И к полудню у южных ворот города как с одной, так и с другой стороны собралась огромная толпа горожан, снабжённых всеми видами оружия простонародья. Во главе их, у подножья холма Святой Женевьевы, восседали на лошадях несколько рыцарей и члены семейства де Немур.
— Вперёд, друзья мои! — воскликнул граф де Монфор, указывая мечом направление. — Спасём миропомазанника Божьего! Нас тут три-четыре сотни, никак не меньше. Увидев такое войско, подлые изменники в страхе разбегутся.
— А сколько их? — спросил кто-то. — Не больше ли нас?
Монфор не знал точное число, но счёл нужным обнадёжить людей:
— У короля пятьдесят всадников. Неужели вы думаете, что враги выслали бы против него войско в тысячу шпор? Их не больше ста, уверяю вас. Конечно, придётся повозиться, но Бог указывает нам путь с высоты небес, и Он сулит нам победу! Вперёд же, на Монлери, во славу Бога и нашего короля!
И это невиданное войско, горланя победные песни, гремя цепями и стуча древками копий об укатанный повозками и утоптанный людьми тракт, двинулось в направлении Орлеана. Навстречу ему из Этампа тоже выступили горожане, небольшим, правда, числом — около ста человек. Одним вступать в бой им было невыгодно, и они решили близ замка дожидаться подхода основных сил из Парижа, как о том сообщили гонцы. Встреча обоих ополчений должна была произойти у стен замка Монлери.
Городок Монлери точно вымер — не видно на улицах людей, не пасётся скот на лугах: войско стоит под стенами замка, в котором нашёл убежище юный король. Дымят костры, ржут кони, слышится людской говор. Жители догадываются: как только прибудет подкрепление с осадными орудиями, начнётся штурм. День прошёл, другой наступил, а подмога осаждающим всё не торопится. Но скоро явится, и тогда королю несдобровать: замок не такой уж неприступный, овладеть им не составит большого труда. Люди в надежде вопрошали священника в приходской церкви, и он уверял их, что Бог не оставит Своего миропомазанника; слушая его, жители истово молились о спасении их короля.
И тут случилось нечто такое, что заставило всех выбежать из своих домов и с удивлением уставиться на Орлеанскую дорогу. По ней, со стороны Парижа, двигалась к ним большая толпа людей, возглавляли её рыцари числом в полтора-два десятка. Люди рассыпались, шли по обе стороны дороги, но по мере приближения к Монлери они всё больше уходили вправо. Наконец они оказались на равнине и тотчас устремились к лагерю осаждающих.
Там тем временем произошло заметное смятение: воины выбегали из палаток, спешно облачались в доспехи и вскакивали на коней, молча и в недоумении глядя на торопящихся к ним непонятно во что одетых и неизвестно чем вооружённых людей.
— Чёрт знает что такое! — кричал, не сводя взгляда с парижан, Ангерран де Куси. — Что за сброд движется прямо на нас? Где рыцари, машины, конница — где то, чего мы ждём? Скажет мне кто-нибудь, что это за сборище сумасшедших?
— Клянусь дарами волхвов, это не что иное, как народное ополчение! — отозвался его брат Роберт.
— Какое ополчение! Откуда оно взялось? Уж не из Парижа ли?
— Боюсь, что так, кузен, — ответил ему Жан де Дрё. — Кажется, они всё-таки выслали гонца, и тот добрался до столицы, но, поскольку там нет солдат, они наспех сколотили войско из горожан.
— Эту шайку лавочников ты называешь войском? — расхохотался сир де Куси. — Да мы покончим с ними за считанные мгновения! Разве они умеют рубить мечом или колоть копьём? Да и откуда у них всё это? Клянусь троном Люцифера, брат, это смертники! Они идут сюда, чтобы найти здесь свою погибель.
— Не могу разделить твоей уверенности, — возразил ему Роберт. — Нетрудно биться с рыцарем — он действует согласно правилам и кодексу чести. Но нет ничего сложнее сразиться с простолюдином, ибо не знаешь, каким он будет действовать оружием и какой предпримет шаг. Нырнёт, к примеру, под твою лошадь и вспорет ей брюхо, а потом то же самое проделает с тобой, когда ты будешь валяться на земле и в бессилии махать мечом. А может подкрасться сзади и стащить тебя с седла с помощью копья, на конце которого крюк. Что стоит ему тогда размозжить тебе голову дубиной или, к примеру, срезать её косой, которой он косит траву?
— Провалиться мне на этом месте, если Роберт не прав, — молвил Жан, не сводя глаз с толпы людей, которая с криками: «Да здравствует король!» и «Во имя Христа!» неумолимо приближалась к ним, вопя и размахивая своим оружием. — Я вижу в руках у них цепи, дубины и копья с крючьями, о которых только что упоминалось. Но среди них есть и всадники, их надо уничтожить в первую очередь. Потом настанет очередь черни.
— Если до этого чернь не всадит тебе копьё в спину или в живот, — усмехнулся Роберт. — Однако я вижу у них в руках луки. Какими бы ни были они стрелками, но в рожу каждого из нас, можно быть уверенным, они не дадут промаха.
— И их много, — произнёс Жан, надевая перчатки и шлем. — Их очень много. На каждого из нас выйдет как минимум по трое. Возблагодарим Господа, братья, если из этой свалки нам удастся выбраться живыми. Согласен со мной, Ангерран?
