— Ты должен сказать, что смирился с её величеством королевой, клянёшься больше не выступать против неё с оружием в руках и приносишь клятву верности юному королю Людовику Девятому. Если же ты нарушишь данный обет, то король имеет полное право подвергнуть тебя смертной казни как государственного преступника и нарушившего клятву вассала.
Он обернулся, подозвал одного из своих людей, державшего в руке перо (Тибо всегда брал с собой писаря).
— Ты записал, Гастон? Ничего не упустил?
Тот кивнул и протянул графу пергамент.
— Хорошо. Вот документ, Моклерк, в котором записано всё то, что я сейчас сказал. Здесь будут стоять четыре подписи: одна — твоя, остальные — трёх свидетелей. Первый — я сам.
И Тибо поставил свою подпись в углу документа.
— Второй — отец Перрэн.
К нему подъехал всадник с распятием на груди. Поцеловав его, он размашисто расписался. (Такой правитель, как граф Шампанский, не мог отправиться в путешествие без духовного лица, в данном случае воинствующего монаха.)
— Третий — маршал де Плезиан. А теперь, — объявил Тибо, когда все три подписи стояли на своих местах, — ты, Пьер Моклерк, выполнишь то, что я тебе сказал, после чего поставишь свою подпись там, где укажет тебе Гастон. А для убедительности рядом с тобой будет стоять отец Перрэн с Библией в руках, на которой ты и принесёшь свои клятвы. Но не думай, что легко отделался. Если король не сможет совладать с тобой, я приду ему на помощь. Но не обещаю тебе казнь, достойную дворянина, а просто повешу тебя, как собаку. Итак, приступим. Слезай с лошади, Моклерк, королева спешилась и она ждёт.
Герцог сжал зубы. Его заставляют делать то, чего он не хочет делать, а он к этому не привык. Он должен публично (!) просить прощения, и у кого?.. Мало того, он обязан поцеловать руку. Чью?! А потом ему надлежит принести клятву верности. Кому?! Да ещё и положа при этом руку на Библию! Нарушит — и снова будет отречен. Но не беда, не в первый раз. Всех отлучали: Филиппа, Генриха, Иоанна, обоих Фридрихов, Львиное Сердце, Конрада… Пройдёт время, и снимут проклятие.
И Моклерк огромным усилием воли заставил себя стать на колени и коснуться губами руки королевы-матери. Пусть так! Забудется. Зато ему не грозит темница. Свобода дороже всего, ради неё стоит пойти на сделку с самим дьяволом!
Он сделал всё, как просил победитель, и теперь стоял молча у стремени коня, гордо подняв голову и задумчиво глядя на запад, где угасал оранжевый диск уходящего солнца.
— А теперь крикни стражникам, чтобы отворили ворота, и возвращайся в своё логово, — приказал ему Тибо. — Счастье твоё, если этот урок пойдёт тебе на пользу, если же нет — пеняй тогда на себя. Граф Шампанский не привык бросать слов на ветер.
Моклерк вскочил в седло и, не оборачиваясь и не проронив ни слова, тронул коня. Оставшиеся в живых его всадники последовали за ним.
Проводив его взглядом до ворот, Тибо повернулся к одному из своих сподвижников.
— Клостраль, скажи наёмникам, пусть принимаются за работу. — И он кивнул на мёртвые тела. — Это их добыча. Таков закон войны.
По команде своего вожака рутьеры бросились ловить лошадей, собирать оружие и снимать доспехи с убитых воинов. Граф Шампанский был прав: закон войны позволял такие действия и оправдывал их.
Бланка уже сидела в седле. Тибо подъехал, улыбнулся.
— Моя королева, я счастлив, что смог оказать вам услугу. Благодарение Богу, ко мне прибыл гонец.
— Но я никого не посылала, — удивлённо ответила Бланка. — Как рыцарь из волшебной сказки, вы явились, чтобы выручить меня из беды. Кому я обязана тем, что снова вижу вас рядом, мой храбрый Тибо? В который раз уже вы спасаете меня и королевство моего сына!
— Ваш ангел-хранитель — тот, что всегда рядом с вами, — кивнул Тибо в сторону Бильжо, бесстрастно глядевшего в пустоту перед собой, словно не о нём шла речь. — Вам впору позавидовать. Хотелось бы и мне, чёрт возьми, иметь рядом такое преданное сердце.
Бланка повернула голову:
— Так это ты, мой славный цербер? Но разве я приказывала тебе, Бильжо? Ты поступил наперекор моему желанию?
Бильжо поглядел на королеву. Её тёплый взгляд и ласковая улыбка благодарили его яснее всяких слов.
— Я давал клятву оберегать тебя. Нет ничего важнее для государства, давшего мне жизнь. Бог сказал: «Спаси того, кто породил тебя, и будешь сам спасён». Мог ли я поступить иначе, королева?
Не имея ни слов, ни сил возразить, Бланка смотрела на него, как мать смотрит на сына, совершившего благородный поступок. Она протянула ему свою руку, ладонью вверх. Никому не был известен этот жест, только им двоим. В ответ Бильжо протянул свою руку ладонью вниз. Таково было их рукопожатие, крепкое, бессловесное. И никакого поцелуя. Встретившись глазами, они улыбнулись друг другу.
