Бланка, скрывая усталость, апатию, а порою и раздражение, молча, выдавливая из себя приветливую улыбку, слушала его. Нетрудно было понять эту женщину. Ей было уже далеко за тридцать — не тот возраст, чтобы с упоением внимать бесконечным и едва ли не однообразным песенкам, в каждой из которых молодой граф без устали восхвалял добродетели прекрасной дамы своих грёз. К тому же она недавно родила последнего ребёнка — сына Карла, будущего короля Сицилии и Неаполя, правление которого вызовет народное восстание, вошедшее в историю под названием «Сицилийской вечерни».
Тибо, безусловно, понимал, что становится чересчур назойливым, но ничего не мог поделать со своей любовью. Он обожал сидеть напротив Бланки, глядеть в её глаза и, держа её руки в своих, говорить ей о любви. Иногда, разумеется, он «переключался» и рассказывал весьма любопытные пикантные истории из жизни провенского двора, потом клял на чём свет стоит графов Бретонского и Булонского, а заодно с ними Лузиньяна, по выражению самого Тибо «ренегата без души и сердца». Это они заманили его, возведя поклёп на королеву-мать и обещая пост первого министра при новом правительстве. Но очень скоро разговоры о политике надоедали ему, и он вновь принимался терзать уши вдовствующей королеве своими любовными излияниями.
Присутствие супруги в королевском дворце явно не понравилось ему. Нахмурив брови, он сердито спросил её, какого чёрта она здесь делает. Уж не завела ли любовника? Что-то зачастила она в Париж.
— Зачастила? — искренне удивилась Агнесса. — С чего это вам взбрело в голову? Я и не помню, когда в последний раз была здесь.
— Ну так я напомню вам. С месяц тому назад, перед самым Шиноном, вас видели в королевском дворце.
— Меня? — разыграла удивление супруга. — Кто это вам сказал? Вероятно, произошла ошибка.
— На вашей лошади была попона с гербом Шампани.
Агнесса не подала виду, что испугалась, поймав себя на мысли о допущенной ею грубой оплошности.
— Ах да, действительно, — беспечно махнула она рукой, — я совсем забыла. А вы, оказывается, шпионили за мной?
— Что вы делали в Париже?
— Я? Что я делала в Париже? А вы как думаете? Вы покинули дом ни свет ни заря и помчались на запад. Так сказали мне слуги. Что же мне было думать? Чего ради вы, бросив все дела, поскакали неизвестно куда? Я подумала, что в Париж. Уж не к любовнице ли? Кажется, она довольно долго отсутствовала, но вот наконец вам сообщили, что она вернулась, и вы полетели к ней на крыльях любви, забыв о том, что у вас есть жена. Впрочем, в последнее время вы совсем перестали меня замечать. Уж не потому ли, что завели себе даму сердца?
Так из обороны Агнесса ловко перешла в нападение.
— Это не ваше дело, — буркнул в ответ Тибо.
— Ещё бы, конечно, не моё, — продолжала супруга безошибочно выбранную тактику боя. — Это касается нового правительства, которое, как выяснилось чуть позднее, уличило вас в измене вассальной присяге королю!
— Я раскаялся в своём поступке и вновь принёс клятву верности.
— Кому? Королю или вдовствующей королеве? Вы прямо-таки не отходите от неё. Не забрались ещё в её постель? Об этом уже сочиняют стишки. Почему бы вам самому не написать несколько строк на эту тему? Ей-богу, чудный вышел бы мадригал.
— Не суйте свой нос, куда вас не просят, занимайтесь лучше своими делами, — огрызнулся супруг.
— Что я и делаю, — парировала Агнесса. — Или вы желаете спросить, отчего я снова в Париже? Успокойтесь, я, в отличие от вас, приехала сюда не к своему рыцарю и даже не к мужу, а к родственнику, моему зятю — Фердинанду Португальскому, человеку, которого я люблю всей душой с раннего детства. Что вы молчите? Или вы не знаете, что граф Ферран на свободе? Может быть, для вас является новостью также то, что мы с ним любим друг друга, как брат и сестра? Ну так спросите у него самого, коли стали страдать забывчивостью.
— У меня прекрасная память, вам это известно.
— Ну ещё бы! Вам долго не забыть позорного бегства из-под стен Авиньона, где вы оставили умирать короля Людовика, в смерти которого, я слышала, обвиняют вас.
— Замолчите! Клянусь, я непричастен к этому! Всему виной проклятая болезнь. Она сотнями укладывала людей на прокрустово ложе, и ни один из них не подходил под её мерку.
— И вы, боясь оказаться в этом списке, решили удрать?
— Кончился срок моего вассального обязательства…
— Разумеется, возлежать у ног дамы своего сердца и декламировать ей свои стансы куда приятнее, нежели проливать кровь на поле брани.
— Чёрт бы вас побрал, мадам, и зачем только вы повстречались мне в этом коридоре! А ведь я хотел идти другим путём. Однако, прежде чем уйти, я скажу вам следующее, и зарубите это себе на носу: граф Шампанский Тибо Четвёртый никогда не избегал опасностей, и никто ещё не смел упрекнуть его в том, что он трусливо покинул поле боя. Вы должны бы об этом знать.
— Тогда и я скажу вам, пока вы ещё не ушли: не смейте больше шпионить за мной. Это недостойно рыцаря и мужчины.
— Но и вы тогда уж, будьте так добры, не бросайтесь в погоню за своим супругом, услышав, что он уехал на запад.
