Джон подошел и остановился перед ней.
Она посмотрела ему в лицо. Его синие глаза не отрывались от ее глаз.
— Мария, ты совсем не знаешь меня.
Она слышала, как напряжен его голос. «Ну все, — подумала она, — это конец. Все. Святая Мария! — Ею овладела паника. — Что я сделала не так? Что не то я сказала на палубе?»
Она встала со стула.
— Что вы имеете в виду?
— Ты недостаточно знаешь меня. Не знаешь, кто я на самом деле.
— Я знаю о вас больше, чем вы знаете обо мне.
— Да, это так. Но мы сейчас говорим о разных вещах, — запротестовал он. — То, что я знаю о тебе, на сегодня достаточно.
— Как это? — мягко упрекнула она. — То немногое, что я сказала вам о себе — достаточно, а то, что я вижу в вас, — нет.
Рот Марии был упрямо сжат, в глазах сверкали искры. Джон хотел высказать ей то, что угнетало его сердце и совесть. Он хотел, чтобы она знала все, прежде чем они предадутся страсти.
— Я жду, — нетерпеливо сказала она.
Ей казалось, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. Неизвестно, как долго сумеет выдержать эту браваду, но та — новая Мария, какой она себя ощущала, — не сдастся без боя.
— Мария, — начал, поколебавшись, он, — я провел всю свою жизнь в море. Я потерял способность… общаться с… ну… женщины вообще…
Джон не мог найти подходящих слов.
— Мария, я третий сын в семье, ты об этом не задумываешься, но ты должна это знать. — Он с волнением вглядывался в ее лицо, ожидая ее реакции, но она спокойно смотрела на него.
— Ну и что, я пятый ребенок у своих родителей. Я не понимаю…
Джон уставился на нее: она едва доходила ему до подбородка, но какая в ней сила духа!
— Это означает, что я не наследую титул своего отца. Я богат, это правда. Но я никогда не буду правителем…
— Для вас это важно? — прервала она его. — Вас волнует, что у вас не будет собственного графства?
— Речь идет не об этом, дорогая. Я не мечтаю стать графом. Для меня это ничего не стоящее понятие.
— Тогда о чем вы? — Она в упор смотрела на него. — Какое это все имеет значение?
— Потому что, хотя ты и вдова, ты можешь найти себе прекрасную партию. Я знаю, что для тебя это важно.
— Для меня? — Она была в шоке. — Почему для меня должны значить хоть что-то эти титулы?
— Ради бога, Мария. Хоть ты и молчишь о своей семье, очевидно, это семья высокого ранга. Я уверен, твоя семья планирует для тебя что-нибудь получше.
Ее сердце дрогнуло. У командующего, видимо, очень сильно развита интуиция.
— Мы говорим о вас и обо мне, а не о наших семьях.
— Все равно ты знатная дама, — настаивал он.
— И? — Она продолжала, не дожидаясь ответа: — Разве лучше стало бы, если бы я ею не была? Может, мне следовало притвориться простолюдинкой. Крестьянкой. Это повлияло бы на ваши чувства ко мне?
Джон покачал головой.
— То, что чувствую, я чувствую по отношению к тебе. Ты можешь изображать из себя кого угодно, ну, например, королеву Венгрии — это не изменит моего чувства. — Он глубоко вздохнул. — Но я не потому начал весь этот разговор. Ты должна знать. Я бы не хотел, чтобы из-за того, что у меня нет титула…
Мария, подняв руку, прервала его:
— Посмотри на меня, Джон. Это я.
Слова замерли у него на губах, казалось, буря, свежая весенняя буря в его душе, смела их. Ее зеленые сверкающие глаза вбирали его в себя, от нее шел свет добра и любви.
Джон Макферсон остановился, как будто впервые увидел ее. Он так был сосредоточен на самом себе, на своих собственных проблемах и недостатках — возрасте, положении в обществе, неумении соответствовать требованиям… кого? Джон приготовился выслушать примерно те же жалобы, которыми его донимала Каролина. Опять об этом проклятом титуле. Приготовился к тому, что его гордость вновь будет ранена. Он смотрел на женщину, которую ему подарило море, и не находил слов.
Мария увидела, как с его лица спадало напряжение. Она шагнула к нему.
— Ничего из того, что ты сказал, не изменит моего представления о тебе, ничего. Ранг, титул, власть, состояние — они для меня ничто. — Она любит этого человека. Он единственный, кого ей надо в жизни. Но зачем говорить ему об этом, если они расстанутся, как только достигнут Антверпена.
Она подняла на него глаза и улыбнулась, еще не готовая признаться во всем, но что-то в ней требовало рассказать ему частично о своем прошлом.
— Ты говорил о себе. Но не ответил на мой вопрос: почему ты смиряешься с тем, что знаешь так мало обо мне?
Джон снова почувствовал жар в своих чреслах. Она выглядела еще красивей. Джон думал о ее словах. Ей не нужно того, что другие женщины обычно ищут в мужчинах. Он смотрел на нее с обожанием.
— Я знаю все самое важное о тебе, дорогая, — спокойно сказал он. — Но хотел бы знать больше.
— Тогда скажи, что уже знаешь? — спросила она шепотом. Она пока не думала, как далеко позволит себе раскрыться, но ее сердце с ней согласно. Джон рассказал ей о себе, сколь откровенна может быть она сама?
