— Ах, мадам, — после недолгого молчания, тяжело вздыхая, молвила Агнесса, — не знаю, кто мог внушить вам такие мысли. Святые отцы учат нас любить Господа, верить в Его милость, возносить молитвы, уповая на Его милосердие и доброту. Всё, что вершится, — справедливо и бесспорно, ибо исходит от Бога, который не позволит содеяться чудовищному злодеянию, противному природе человеческой и Ему, Отцу нашему. Молись Ему, человек, и Он не даст тебя в обиду!
Бланка засмеялась:
— Всё так, Агнесса, но не принимайте этого так близко к сердцу. Ни к чему человеку восставать против Бога и учения матери нашей Церкви, основы миропорядка.
— А как же наша беседа?..
— Не печальтесь. Просто я позволила себе немного покритиковать Священное Писание, чего делать, конечно же, никому не следует. Поэтому церковники запрещают людям читать его. Надеюсь, они не слышали меня, как не слышал меня Бог… и Тибо, — совсем тихо прибавила Бланка.
В это время доложили о приходе виночерпия. Он вошёл, поклонился и поставил на стол кувшин, сняв с него крышку.
— Постой! — остановил его Бильжо движением руки, видя, что он собирается покинуть покои.
Жавель повиновался, в недоумении глядя на стража королевы. Бильжо принёс бокалы из богемского хрусталя, поставил рядом с кувшином, налил в один из них немного вина и протянул бывшему рутьеру.
— Пей.
Пикардиец вопросительно поглядел на королеву-мать, потом на Агнессу. Перевёл взгляд на Бильжо. Не шутит ли? Как можно в присутствии венценосной особы?..
Но шуткой и не пахло. Лиц присутствующих не трогала улыбка; в покоях царило молчание; страж строго и выжидающе глядел на него.
Жавель не посмел перечить, он знал: приказ Бильжо — всё равно что короля. И тут он догадался:
— Вы хотите убедиться, что вино не отравлено? Этого быть не может — я только что наполнил кувшин из бочки… Но чтобы ни у кого всё же не возникло сомнений… вот, извольте.
Он взял бокал и выпил. Прежде чем выйти, сказал ещё с явным сожалением:
— Досадно, что не налили доверху.
Бильжо взмахнул рукой. Жавель, пятясь, покинул покои.
После этого, видя нетерпение дам, Бильжо наполнил вином два кубка. Поймав вопросительный взгляд Агнессы, пояснил:
— Моя служба запрещает мне, мадам.
— Жаль, ты составил бы нам компанию, — весело проговорила Агнесса и, с улыбкой подняв свой бокал, медленно, маленькими глотками выпила до дна.
Бланка поднесла было к губам свой кубок, но внезапно, точно передумав, поглядела на Бильжо:
— Если хочешь — пей, твоя королева позволяет тебе. Садись с нами за стол. Еды на нём нет, тем не менее мы назовём его трапезным, как у монахов.
Лёгкая улыбка тронула губы верного стража.
— Мадам, я не изменяю своим правилам даже тогда, когда вы позволяете мне это сделать.
— Что ж, дело твоё, — повела бровями Бланка и, по-прежнему держа бокал в руке, взглянула на Агнессу. — Тогда мы с вами, графиня, будем пить вдвоём… — Она осеклась и вдруг нахмурилась: — Но что с вами? Отчего вы так побледнели? Что случилось, вам стало дурно?
А Агнессе внезапно пришло на память зловещее предсказание. Святые небеса! Бокал! В нём вино. Как она могла забыть?! Почему вспомнила только сейчас, когда бокал уже пуст? Ну не дьявол ли помутил ей разум! Ведь знала. Как дамоклов меч, висит над её головой пророчество старой цыганки…
И тут она слабо улыбнулась, успокаивая себя: полно, всё это вздор; сам виночерпий выпил и ничего ему не сделалось. Королеве она ответила:
— Мне вспомнилось зловещее предсказание.
— Да, да, вы рассказывали мне однажды. Старая цыганка… — Всё ещё не поднося кубка к губам, Бланка с волнением глядела на сидящую напротив неё Агнессу, но, не заметив ничего, внушающего опасение, спокойно продолжала: — Но ведь это было так давно, на вашем месте я бы забыла. Да и виночерпий! Вы же видели, как он не сморгнув глазом выпил и, как ни в чём не бывало, ушёл. Стал бы он пить, зная, что вино отравлено… Но что опять с вами? — Бланка в тревоге подалась вперёд. — Боже мой! Агнесса! Агнесса!!!
Бильжо бросился к супруге Тибо, дабы не дать ей упасть, а она, побледнев ещё сильнее и закатив глаза, уже валилась на бок, бессильно опустив руки. Поставив свой кубок на стол, Бланка тоже кинулась к ней, вдвоём они не дали ей упасть… Но усилия их оказались напрасными: они держали на руках безвольное, обмякшее тело без признаков жизни.
И вдруг Агнесса вскричала не своим голосом:
— Помогите! Мне больно! Позовите врача… Живот…
Она вскинула руки к животу и заскребла ногтями по платью, точно собираясь разорвать его, чтобы вырвать собственные внутренности, но внезапно сразу стихла, поняв, видимо, что её усилия бесплодны. На губах её показалась пена — белая, потом розовая. Её становилось всё больше, она пузырилась, стекая на подбородок, потом на ворот платья. Агнесса зашлась кашлем, во все стороны полетели тёмные брызги… Бланка вскрикнула: изо рта умирающей подруги текла кровь.
Казалось, это конец. Но глаза ещё не умерли, хотя умерло уже всё. И эти глаза, оторвавшись от панно на потолке с изображением Авраама и его сына, всходивших на гору к жертвенному алтарю, устремились на королеву-мать.