И Тибо быстро ушёл. Агнесса, улыбаясь, глядела ему вслед. Она была довольна. Сам Господь уготовил им эту встречу. Теперь у неё были развязаны руки. Единственно — надо упросить Феррана не торопиться покидать Париж: ездить с ним на охоту, на прогулку… занять чем угодно. Так у неё появится причина не слишком-то торопиться в Шампань.
И всё же волей-неволей Тибо сам способствовал новому разрыву отношений с дамой своего сердца. Он всё больше надоедал Бланке, и она, как ни крепилась, уже не имела сил благосклонно выслушивать его ежедневные признания в любви, выраженные в стихотворной форме. С каждым днём она всё холоднее встречала своего воздыхателя, всё печальнее становилось её лицо, когда они оставались вдвоём. Тибо заметил это, что отразилось на его балладах: вместо весеннего мажора они дышали минором глубокой осени; в них стали звучать нотки грусти и отчаяния. Бланка была этому только рада — наконец-то её поэт стал понимать, что она устала от его амурных сочинений.
Такая метаморфоза не могла остаться не замеченной кардиналом, и чем реже стал появляться в покоях королевы-матери Тибо, тем чаще перед ней мелькала лиловая мантия Сент-Анжа. Тибо это начало раздражать. Он ежедневно встречался с легатом в коридорах и кабинетах королевского дворца, холодно здоровался и спешил пройти мимо, обменявшись с соперником парой ничего не значащих фраз.
Но ещё больше Тибо ненавидел Бильжо. Как же мешал ему этот неусыпный страж, денно и нощно стерегущий покой королевы! При виде его у бедного поэта заплетался язык, туманился взгляд, он забывал концы строф. В его глазах Бильжо выглядел обыкновенным соглядатаем. Бланка выслушивала его сетования по этому поводу, но ничего не предпринимала. Бильжо был её щитом, а для Тибо — третьим лишним, при котором он никогда не осмелился бы перейти грань дозволенных отношений, и Тибо порою готов был убить этого безмолвного стража, словно приросшего к платью любимой им женщины. Бланку же это вполне устраивало. Она предпочитала держать графа Шампанского на расстоянии, королевский статус диктовал ей такое поведение. Так же она вела себя с кардиналом, которому тоже не нравился чересчур уж бдительный охранник королевы-матери. Он даже стал подозревать наличие любовных отношений между госпожой и её слугой, но не осмеливался высказывать своих догадок, боясь уронить свой престиж духовного лица и обнаружить что-то похожее на ревность с его стороны.
Об этом же, кстати, не раз думал и Тибо. Жаль, что им с кардиналом не удавалось найти общий язык, в противном случае им было бы о чём поговорить; эта тема, возможно, даже сблизила бы их. И не случилось бы того, чего так опасалась Бланка, — повторного мятежа. Кардинал, конечно же, не позволил бы Тибо вновь предать вдовствующую королеву. А тот был уже близок к этому. Равнодушие Бланки, недружелюбные взгляды легата, насмешки над ним придворных дам, которые нельзя было не заметить, да тут ещё собственная жена…
Как-то в галерее с ним повстречалась некая дама. Пристально поглядела на него, сочувственно покивав головой, и, подойдя, откинула вуаль с лица.
— Герцогиня Бургундская! — поражённый, воскликнул Тибо.
— Не сочтите за бестактность моё вмешательство, граф, но не могу не сказать вам нескольких слов, — оглядевшись, торопливо произнесла Алиса де Вержи. — Можете ли вы выслушать меня?
Тибо был удивлён. Что надо от него герцогине?
— Говорите, мадам.
— Не обижайтесь на мои слова, но вы становитесь посмешищем всего двора. Вас отвергают, вас не хотят видеть! Или вы сами не замечаете этого?
— О чём вы?
— Нет ничего проще пригнать лошадь на водопой, но нельзя заставить её пить. А ваша супруга готовится следовать по пути королевы Англии Изабеллы Ангулемской, наставляющей мужу рога у неё на глазах.
Тибо побагровел лицом и сжал кулаки.
— О ком вы говорите? Кто смеет домогаться графини Шампанской?
— Не мужчина, женщина всему виной. Кобыла не захочет — так и мерин не заберётся на неё.
— Кто он? Назовите имя!
— Раскройте шире глаза. Тот, кто пожелает, — увидит. Но не понукайте лошадь, и она пойдёт шагом.
— Вы имеете в виду Агнессу?
— Ваша тень делает те же движения, что и вы сами. Не поймёте меня — вспомните Шинон; путь из Парижа до Беллема в два раза короче.
И Алиса де Вержи, накинув на лицо вуаль, быстро скрылась с глаз.
— У нас с Бильжо был о вас разговор, — сказала как-то Бланка Агнессе. — Он говорил, что вы глаз с него не сводите.
— Что же он, жаловался или, напротив, на его лице читался восторг? — с интересом спросила супруга Тибо.
— Лёгкая улыбка играла у него на губах во время нашей беседы; кажется, графиня, вы ему небезразличны.
— Ого! Так он, значит, умеет улыбаться? Поистине, это удивительно.
— Не будьте к нему слишком строги. Этот человек перенёс большое горе. Его жена неожиданно умерла; их ребёнку было в то время всего пять лет. Бильжо души не чаял в сыне, любил его сильнее родной матери, всё своё время проводил с ним, мечтая вырастить из него храброго рыцаря. Но неведомая болезнь в скором времени вслед за женой унесла в могилу и сына.