— А теперь в путь! — громко крикнул Тибо, указывая рукой на восток, и всё войско шагом направилось в сторону сеньории Монфор, оттуда, утром, — к Парижу.
От предместий до самого дворца королеву сопровождал восторженно кричавший приветствия народ.
Глава 27. Этот костёр не последний
Узнав о том, что произошло, легат де Сент-Анж пришёл в негодование:
— Как можно было так рисковать, ваше величество? Вас чуть было не схватили эти сумасбродные принцы семейства Дрё! Пьер Моклерк! Так вы говорите, это он собирался заключить вас под стражу? Конечно же, он у них главный и он подстроил вам ловушку. Надлежало привезти его сюда в цепях и упрятать в Лувр!
— Никакой ловушки мне не подстраивали, ваше преосвященство. Вы же знаете, я добровольно отправилась туда, безо всякого к тому принуждения или просьбы. Я хотела заставить его одуматься, отказаться от своих дерзких планов, но вместо этого…
— Вместо этого вы едва не попали в плен! Ваше счастье, что подоспел граф Шампанский, сам Господь направил его вам на помощь, и в этом я усматриваю великий промысел Божий. Тибо преданный вассал, вам надлежит всячески отличать его от других, держать при себе, одаривая своими милостями…
Кардинал осёкся. Чёрт побери, что он тут плетёт! Какие милости? Ещё подумает, будто он подталкивает её к любовной связи с Тибо, в котором он, с ужасом признаваясь себе в этом, давно уже видел соперника.
И кардинал закончил, с ходу переключившись на врагов престола, впадающих в грех и нарушающих законы, установленные Церковью:
— А Пьера Моклерка, вздумай он вновь пойти против короля, предам проклятию! Сегодня же напишу Папе. Что это такое, в самом деле?
И написал[42]:
«…Они совсем обнаглели, эти псы королевской крови, не проходит и двух-трёх месяцев, как они устраивают всё новые мятежи против королевы-опекунши. Она еле успевает отбиваться от них. Ей активно помогает граф Шампанский, но сила бунтовщиков неистощима и, без сомнения, подпитывается деньгами, доставляемыми на континент через пролив. Чем объяснить иначе их беспрестанные выступления, которые важны не столько для них самих, сколько идут на пользу потомку безумных английских королей?
Нельзя не увидеть в этом предательства интересов французской короны, выражающегося в клятвопреступлениях и вероотступничестве; ничем другим нельзя назвать вооружённые нападения на помазанника Божьего и его мать, вместо которой они сами мечтают править королём и монархией. Считаю правомерным и необходимым вмешательство Святого престола, который, буде повторится мятеж, буллой отлучит от Церкви главарей бунта: герцога Бретонского Пьера Моклерка де Дрё и графа Булонского Филиппа, прозванного Строптивым, коего мятежники планируют поставить во главу нового правительства.
Третий — Гуго де Лузиньян, граф де Ла Марш, — по всему видно, одумался. Он дружен с графом Шампанским и побаивается его, а потому — надолго ли, кто знает? — держит сторону короля и его матери, которая верна Святому престолу и крайне благожелательно относится к Вашему покорному слуге Роману де Сент-Анжу.
Писано в Париже 26 августа 1227 года».
Королевский дворец загудел, зажужжал на все лады: королеву-мать чуть не убили у стен Дрё, её спас от смерти Тибо Шампанский! «Теперь она не отпустит его от себя. Да и неудивительно, ведь у них такая любовь, а она ещё совсем не стара», — трещали фрейлины. «Что ж такого? Найдётся разве дама, что устоит перед таким рыцарем и не раздвинет ног? Не старуха же она, к тому же испанка с горячей кровью», — делились мнениями придворные ловеласы.
Правдой во всём этом было то, что Бланка решила не отпускать от себя Тибо. Она не могла, не хотела этого делать, всё женское существо её противилось расставанию, хотя она и понимала, в каком свете иные злопыхатели могут истолковать её поведение. Не столь ещё прочной, не вполне утвердившейся была её власть, и ей не следовало афишировать свои отношения, прикрываясь статусом правительницы королевства, — она знала и об этом. Ей не подобало давать пищу для дурных толков, и она не позволяла себе того, что вполне могла позволить себе каждая из её придворных дам в любом укромном месте дворца. С ней рядом был легат, архиепископы Санса и Реймса, её советники, и она не имела права ронять свой престиж в глазах всех этих людей, даже мысли не допускала об этом. Её каприз (желание всегда видеть рядом с собой верного Тибо) казался ей не внушающим никаких опасений, ведь вместе они были только днём, ночью же ширма недозволенности разделяла этих двух людей. Бланка знала, что за ней следят, стараясь уличить её в грехе, поймав на «месте преступления», поэтому «преступление» это было ей заказано в тюрьме, которая называлась королевским дворцом в Сите.
Но ничто не помешало Бланке и Тибо со всей страстью отдаться своей любви, когда они по пути в Париж остановились на ночлег в замке сира де Монфора. Знали об этом лишь двое: Бильжо и сам де Монфор.
И всё же это невинное, как ей казалось, желание, продиктованное, если вдуматься, простой благодарностью, принесло совсем неожиданные плоды, взращённые противниками Бланки в их сумрачных и холодных садах.