Он глубоко заглянул в ее глаза и взял ее руки в свои. Она права, он так мало о ней знает. На ее ладонях новая кожа была бледно-розовой. Она сегодня сняла повязки.
— Ну, дай подумать. Я знаю, что ты умеешь быстро поправляться.
Она кивком пригласила его продолжать.
Он нежно гладил ее ладони. Потом поднес их к губам.
— У тебя самая нежная кожа из всех женщин, которых я знал.
— Не преувеличивай и не подлизывайся, — улыбнулась она. — Никаких басен, только факты, пожалуйста.
Джон согласно кивнул. Положив руки Марии себе на плечи, он привлек ее к себе.
— У тебя самые сказочные глаза русалки…
— Пока я слышу только описания моей внешности, милорд, — прервала она, обвивая руками его шею. — В моих глазах нет ничего сказочного.
— Говорю, что вижу, дорогая.
— Просто в них отражается свет твоих глаз.
— Ты очень умна, дорогая. Но нет, твои глаза цвета редкого нефрита, а свет исходит из твоей души.
— Тс-с, сэр Джон. Опять преувеличение. — Она поднялась на цыпочки и щекотала его губы своими.
Руки, обнимавшие ее, были тверды, как сталь.
— Ты страстная, прелестная, добрая. — Она открыла рот, чтобы возразить, но он закрыл его поцелуем. — И ты не замужем, — прошептал он.
— Ты считаешь, что вдовам место в монастыре?
Видя, как недоуменно поднялись его брови, она улыбнулась.
— Для некоторых, но не для всех.
— Да, но ты считаешь, что женщина должна беспокоиться о том, что с ней будет завтра.
— Да, а ты не боишься, что я не могу дать тебе много? Тебя завтрашний день не волнует?
Ее пальцы гладили его волосы. Тело прильнуло к нему.
— Тебя эта черта характера привлекает? — спросила она.
— На данный момент — да. — Его руки гладили ее спину. — Но боюсь, что настанет время, когда я буду страдать от этого.
Она просунула руку ему под рубашку. До Антверпена оставалось еще два дня пути.
— Давай насладимся тем, что нам осталось. А когда это время придет, я буду страдать вместе с тобой.
— Мария, — прошептал он, поднял ее на руки и понес в постель.
Джон осторожно опустил ее на пол у высокой кровати. Мягко потянув, он развязал ворот ее платья, и оно скользнуло к ее ногам. Мария, в одной сорочке, прильнув к нему, трепетала в ожидании. Его губы ласкали ее тело, руки, обхватив ягодицы, прижимали ее к своим возбужденным чреслам. Осмелев, она хотела узнать о нем все, переступить последние барьеры. Представив себе, как их обнаженные тела будут погружаться друг в друга, она почувствовала, что теряет сознание. Но он отвел ее руки. «Это безумие, — подумал он. — Пообещать одно, а делать совсем другое». На минуту он ощутил себя мальчишкой из религиозной школы, заигрывающим с дочкой повара. Но, чувствуя трепетное тело Марии рядом со своим, он не мог заставить себя тут же оторваться от нее и обхватил ее крепкие маленькие ягодицы.
«К черту все, до Антверпена всего лишь два дня», — подумал он. Военные корабли императора охраняют эту часть моря, и, может, он вообще последний раз остался с Марией наедине. Но подсознательно он продолжал считать, какую еще скорость ему удастся выжать из судна.
Джон отвел руки Марии за спину.
— Почему ты не позволяешь мне дотрагиваться до тебя? — упрекнула она.
— Потому что я дал слово! — прорычал он, не спуская глаз с полных круглых грудей, просвечивающих сквозь тонкую ткань сорочки. Он видел, как напряглись ее соски. — Если ты еще раз дотронешься до меня, я за себя не поручусь.
Ее дыхание прервалось, он целовал ее шею. Губы его опускались все ниже, тело ее устремилось навстречу, когда он прильнул к месту, где билось разбуженное им сердце. Рукой Джон сорвал бретельки ее сорочки, она невесомо скользнула на пол. Мария закрыла глаза.
Губы Джона припали к ее розовым соскам, его язык ласкал, мучил, искушал. Он приподнял ее груди, впиваясь в них губами.
— Джон, — ее голос стал хриплым от желания, — мне все равно, что ты обещал. Я хочу, чтобы мы познали до конца друг друга.
— Это будет… будет… потом. — Командующий отстранился от нее, пожирая глазами ее обнаженное тело. В темноте, там, на палубе, он не мог видеть, как же она хороша. Ангел. Ее кожа, белоснежная, как облака в середине лета, светилась и мерцала. Груди, высокие и полные, жаждали его прикосновения. Извив бедер и темный треугольник, скрывавший вожделенное лоно, не отпускали его взгляда. Ноги ее такие длинные и стройные. Он вновь посмотрел ей в лицо, порозовевшее и прекрасное.
— Мой бог, — пробормотал он, — как ты хороша.
Она никогда не думала, что сможет так стоять перед мужчиной. Она даже не представляла, что взор мужчины может так ласкать. Его глаза потемнели от желания.
— Возьми меня, — прошептала она. Она принадлежит ему, только ему. Джон Макферсон — первый и последний мужчина в ее жизни.
Командующий покачал головой.
— Я никогда не ощущал такой своей слабости и такой нежности к женщине, — прошептал он, гладя ее плечи, грудь, живот и бедра.