— Графиня! Её зовут Бланка! Бланка Вандомская…
В толпе придворных вскрикнула какая-то дама. Все расступились. Перед королевой и графом Шампанским стояла, без кровинки в лице, настоящая графиня Бланка Вандомская. Все взоры устремились на неё. Не выдержав этого, она стала медленно оседать и упала бы без чувств, не поддержи её вовремя Аршамбо вдвоём с кардиналом.
Все молчали. Чудовищное обвинение нависло над графиней, и надлежало немедленно же выяснить всё до конца. Вандомский дом предан короне, здесь никогда не было мятежников и предателей. И вдруг такое! Требовалось тотчас же допросить графиню, но она лежала на полу (!) без чувств. Приходилось ждать. Но ожидание затягивалось. Принесли ведро и довольно бесцеремонно окатили представительницу дома Вандомов холодной водой. Подействовало. Она открыла глаза. Ей помогли подняться на ноги. Тибо дал знак, графиню подвели ближе. Она хотела что-то произнести, но только раскрыла рот, промямлила что-то невнятное, и тотчас её губы сомкнулись. Обвинение было неслыханным, чудовищным, она никак не могла поверить, что ей станут инкриминировать такое злодеяние. Королева смотрела на неё с удивлением, сама не веря тому, что услышала, а графиня умоляющими глазами глядела на людей, не знала, что сказать в своё оправдание, и терзалась этим.
На выручку, как ни странно, пришёл Тибо.
— Эта? — указал он рукой на Бланку Вандомскую, поворачивая голову Жавелю.
Тот глядел какое-то время, что-то мучительно соображая, припоминая, сопоставляя, и неожиданно для всех объявил:
— Та была выше ростом.
— Значит, это не она?
— Не похожа.
— Так. А её лицо? Ты ведь видел его, не так ли?
— Монсеньор, я не видел её лица.
— Как! — оторопел Тибо. — С кем же ты тогда беседовал? Уж не дьявол ли обещал тебе райскую ночь в своих объятиях?
— Должно быть, и вправду со мной любезничал сам сатана, принявший облик женщины в маске.
— В маске? Пусть так. Но хоть что-то ты запомнил? Маска скрывала глаза. Остаются лоб, нос, губы…
— Губы! — вскричал Жавель столь обрадованно, словно от этого зависела его жизнь. — Графиня улыбалась. Я запомнил её улыбку. Если хотите, я мог бы… Пусть эта дама улыбнётся… и пусть скажет что-нибудь. Я хорошо помню её голос.
Тибо в упор взглянул на Бланку Вандомскую.
— Мадам, у вас есть возможность обелить себя, оказавшись, таким образом, вне подозрений. Вы слышали, что сказал этот человек? Вам надо всего лишь улыбнуться ему.
— Ему?! Я должна улыбаться этому негодяю, посмевшему обвинять меня в покушении на убийство её величества королевы? Мне — улыбнуться после того, что я здесь услышала в свой адрес? