— Ваше преосвященство неверно излагает факты, — возразил Тибо. — Если уж благодарить, — то вместо меня этих двух молодых людей. — Он взял за руки Амальду и Бильжо и подвёл их ближе. — Мне же выпала совсем ничтожная роль, да и то лишь после того, как эта фрейлина подняла шум у меня в кабинете. Что же касается тех негодяев, то это работа Бильжо. Благодаря своему верному стражу её величество вправе считать себя заново родившейся на свет. Ей-богу, вот уж кому повезло с телохранителем, так это нашей королеве.
— Что это значит? Не хотите ли вы сказать, граф, что этот молодой человек один уложил наповал всех пятерых?
— Четверых, ваше преосвященство, если быть точным. Пятого отправил к праотцам его приятель, когда поднимался к нам по винтовой лестнице.
Кардинал не мигая, с любопытством смотрел на Бильжо. Он знал, что это за человек и для чего он приставлен к королеве. Но ему ещё не доводилось видеть его в деле. Видя его повсюду вместе с Бланкой, он мог предаваться каким угодно фантазиям на заданную тему, но ему и в голову не могло прийти, что этот страж своими бойцовскими качествами превосходил лучших воинов, каких он когда-либо видел.
— Я доволен тобой, рыцарь, — улыбнулся легат и пожал руку Бильжо. — Его святейшеству станет известно о твоём подвиге. Считай себя под дланью Церкви, которая не даст тебя в обиду. Что бы с тобой ни случилось, приходи ко мне, и ты найдёшь самый тёплый приём и дружеское участие в лице Святого престола.
Бильжо сдержанно поклонился в ответ. А придворные, видя сквозь раскрытую дверь молельни эту сцену, тотчас принялись обсуждать её на все лады. Дамы завидовали Амальде, и каждая желала как можно скорее с ней подружиться; мужчины с завистью глядели на Бильжо, мечтая найти случай ближе познакомиться с ним. Пожать руку легату! Это значило снискать милость самого Папы, могущественнее которого лишь сам Господь Бог! Бароны, графы, герцоги, принцы — один из ста удостаивался такой чести, считая себя после этого обласканным фортуной. Нет надобности говорить и о возлюбленной этого человека. Отныне Церковь своей властной рукой поможет ей добиться всего, чего она ни пожелает. Вот отчего на любопытных лицах придворных горели широко распахнутые завистливые глаза.
Тут в молельню вбежал Людовик и бросился к матери:
— Мама! Мамочка! Они хотели тебя убить!
Она прижала к себе сына, ласково погладила его по голове.
— Всё уже позади, мальчик мой. Тех, кто пришёл навсегда разлучить тебя с твоей матерью, наказал Господь.
— Это они, я знаю — Моклерк и мой дядя! Доколе же нам терпеть их выходки! Я король, и я прикажу их казнить!
— Нет, сын мой, это не они. Другая рука видится мне здесь. Но мы найдём виновных, поверь мне; их ждёт суровая кара.
— Тебя спасли Бильжо и граф Тибо? Я вижу на них кровь.
— Это так. Они пришли ко мне на помощь в трудную минуту. Мне угрожала серьёзная опасность, и тут я услышала голос… — Она взглянула на Бильжо. — Ах, Людовик, в то страшное мгновение он показался мне голосом ангела, сошедшего с небес.
— Не напрасно, стало быть, мы возносим хвалы Господу, матушка. Что было бы с нами всеми, не отведи Он от тебя беду!
— И сказал Христос: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всей душою твоею», — произнёс стоящий в дверях епископ Парижа, поворачиваясь к распятию и осеняя себя крестным знамением.
— Отчего эти люди, враги престола, так жестоки с нами? — вопросил Людовик, ни к кому в частности не обращаясь.
— Поверьте, государь, им суждена скорая погибель, — назидательно молвил архиепископ Санса, — ибо погубляет человека не множество грехов, коими он отягощает свою душу, но нераскаянное и ожесточённое сердце.
— Всё это происки дьявола, иначе не назовёшь, — снова сказал Гийом Оверньский, — а тот, кто нечист в мыслях и делах своих, — не почитает Бога, а стало быть, является добычей бесов.
Архиепископ тотчас ответил на это:
— Воля человеческая, как маятник, колеблется между волей Божией, которая её призывает, и волей бесовской, которая её соблазняет.
— Мой сын, твоё правление начинается с одних бед, — молвила Бланка, глядя Людовику в глаза. — Но верю, исчезнут вскоре смуты, и будешь править ты как добрый король в завещанном тебе государстве. Как твой дед Филипп.
Кардинал, любивший читать античных авторов, не преминул вставить подходящее к случаю веское слово:
— Да узрит новоявленный Лукулл, как выпустит земля из недр своих огненный язык, и нацелится тот в небо[50].
Этим же вечером королева-мать рассказала Тибо и кардиналу о том, как случилось так, что она осталась одна. Во дворец и в самом деле прибыли купцы с товарами. Кто они и откуда — не знал ни один человек.
Что касается Амальды, то у ворот, конечно же, её никто не ждал. Исчез и таинственный «посланец». А вскоре пришло известие из замка Лонгеваль: её отец жив и здоров, просил поцеловать дочь. А о господине Кордо он и не слыхивал.
…Изабелла Ангулемская на другой день, сузив глаза и сжимая кулаки, шипела на ухо Пернелю:
— Счастливая звезда хранит жизнь её стража. Он завалил нам всё дело, и я наброшу креп на эту звезду, чтобы она погасла. А скоро оденется в траур и Шампань — фламандка[51] поплатится за свои былые злодеяния, ей не уйти от меня.
Глава 8. Соколиная охота
В ноябре, пользуясь тем, что, вопреки всему, ещё не наступили предзимние холода, двор отправился в Санлис. Королеве-матери доложили, что на болотах полно цапель и уток, а в лугах — куропаток. Как тут было не поддаться искушению поохотиться с соколами?
Не одна Бланка — многие дамы страстно любили такое развлечение. Не отставали от них и рыцари, а своих ловчих птиц любили так, что брали их с собой на прогулку, находились с ними при дворе; даже на Малом и Большом советах вельможи появлялись порою с соколами на руке или плече.
Перед поездкой Бланка убедилась, что её приказы относительно охраны Парижа и в случае любого обострения ситуации, немедленного созыва городского ополчения выполнены. Теперь она могла быть спокойной. Но всё же велела тотчас известить её при малейшей опасности — она должна возглавить оборону города.
Санлис стоит близ Уазы, правого притока Сены. Ежегодно во время половодья река заливает пересечённые луга с неглубокими и широкими ямами. Вскоре она отходит в своё русло, но ямы и овраги, поначалу отдававшие воду обратно и затем пересыхавшие, внезапно заупрямились. Видно, немало имели тайн, которые скрывала вода. С тех пор она здесь круглый год — с рыбой, камышом и осокой, с плантациями водорослей. Рай для лягушек, а стало быть, для цапель. Ну и утки опять же. Откуда подпитывались эти бочаги или баклуши, как называли их в старожильских деревнях, никто не знал, но вода из них не уходила, а зимой замерзала. И вот, пока её не схватило первым ледком, королевский двор рано утром отправился на эти болота.
Впереди всех король с матерью. На Бланке ярко-лиловое платье-корсет с розовым шапероном[52], подбитым мехом куницы; седло — красного цвета. Из-под шаперона видна прикрывающая грудь рубашка, называемая ещё шемизеткой. Волосы собраны на затылке в узел. Платье длинное, закрывает ноги до пят — обуви не видно. В седле она сидит по-дамски — отведя обе ноги вправо. На левой руке, одетой в тёмно-жёлтую кожаную перчатку, — сокол в клобучке, её любимый, хорошо обученный. Рядом с ней положено быть сокольнику[53] с вабилом[54] в руке. Но Бланка давно обходится без него, хотя вабило всё ещё не выпускает из рук. Но это на всякий случай: сокол умён, любит свою хозяйку и всегда возвращается к ней без приманивания. Любит — одно из непременных условий, которым должен удовлетворять хороший охотник. Второе — очень любить птицу самому. И третье условие — охота должна быть для него подлинной страстью.
Справа от Бланки — Людовик верхом на чалой лошади. Он одет в белый с жёлтыми полосами сюрко[55], на голове красный капюшон, на ногах бордового цвета шоссы[56].
Слева и поодаль от королевы-матери сидит в седле, тоже по-дамски, Агнесса де Боже. На её кулаке ястреб-перепелятник — птица, в отличие от сокола, низкого полёта. Супруга Тибо одета в светло-зелёное блио, волосы заплетены в косы.
Следом за королевой восседают на нормандских жеребцах Тибо Шампанский и кардинал де Сент-Анж. У каждого на руке сокол. Рядом с лошадьми — всеми без исключения — бегут собаки.
Бок о бок с Тибо — Гуго де Лузиньян. Он перестал доверять мятежным принцам и перешёл на сторону короля, руководствуясь при этом, скорее, советами и примером Тибо. Не так чтобы прочная, всё же их обоих связывала дружба.
За этой группой следует двор, по большей части дамы: Изабелла Ангулемская, графиня Неверская Матильда де Куртене, её сестра графиня Намюра Маргарита де Куртене, Елизавета Амьенская, Бланка Вандомская, Ирма де Сансер, Рутгельда де Суассон и другие. Мужчины: маркграф Намюра Генрих де Куртене, камерарий двора Жан де Немур, его шурин шталмейстер Рауль де Немур, маршал Аршамбо IX де Бурбон-Дампьер, граф Неверский (по праву жены) Ги IV де Форе, камергер Гуго де Клеман, капитан гвардии Пайен де Сейн. У половины из них на руках соколы, кречеты и ястребы.
Одеты придворные в основном более или менее одинаково — все в дорожные и охотничьи костюмы. Дамы стараются во всём, даже в длине платья, походить на вдовствующую королеву, но иные предпочли более яркие цвета и другие одежды — есть повод дать пищу болтунам и завистникам.
Но вот и болота. Тихо кругом. Кажется, будто и нет здесь, кроме всадников, собак и ловчих птиц, ни единого живого существа. Охотники, в основном молодые, в нетерпении: где же дичь? Отчего не взлетают с насиженных мест утки, цапли и куропатки? Но всему своё время. Зная об этом, Бланка сдёр