросто мог угодить под копыта, если бы вовремя не отскочил на тротуар, благодаря Бога за целые кости. По длинным прямым улицам велик был соблазн пустить лошадей во весь опор, что многие кучера и делали, — и горе зазевавшимся пешеходам!

Сняв комнату у миссис Фонтейн, побрившись и съев легкий завтрак, Мэтью взял саквояж и отправился на Маркет-стрит — искать контору Икабода Примма. Солнце начинало пробиваться сквозь серую мглу. Благодаря указаниям одного портного на углу Маркет-стрит и Четвертой найти нужное здание не составило Мэтью никакого труда: оно находилось в квартале от ателье на восток, рядом с красивейшей церковью Иисуса Христа, утопающей в тени зеленых вязов.

«Икабод Примм, юрист», — гласила медная табличка на калитке. Мэтью поднялся по шести ступеням крыльца к массивной деревянной двери, открыл ее и увидел за письменным столом в передней молодого секретаря. Атмосфера была тихая и мрачная, как в склепе, стены — цвета черного чая. Секретарь молча ждал, пока Мэтью закроет за собой дверь и подойдет к столу.

— Чем могу помочь, сэр?

— Я хочу встретиться с мистером Приммом, если это возможно.

Глаза молодого человека за стеклами очков казались холодными угольками, и наряд Мэтью явно не произвел на него ни малейшего впечатления.

— Простите, вы насчет?..

— Мне просто нужно с ним побеседовать, отниму у него буквально пару минут.

— Хм. — Секретарь скрестил на груди тонкие руки. Мэтью сразу признал в нем маленького человека, внезапно почуявшего власть. — Мистер Примм — человек занятой, сэр. Сейчас он с клиентом и вряд ли освободится в течение часа. Сейчас посмотрю… — Он открыл толстый журнал и сделал вид, что водит пальцем по списку запланированных встреч. — Нет, прошу прощения, но нет. Сегодня у мистера Примма нет свободного времени, и нового клиента он принять не сможет. — Секретарь поднял голову и безрадостно улыбнулся. — Быть может, вы придете завтра?

— Завтра утром я сажусь на пакетбот до Нью-Йорка.

— О, Нью-Йорк, говорите? Я сразу заметил, что вы не местный…

— Вполне допускаю, — учтиво произнес Мэтью. — Однако я все же надеюсь, что мистер Примм уделит мне пять минут. Сегодня. Неужели это невозможно?

— Увы, сэр, невозможно. — Секретарь взял в руки перо и с деловитым видом занялся тем, чем якобы занимался до прихода посетителя.

Мэтью надеялся, что до этого не дойдет. Но вот дошло. И как-то слишком быстро. Он открыл саквояж, достал оттуда свиток с портретом и положил его на стол перед секретарем.

— Если вы дорожите своим местом, — спокойно сказал он, — вы передадите это мистеру Примму. Я подожду.

Молодой человек развернул свиток и озадаченно взглянул на портрет — он явно видел изображенную на нем женщину впервые.

— Насколько я понимаю, в этом есть какой-то тайный смысл?

— Понимайте, как вам угодно, — ответил Мэтью уже с холодком в голосе. Он решил обойтись с этим досадным препятствием на дороге так, как обошелся бы Хадсон Грейтхаус. — Только будьте любезны, прямо сейчас оторвите свою понималку от стула и ступайте покажите портрет мистеру Примму. Плевать я хотел, с кем он сейчас, и через две минуты ему тоже будет плевать, уж поверьте. — Для пущей убедительности он выудил из кармана серебряные часы и открыл крышку.

Что-то все-таки проняло секретаря — то ли тон, то ли часы, — ибо он схватил со стола рисунок Берри и зайцем взлетел по лестнице, у подножия которой помещался письменный стол.

В ожидании его возвращения Мэтью завел часы. Минуту спустя раздался звук открывшейся двери и топот сапог по лестнице. Мужской бас прогремел:

— Не мог же я просто сидеть сиднем и терпеть побои! Средь бела дня, в моем любимом трактире! Надо вызвать старого хрыча на дуэль, вот что, и к чертям ваши суды!