— Ваше величество, — тихо произнесла Агнесса, безуспешно пытаясь улыбнуться, — прощайте, я ухожу… Отпустите мне скорее мои грехи, прошлые и настоящие, ведь вы миропомазанная, а значит, можете… И ещё. Вы оказались правы… Бог жесток. За что он меня, ведь я не хочу умирать!..
Бланка, вся дрожа, немедля возвела крест, торопливо отпустила грехи и зашептала молитву, а Агнесса тем временем с трудом повернула голову в сторону, у неё ещё хватило на это силы.
— Бильжо, прощай… Видишь, меня убили… Вино в бокале… Цыганка оказалась права. Меня подвела моя память… Когда-то мы любили друг друга, а потом стали просто друзьями. Помнишь?.. Прощай же и прости, если… Боже мой, моя дочурка!.. Господи!..
И не успела вручить душу Богу. Тело её вздрогнуло несколько раз, потом выгнулось дугой… и замерло. Так, застывшим, и упало на руки Бильжо — уже без сил, без движения, без жизни. Он успел ещё услышать последний, тихий выдох своей некогда возлюбленной.
Вдвоём они подняли тело Агнессы и осторожно уложили его на скамью.
— Беги! — приказала королева. — Найди где хочешь этого виночерпия, живого или мёртвого! И позови слуг. Священника! Людей!
Бильжо опрометью бросился из покоев.
Глава 11. Тайна трапезного стола
Бильжо промчался по коридору, потом повернул к лестнице, ведущей в подвал. В руке у него блестело лезвие кинжала, в голове билась мысль: убить! Перерезать горло! На мгновение он взял себя в руки: у него нет такого права, он должен всего лишь найти. Казнить будет Тибо. Но вначале разыскать, достать хоть из-под земли! Затем допросить. Да, именно так. Отравитель должен всё сказать, назвать сообщников. Не сам же он, в конце концов… Но что как он исчез? Вдруг он выполнял чью-то волю? Где же тогда искать?.. Стоп! Он ведь тоже пил вино. Выходит, и сам не знал? Если так, значит, он уже мёртв?..
Мысли метались, сменяя одна другую, а ноги сами несли Бильжо вперёд. Вот и подвал. Замок на двери. Тысяча чертей! Как же его найти? Его самого или мёртвое тело?..
Он бросился наверх. Навстречу — служанка с бельём в руках. На заданный вопрос указала рукой в сторону конюшен, пояснив, что видела, как Жавель направлялся туда. Там его и нашёл Бильжо, спокойно сидящим на бочке у коновязи. Подошёл и встал в недоумении: как же так? Значит, жив? Но почему? Ведь пил, все видели.
Но на раздумья времени не было. Жавель поднялся, увидев Бильжо. Взгляд недоумённый, рот раскрыт. Что надо здесь стражу королевы? Быть может, не хватило вина?
Ни слова не говоря, Бильжо схватил его за шиворот, потащил за собой. Бывший рутьер был нехилого десятка, вырвался, пожелал узнать, чего от него хотят. Бильжо взмахнул рукой, приставил блеснувший клинок к его горлу.
— Ступай со мной! И ни шагу в сторону.
— Но куда? Зачем? — таращил глаза виночерпий.
— В башню.
— За вином?
— За своей смертью.
И надавил на клинок. Остриё, как в масло, вошло в кожу. Заструилась кровь. Бильжо грубо подтолкнул Жавеля вперёд. Поняв, что дело серьёзное, тот безропотно зашагал, попросив по дороге, чтобы убрали от горла нож.
В коридоре, близ входа в покои королевы, тем временем собрался весь двор. Хмуря лбы, негромко переговаривались, обсуждали, выдвигали гипотезы. Весть оказалась неожиданной, чудовищной, никто ничего не мог понять. Тайна витала в замке, и всем хотелось скорее разгадать её. Тибо стоял на коленях у изголовья мёртвой супруги. Придворные молча, боясь встретиться с ним глазами, в смятении глядели на него. Несколько смелее бросали взгляды на королеву-мать, ожидая её рассказа. И с ужасом, испытывая безотчётный страх, взирали на стол. Там по-прежнему стоял кувшин и рядом с ним три кубка — два пустых и один полный. В стороне от них — канделябр. Язычки пламени от свечей пляшут на стенке кувшина, бросающего зловещую тень на один из бокалов — тот, который пуст. Именно здесь крылась разгадка событий, все уже знали об этом. Этот кувшин и эти бокалы хранили тайну трапезного стола.
Ближе всех к телу Агнессы — медик Лемар. Он раскрывает глаза у покойной, разглядывает зрачки, потом смотрит в рот, лезет в него пальцем, растирает в ладонях пену и нюхает её.
Долго длится осмотр. Тишина, витающая вокруг мёртвого тела, давит, действует на нервы, будит воображение. Ни звука в покоях. Все взоры — на скамью. Видны только нижняя часть тела усопшей и сгорбленная спина медика. Тем, кто, сдвинув в сторону драпировку, молча стоят у входа, видно и того меньше.
Лекарь по-прежнему не поднимается с колен. Хмурый взгляд устремлён на лицо, в частности, на язык и губы. Наконец он выпрямился, встал. Тибо не сводит с него взгляда.
Бланка сразу же предположила яд. Где? Конечно же, в кувшине. Тибо рассвирепел, послал за палачом. Когда приведут виночерпия — немедленно пытать. Потом упал на колени, взял в ладони холодные уже руки супруги и замер, словно гипсовое изваяние. Застыли и глаза, остановившиеся на мёртвом лице жены.