— Пустяки! — беспечно ответил тот, вскакивая на коня. — Что за настроение перед пустячной стычкой! Клянусь, ни один из этих остолопов не уйдёт живым с этого поля! Мы пойдём на них во фронт, а чтобы они не подкрались с тыла, оставим поодаль с полсотни наших людей. Вперёд, братья! С нами Бог!
И сотня рыцарей, заранее предвкушая победу и смеясь на ходу, взмахнув мечами, бросилась навстречу парижскому ополчению.
Парижане, согласно приказам своих начальников, тоже растянулись широко во фронт. Мятежников это не устраивало — им пришлось вытянуться в линию длиной чуть ли не в четверть мили. Зато у ополченцев были задействованы все силы, без резерва.
И сражение началось. Рыцари принялись бить мечами, чаще рубя воздух, нежели поражая цель: люди, не мешая друг другу, ловко увёртывались от смертоносных клинков, били всадников цепями, кололи копьями, стаскивали крючьями с коней и добивали на земле дубинами и ножами. Сами тоже несли потери, но на место раненых и убитых вставали новые воины, в то время как выбывшего из строя всадника заменить было некем. Раздирая глотки, крестьяне и горожане кричали, отдавая команды, указывая друг другу на оружие, которым следовало действовать в том или ином случае, и помогая раненым и тем, кто терялся, не зная, как поступить. Всадники стали сыпаться с коней, да и те часто падали: юркие горожане ныряли под брюхо лошади и рассекали ей сухожилия на ногах; конь падал вместе с седоком, которого немедленно добивали. Но чаще, жалея животное, попросту перерезали подпругу.
Около десятка рыцарей уже лежали мёртвыми, но и ополченцы потеряли почти вдвое больше. Боевая выучка давала себя знать: конник не стоял на месте и рубил налево и направо, так что порой не удавалось увернуться. И всё же численное превосходство горожан сказывалось: всадник не успевал наносить удары; пока он разил цель, случалось, ему косой отсекали руку или били дубиной по ногам, с другой стороны в это время ему в горло вонзался крюк.
Ещё пятеро выбыли из строя, потом ещё столько же. Но мятежники не желали сдаваться: сталь не уставала рубить человеческую плоть, словно тушу животного на бойне, а щит всё же прикрывал рыцаря с другой стороны, хотя оставлял без защиты его ноги и ограничивал обзор.
И тут на помощь ополченцам, оглашая воздух громкими криками: «Господи, огради от врагов нашего короля!» и размахивая своим нехитрым оружием, поспешили горожане Этампа. Рыцари стали оборачиваться, послышались проклятия. Впрочем, они тут же перестали сыпаться: от Монлери на помощь спешили соратники, остававшиеся в резерве. Они уже выбрались из засады, как вдруг увидели тех, что бежали со стороны Этампа. Придержав коней и дав новым ополченцам вступить в сражение, они зашли к ним с тылу и принялись безжалостно избивать.
В этом была ошибка горожан. Всего минута — и они поменялись бы со всадниками местами, очутившись у них в тылу. Но кто из них мог знать о запасном отряде? Оглянувшись, горожане поняли, что попали в ловушку. Металлические, безжалостные тиски стали медленно сжиматься, сея на своём пути смерть, и вскоре сошлись, оставив после себя ручьи крови и груду искалеченных тел.
Увидев подмогу, рыцари воспрянули духом и с удвоенным рвением принялись рубить живую плоть, брызгавшую вокруг себя кровью.
Но и засадный отряд также оказался в ловушке: ворота замка раскрылись, по мосту застучали копыта лошадей, и в спину воинам сира де Куси ударила конница короля. Немного их было, всего сорок всадников, но они связали боем столько же врагов, и это немного приободрило горожан. Они по-прежнему рьяно бились за державу, за Бога, за своего короля, но силы их таяли: на одного рыцаря приходилось уже двое-трое убитых или покалеченных.
И тут де Куси решил изменить тактику боя, спешно отдав соответствующие команды: охватить ополченцев со всех четырёх сторон — это лишит их возможности манёвра и позволит создать вторые тиски, которые раздавят людей так же, как это уже сделал засадный полк.
— Увы, полк этот связан боем! — прокричал сир де Куси находившемуся рядом с ним Жану. — Придётся обойтись без него. Скачи, брат, на другой фланг, бери за собой почти всех наших. Надавим на чернь со стороны дороги, пусть пятятся туда, где бьётся наша засада. Вряд ли эти лодочники решатся вступить в бой: поди разбери в той куче, где свои, а где чужие!
И не успели парижане опомниться, как их, охватывая полукольцом, принялись теснить в сторону замка. Они всё ещё яростно сопротивлялись и успевали-таки прикончить одного-двух всадников, но другие безжалостно рубили их мечами и топтали копытами лошадей. Люди умирали — без покаяния, без молитвы — и успевали лишь воздеть руки к небу, прося Господа принять к себе душу невинную, как эти руки рубил меч, а с плеч скатывалась голова.
И тут горожан охватила паника — самая страшная вещь на войне; они поняли, что им не победить и через четверть часа или ещё раньше все они будут уничтожены этой чудовищной военной машиной, закованной в железо и обученной сеять смерть. Но умирать так просто они не собирались и, хотя их становилось всё меньше, они отступали, защищаясь, к замку, видя смерть с обеих сторон, но уповая на помощь Господа.