— Думаю, это не самый разумный выход из ситуации, адмирал, — донесся голос секретаря, уже скорее раздосадованный, нежели властный.

Секретарь шел по пятам за человеком лет семидесяти в мундире с медалями на груди и в огромной двууголке с кокардой. Под глазом у адмирала красовался синяк.

— Мистер Примм обещал мне час! То ли я совсем выжил из ума, то ли час теперь длится десять минут! — возмущался адмирал, которого настойчиво вели к выходу.

— Да, сэр. Уверен, мистер Примм все устроит наилучшим образом. К тому же мистер Примм считает, что ваши время и деньги можно потратить на куда более полезные дела; незачем вам торчать у него в кабинете и часами обсуждать какую-то мелкую потасовку.

— Мелкую потасовку?! Этот старый морской чертяка едва глаз мне не выбил, и вы называете это «мелкой потасовкой»? А о моей репутации вы подумали?!

— Разумеется, сэр, ваша репутация для мистера Примма превыше всего. — Секретарь открыл дверь, выпроводил за нее морского волка и ядовито прошипел Мэтью: — Поднимайтесь!

Мэтью взял саквояж, поднялся по лестнице и очутился перед очередной дверью. Хотел постучать в нее, но потом передумал — напрасная трата времени. Его ведь ждут, в конце концов. Он сделал глубокий вдох, набрался храбрости и повернул дверную ручку.

Человек, сидевший за главным письменным столом у широкого окна, даже не поднял головы и вообще не подал виду, что заметил посетителя. На темно-зеленом бюваре перед ним лежал развернутый портрет Королевы Бедлама. Кабинет юриста являл собой образец опрятности и порядка (или, как сказала бы Берри, памятник тугозадости). На стене даже висело два портрета серолицых, явно склонных к запорам аристократов, а книжные полки были заставлены толстыми фолиантами в блестящих, будто недавно натертых воском кожаных переплетах. Вдоль правой стены на пьедесталах стояли три гранитных бюста неизвестных, но, очевидно, почитаемых господ, причем лица всех троих были повернуты ко входу — они словно оценивали каждого, кто осмеливался пересечь сей августейший порог. На полу лежал мышиного цвета ковер, а в серебристых лучах солнца не смела порхать ни одна пылинка. Напротив письменного стола помещался свободный стул, на вид не слишком удобный. В углу, за спиной мистера Примма, возвышалась, отбрасывая тень на его стол, гранитная статуя Фемиды с завязанными глазами, с мечом в одной руке и весами в другой. Мэтью подумал, что в этом мавзолее она смотрится весьма органично, ибо и человека за столом легко можно было принять за статую.

На Примме был черный сюртук в тонкую серую полоску и белая, застегнутая под горло сорочка. Черный галстух был завязан на шее безобразным узлом — мечта душегуба. На голове у Примма сидел высокий белый парик с тугими буклями, обрамлявшими вытянутое лицо под слоем белой пудры. Мэтью решил, что в жизни не видел такого длинного носа и такого маленького рта; то был даже не нос, а бульвар и не рот, а какая-то безделушка.

Потому Мэтью совсем не удивился, когда услышал высокий и одновременно тихий голосок Примма, — вероятно, такому и вовсе не требовался рот; туго поджатые губы почти не шевелились.

— Даю вам пять минут.

— Спасибо. Сожалею, что прервал вашу беседу с адмиралом.

— Это почетное звание. Мы тешим его честолюбие.

— А-а, — протянул Мэтью и подождал — не предложат ли ему сесть? Разумеется, предложения он не дождался.

Примм по-прежнему не отрывал взгляда от портрета. Тонкие длинные пальцы его скользили по бумаге, повторяя изгибы угольных линий.

— Я хочу знать, кто эта женщина, — сказал Мэтью.

— А вы сами кто будете?

— Меня зовут Мэтью Корбетт. Я приехал из Нью-Йорка.

— В каком качестве?

— Я — сотрудник бюро «Герральд».

Пальцы Примма застыли на месте.

— Их ближайшая контора — в Лондоне.

— Нет, сэр, это не так. Мы только что открылись по адресу: Стоун-стрит, дом семь, Нью-Йорк.

— Визитная карточка есть?

Внутри у Мэтью что-то екнуло. Карточка! Почему миссис Герральд не обеспечила его карточками перед отъездом? Быть может, она поручила Грейтхаусу их напечатать…

— Карточки пока не готовы, — ответил он.

Тут Примм наконец оторвался от портрета и поднял взгляд на Мэтью. Бледное лицо с маленькими, глубоко засевшими где-то внутри черными глазками уставилось на него как на мерзейшего портового таракана.

— Нет карточки? Стало быть, вам нечем подтвердить свою личность? — Последние слова он произнес так, словно в этот момент пытался разгрызть кость.

«Ага, хочет выбить меня из колеи, — подумал Мэтью. — Нападает, вместо того чтобы защищаться».

— Мою личность подтвердят доктора Рамсенделл и Хальцен.

— Однако их здесь нет.

— Есть или нет, именно они обратились в бюро — и ко мне — с просьбой установить личность пациентки. Они считают, что смогут ей помочь, если…

— Как вы смели сюда заявиться! — оборвал его Примм, и, хотя в голосе его явственно слышался скрученный в тугую пружину гнев, лицо не выражало совершенно никаких чувств. — Наверное, вы просто сбежали из дурдома! Или, быть может, докторишек давно пора засадить в их же Бедлам? Мои рекомендации были исчерпывающи и понятны даже ребенку!

— Я же вам говорю, врачи хотят помочь этой леди и…

— Убирайтесь вон! — прошипел Примм. — Катитесь отсюда и знайте, что врачами им больше не быть, пациентку я заберу у них в течение недели, а вы, никчемный молокосос без имени и без карточки, очень скоро останетесь и без карьеры, которая разобьется вдребезги о скалы контрактного права!

Мэтью опешил. К лицу уже начал приливать жар, но тут до него дошло, что Примм хочет вывести его из равновесия. Точнее, он на это рассчитывает. Мэтью проглотил ярость, выждал несколько секунд и сказал:

— Вы перегибаете палку, сэр. Пациентку вы не заберете, потому что ни одно из существующих заведений подобного рода не может обеспечить ей таких условий. Да и ваш клиент не одобрит перевода, верно?

Примм не ответил. Он вновь обратился в недвижную статую, подобную богине Фемиде.

— Если у меня есть еще три минуты, — продолжал Мэтью, — позвольте потратить их с пользой. Пожалуйста, взгляните вот на это. — Он открыл саквояж, достал оттуда последний номер «Уховертки» со статьей об убийстве Пеннфорда Деверика и положил его на стол перед Приммом:

— Ваш клиент, хоть и очень добр по отношению к вышеупомянутой особе, может быть причастен к убийству.

— Масочник? — Губы Примма скривились так, что их стало почти не видно за носом. — Что за бред?

— Это не бред, сэр. Ваш клиент вполне может быть этим самым Масочником. Который, между прочим, совершил уже три убийства. Вашего клиента зовут Эндрю Кипперинг?

— Простите?

— Да, этот приемчик мне тоже известен. Потянуть время и подумать. Если мистер Кипперинг — ваш клиент, сэр, он мог убить троих человек. Я хочу выяснить почему и смею полагать, что установление личности таинственной пациентки Уэстервикской лечебницы поможет мне найти мотив. Вы так не думаете?

— Я думаю, — ответил адвокат, — что по вам Уэстервик плачет.

— Вы только что узнали, что ваш клиент может быть убийцей. Неужели это не имеет для вас никакого значения?

— Единственное, что имеет для меня значение, сэр, — это доказательства. — Примм выпятил подбородок. — Известно ли вам, что это такое? Не домыслы, не фантазии, а доказательства? Много лет я служу закону и воплощению справедливости, что стоит за моей спиной, и считаю, что доказательства суть альфа и омега моей профессии. А у вас доказательств нет, сэр. Поэтому я настоятельно рекомендую вам вернуться в Нью-Йорк и забыть об упомянутой пациентке, а я тем временем разберусь с врачами — пусть и действующими из лучших побуждений, но совершенно безграмотными в юридических вопросах.

Убедившись, что Примм закончил тираду, Мэтью тихо произнес:

— Ей ведь можно помочь. Сейчас она полностью закрылась в себе и сидит целыми днями в полном одиночестве. Вряд ли ей это на пользу.

— Ах, так вы теперь еще и доктор?

— Я лишь хочу знать ее имя и историю.

— С тем же успехом можете попросить луну спуститься с небес и сыграть вам на скрипке.

— Я искренне надеялся на ваше содействие, — сказал Мэтью. — Но раз вы отказываетесь, мне придется обойти с этим портретом все трактиры, постоялые дворы и церкви Филадельфии — хоть кто-то да должен ее знать. Я узнаю ее имя и историю, даже если для этого мне придется всю ночь ходить по улицам города.

— Ах так. Что ж, полагаю, мне действительно лучше вам помочь — раз вы так страстно этого желаете. — Примм улыбнулся, будто его полоснули бритвой по лицу, взял в руки портрет и порвал его сначала пополам, а затем в клочки. Мэтью бросился было спасать то, что осталось, но не успел. Обрывки портрета посыпались из рук Примма. — Вот и славно! Теперь сможете лечь спать пораньше.

Глава 40

Мэтью стоял на улице, возле конторы Примма, и гадал, куда податься дальше. Повезло еще, думал он, что самодовольный секретарь не выпроводил его за дверь пинками…

Интересная штука: когда он потянулся к столу за номером «Уховертки», Примм первым схватил газету. Его змеиные глаза-бусинки посмотрели на Мэтью с вызовом: мол, попробуй отбери. Стало быть, он не хочет, чтобы газету кому-то показывали. Это о чем-то говорит.

Но вопрос остается: куда теперь?

Солнце уже пекло вовсю, туман бесследно исчез. Мимо, строя Мэтью глазки, проплыли две юные леди с зонтиками, но ему было не до флирта. Легкий ветерок шелестел в кронах деревьев на Маркет-стрит. Мэтью остановился и посмотрел по сторонам. На другой стороне Третьей улицы и примерно в половине квартала к северу он приметил вывеску харчевни «Пирожок» с изображением пирога и кружки эля и решил оттуда и начать — хотя бы глотнуть эля для успокоения нервов. Пока Мэтью пропускал мчавшуюся по дороге карету, у дверей юридической конторы мелькнуло что-то белое.

Икабод Примм вышел на улицу и стремительным утиным шагом направился на юг по Третьей улице. Провожая взглядом щуплого адвоката, Мэтью заметил, что в правой руке тот мертвой хваткой сжимает номер «Уховертки».

«Ага, — подумал Мэтью, — все-таки я выкурил напудренную гадюку из гнезда!»

Он дал Примму сделать еще несколько шагов и, держась на безопасном расстоянии, пошел следом.

Через минуту адвокат повернул на Честнат-стрит и двинулся в противоположную от реки сторону. Мэтью постоял на углу, глядя, как белый парик мелькает в толпе прохожих на тротуаре, после чего возобновил преследование, решив, что Примм слишком увлечен своими мыслями и оглядываться не будет. Пройдя еще квартал, тот резко свернул в трактир под названием «Фонарщик».

Трактир показался Мэтью самым обыкновенным: несколько коновязей у тротуара, окно из круглых донышек стеклянных бутылок, прозрачных и зеленых. Без лишней спешки Мэтью открыл дверь и вошел, щурясь от темноты после яркого солнца. Внутри стоял зеленоватый полумрак; на крюках под потолочными балками висели лампы.

В самом деле ничем не примечательный трактир. Длинная барная стойка, за которой сидели с кружками эля несколько хорошо одетых джентльменов, а рядом восемь столиков, на каждом — по свечному огарку. Заняты были только три из них, поскольку обед еще не начался. Найти среди посетителей Икабода Примма не составило труда: он сидел в самом дальнем углу и, щурясь, пытался читать при свечах «Уховертку».

Мэтью стал потихоньку приближаться. Примм заметил его только в тот миг, когда он подошел вплотную. В черных глазках адвоката вспыхнул огонь, его игрушечные губы пожевали воздух и выплюнули:

— Опять вы!

— Виноват.

— Еще бы! Устроили за мной слежку!

— Нам просто было по дороге, мы шли в одну сторону.

— Вот и топайте себе дальше — до самого Нью-Йорка.

За спиной Мэтью возник чернобородый здоровяк с гривой иссиня-черных волос. Он поставил на стол небольшую стопку и наполнил ее до краев напитком из коричневой бутылки. В нос Мэтью ударил щекочущий аромат крепкого яблочного бренди.

— Оставь бутылку, Самсон, — сказал Примм, и здоровяк вернулся за стойку.

Мэтью подумалось, что если Примм выпьет целую бутыль этой весьма горючей смеси, у него не только лампа на столе загорится, но вспыхнет синим пламенем и парик.

— Решили заправиться? — съязвил Мэтью. — Понимаю. Неприятно бывает узнать, что твой клиент — убийца.

Примм сделал долгожданный, очень большой глоток. Глаза его тут же увлажнились и заблестели.

— Думаю, она его мать, — продолжал Мэтью. Версия, впрочем, была так себе: неужели мать никак не откликнулась бы на имя сына? — Он упрятал ее в Уэстервик, а сам тем временем подготовил и осуществил убийство трех человек. Но вопрос-то в другом: кто в таком случае отец?

— Самсон! — рявкнул Примм, опалив горло очередным глотком огненного зелья. — Этот молодой человек меня донимает. Если он произнесет хоть слово, пни его как следует под нью-йоркский зад и вышвырни на улицу.

— Хорошо, мистер Примм, — библейским басом прогремел Самсон, уставившись в лицо Мэтью с расстояния примерно в четыре дюйма, и для пущей убедительности щелкнул костяшками огромной, точно стена иерихонская, руки.

Мэтью решил, что глупо лишаться здоровых зубов ради одного-единственного слова. Он коротко улыбнулся Примму, отвесил поклон и спешно покинул трактир, покуда ему самому лампу не затушили. Дальше по улице обнаружилось еще одно заведение под названием «Арфа и шляпа». Он приблизился к двери и, прежде чем войти, извлек из саквояжа свиток — второй портрет Королевы Бедлама, который Берри по просьбе Мэтью нарисовала на тот случай, если пальцам Примма придется не по вкусу первый.

Мэтью вошел в трактир с портретом в руке и надеждой, что кто-нибудь узнает изображенную на нем леди, в сердце.

Очень скоро его надежды потерпели крах: никто из посетителей и сотрудников трактира женщину не узнал. На другой стороне Честнат-стрит находился «Приют сквайра», упомянутый Хаверстро. Мэтью вошел туда с портретом наготове, и тут же к нему пристал какой-то пьяница, заявивший, что эта леди — его мать, которую он не видал с тех пор, как под стол пешком ходил. Пьянице было за шестьдесят, и Мэтью решил, что это невозможно. Хозяин трактира, оказавшийся весьма доброжелательным молодым джентльменом двадцати с небольшим лет, сказал, что лицо у леди знакомое, но имени ему не вспомнить. Мэтью поблагодарил всех за участие и отправился дальше.

До третьего трактира — «Старого ведра» на Уолнат-стрит — он добрался аккурат к обеду, по каковому случаю там собралось больше дюжины человек. Молодой человек в красно-коричневом сюртуке, с русыми усами и бородкой, взял в руки рисунок и стал вдумчиво его разглядывать, одновременно поедая жареную картошку с сосисками и запивая их портвейном. Затем он подозвал к себе приятеля несколько более неотесанного вида и показал тому рисунок. Остальным посетителям тоже стало любопытно, и они собрались толпой вокруг стойки.

— Кажется, нынче утром я видел эту леди на Фронт-стрит, — наконец сказал молодой человек. — Ее дочка играла на тамбурине, а она монеты собирала.

— Ну нет! — фыркнул его приятель и так резво рванул на себя лист, что Мэтью испугался, как бы второй портрет не постигла та же участь, что и первый. — Ты разве не понял, кто это? Вдова Блейк, ясное дело! Она сегодня как раз у окна сидела, когда я мимо проходил.

— Никакая это не вдова Блейк! — заявил коренастый трактирщик, ставя пустой кувшин под кран винной бочки. — У вдовы Блейк лицо толстое, а у этой — худое.

— Говорю тебе, это она! Глаза разуй! — Тут грубиян-деревенщина бросил на Мэтью подозрительный взгляд. — Ну-ка, ну-ка! А чего это ты всюду носишь портрет вдовы Блейк? Тебе какое до нее дело?

— Не она это, — вставил трактирщик.

— У нее неприятности, что ли? — последовал вопрос от молодого человека с бородой. — В долги влезла?

— А я говорю, не вдова Блейк это! Дай гляну. — Трактирщик толстой лапищей рванул портрет на себя и едва не оторвал уголок. — Не, эта слишком тощая. Кому-нибудь еще кажется, что это вдова Блейк? — Он поднял портрет, демонстрируя его собравшимся. — Кому кажется, тем больше не наливаю!

Мэтью почел за удачу, что сумел выбраться оттуда с целым рисунком и никто не огрел его дубиной, предназначенной для выколачивания долгов. Он сказал собравшимся, что ищет пропавшего без вести человека, — деревенщина на это ухмыльнулся и заявил, что вдова Блейк никуда не пропадала и все знают, где она живет.

Мэтью показал портрет нескольким прохожим на улице, но леди никто не узнал. Дальше по Уолнат-стрит, сразу за телегами, с которых фермеры торговали фруктами и овощами, он обнаружил еще два трактира друг против друга. Тот, что справа, назывался «Кривая подкова», а на левой стороне улицы расположилась харчевня «Семь звезд». Усомнившись, что кривая подкова принесет ему удачу, Мэтью решил довериться звездам.

И вновь обедающие — около дюжины господ в деловом платье и несколько хорошо одетых женщин, пришедших угоститься напитками и нехитрыми блюдами из меню (запеченная курятина, какой-то пирог и овощи, явно свежие, с тех самых телег). В харчевне царили чистота и порядок, сквозь большие окна струился яркий свет, а люди за столиками оживленно беседовали. На стене за стойкой были нарисованы семь белых звезд. Точно такая приятная атмосфера стояла в «Рыси да галопе» — Мэтью сразу почувствовал себя как дома. Он приблизился к стойке, пропустив вперед служанку с подносом тарелок, и к нему почти сразу вышел высокий седовласый человек, до этого наливавший вино другому посетителю:

— Чем могу помочь, сэр?

— Здравствуйте. Понимаю, что вы очень заняты, и заранее приношу извинения за беспокойство, но не могли бы вы взглянуть? — Мэтью положил перед ним развернутый портрет Королевы.

— А можно сперва узнать, с какой целью вы мне это показываете?

— Я представляю нью-йоркскую юридическую контору. — Ложь во спасение? Вполне может быть, ведь это лишь вопрос трактовки. — Один наш клиент хочет установить личность этой женщины. Мы думаем, что у нее могли остаться близкие в Филадельфии. Знакомо ли вам ее лицо?

Трактирщик взял в руки портрет.

— Минутку, — сказал он, выудив из кармана очки. Затем повернул портрет к солнечному свету, отражавшемуся от полированной стойки… и тут же нахмурил седые брови. — Так вы из Нью-Йорка, говорите?

— Да. Прибыл сегодня утром.

— Вы адвокат?

— Нет, строго говоря, не адвокат.

— И кто же вы — строго говоря?

— Я…

Кем же назваться? — стал гадать Мэтью. Разоблачителем? Нет, не годится. Дедуктором? Что за нелепое слово! Он решает проблемы, так кто же он? Решатель? Нет. С тем же успехом можно назвать себя просеивателем улик. Взвешивателем доказательств. Детектором правды и лжи.

А вот это уже ближе.

— Я детектор, — сказал Мэтью.

Трактирщик нахмурился еще сильнее:

— Кто-кто?

Нет, тоже не годится. Если хочешь, чтобы тебя принимали за профессионала, умей и изъясняться как профессионал.

В голову тут же пришло новое слово, и Мэтью произнес его со всей убедительностью, на какую только был способен:

— Я хотел сказать, сэр, что я — детектив.

— Повторюсь: кто-кто?

Тут внимание трактирщика, к счастью, привлекла красивая женщина с седыми волосами, вышедшая к ним из кухни.

— Лизбет! — сказал он. — Подойди-ка и скажи мне, кого ты видишь.

Она отставила в сторонку кувшин, который пришла наполнить вином, и внимательно рассмотрела портрет. Мэтью увидел, как она нахмурилась, и сердце замерло у него в груди: похоже, им что-то известно! Женщина обратила вопросительный взгляд карих глаз сперва на Мэтью, затем на трактирщика и сказала:

— Это Эмили Суонскотт.

— Вот и я так подумал. Молодой человек говорит, что приехал аж из Нью-Йорка. Он… ну, в общем, из юридической конторы. Его клиент хочет установить личность этой женщины.

— Эмили Суонскотт, — повторила Лизбет, обращаясь к Мэтью. — Можно спросить, кто ваш клиент и откуда у вас этот рисунок?

— Боюсь, это конфиденциальные сведения, — ответил ей Мэтью, стараясь говорить как можно непринужденнее. — Ну, вы понимаете. Закон обязывает.

— Допустим, понимаю, но где сейчас миссис Суонскотт?

— Одну минутку. Вы совершенно уверены, что это она?

— Абсолютно. Иначе и быть не может. Миссис Суонскотт нечасто выбиралась из дома, но однажды я повстречал ее на погосте при церкви Христа. Я на могилу сестры пришел, а миссис Суонскотт как раз клала цветы на могилы своих сыновей.

— Цветы? — Вообще-то, Мэтью хотел сказать «могилы», но слово застряло у него в горле.

— Да. Добрая была женщина. Рассказала мне, какие цветы особенно привлекают бабочек. Вроде как ее старшему сыну, тому, что утонул, нравилось их ловить.

— О… — ошалело произнес Мэтью. — Старшему, говорите.

— Ужасное несчастье, — кивнул трактирщик. — Ему было всего одиннадцать, если не ошибаюсь.

— А сколько сыновей у нее было?

— Только двое, — ответила Лизбет. — Младший умер от лихорадки, когда ему…

— И шести не было мальчишке, — подсказал трактирщик.

Мэтью решил, что он ее муж и «Семь звезд» принадлежит им обоим.

— Мы с Томом слышали, что миссис Суонскотт больна. — И вновь карие глаза искательно посмотрели на Мэтью. — Она совсем перестала выходить из дома. А потом взяла и исчезла. Вы знаете, где она?

— Знаю, — ответил Мэтью с облегчением, но не теряя бдительности.

— Тогда зачем показываете всем ее портрет? — спросил Том. — Раз вы знаете, где она.

— Вина, пожалуйста! — сказал подошедший к стойке посетитель, чему Мэтью даже обрадовался: трактирщик отвлекся и, стало быть, от ответа можно увильнуть.

Или нет.

— Так где сейчас миссис Суонскотт? — спросила Лизбет.

— Она действительно больна, — ответил Мэтью. — Увы, сейчас она не способна даже говорить.

— Конечно. Такое пережила…

— Вы про смерть ее сыновей?

— Ах нет. — Женщина поджала губы. — То есть это, конечно, ужасное горе. Но я говорю о той трагедии…

— Какой именно? — уточнил Мэтью.

Тут к ним вернулся Том:

— Несчастный случай или преступная халатность — называйте, как нравится. Доказать ничего не удалось, но мистера Суонскотта пытались привлечь к ответственности, и на суды ушло все состояние семьи. Предприятие было застраховано, однако репутацию страховкой не вернешь. Печальная история. Люди они были добрые и порядочные, мистер Суонскотт всегда такой вежливый… Жену его, правда, я не знал. Но когда пять человек погибли, а остальные едва не умерли, кого-то надо было призвать к ответу.

— Погибли пять человек? Как?

— Отравились вином, — сказал Том. — Никто не знает, что это была за отрава и как она попала в вино. Это случилось в «Белом олене» на Арк-стрит, сразу за Четвертой улицей. Конечно, трактира там больше нет. Никто не посмел бы арендовать помещение после такой истории. Когда было дело?.. — спросил он у Лизбет.

— В девяносто седьмом, — ответила та. — В самый разгар лета.

Ага. Знакомая дата. Мэтью вспомнил: Джоплин Поллард говорил, что Деверик купил маклерскую контору здесь, в Филадельфии, в 1698 году, правда, у человека по фамилии Айвз, который и остался управляющим. По коммерческим меркам — давным-давно.

Мэтью не мог не спросить, хотя ответ был ему уже известен:

— А что вас связывало с мистером Суонскоттом?

— Он был торговый маклер, — последовал ожидаемый ответ, от которого Мэтью все равно внутренне содрогнулся: так темен и глубок был открывшийся за ним омут. — Поставлял здешним трактирам и харчевням вино, мясо, эль… да все.

Вдруг в памяти Мэтью всплыли слова Роберта Деверика, произнесенные в покойницкой Маккаггерса: «У моего отца было своего рода кредо. Он говорил, что удел любого предпринимателя — война. И свято в это верил».

И другие слова касательно кредо, сказанные Робертом уже дома: «Коммерсант — воин. И если кто-то осмелится бросить тебе вызов…»

— Его надлежит сокрушить, — произнес Мэтью, думая вслух.

— Прошу прощения?

— Ничего. Извините. — Он поморгал и вернулся к текущей беседе. — Понимаю, вы сейчас очень заняты. Можно мне прийти попозже и задать вам еще несколько вопросов? О Суонскоттах и той трагедии?

— Мне не слишком-то много о ней известно. — Том подставил кувшин под кран одной из винных бочек за стойкой. — Но что знаю — расскажу. А вот кто был в курсе всех подробностей, так это Гордон Шалтон — у него своя ферма к северу от города.

— Да, точно, — добавила Лизбет. — Мы у него на прошлой неделе закупали фасоль и кукурузу.

— В двух милях на север по дороге, — сказал Том, ставя полный кувшин на стойку. — Гордон вам расскажет, он много лет работал у Суонскоттов кучером и конюхом. Приехал с ними из Лондона.

Лизбет взяла в руки портрет и снова его рассмотрела:

— Шалтон очень обрадуется, что она жива. Он так горевал, когда умер мистер Суонскотт…

— А как это случилось?

— Никто точно не знает. Несчастный случай или… — Лизбет умолкла.

— Или самоубийство, — закончил за нее Том. — Это случилось вечером. Мистер Суонскотт шел по делам и явно был озабочен случившимся: все деньги уходили на суды и адвокатов, его обвиняли в преступной халатности и хотели посадить в тюрьму… То ли он случайно шагнул под карету, то ли нарочно. Говорили, что он застраховал жизнь в лондонской конторе. Миссис Суонскотт уже хворала, когда он погиб. Она и раньше редко выходила из дома, а уж потом… словом, больше ее никто не видел.

— Трагедия, — покачала головой Лизбет. — Очень мне жаль этих людей. — Она вернула портрет Мэтью.

— Спасибо вам большое, — сказал он, — за уделенное время и за ответы. — Это ведь успех, не так ли? Надо радоваться! Он узнал имя, которое давно искал! Почему же на душе теперь так муторно? — Две мили к северу от города, говорите?

— Да. — Том заметил душевную боль в глазах Мэтью. — Что с вами?

— Должен признаться, мне страшно ехать к мистеру Шалтону. Вы не поймете… Но вероятно, после его рассказа я окончательно перестану видеть разницу между убийцей и палачом. — Мэтью убрал портрет обратно в саквояж и улыбнулся озадаченным супругам. — Всего вам доброго.

Часть четвертая. Методы убийства

Предыдущая Стр. 3 из 12 Следующая

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Часть четвертая. Методы убийства

Оглавление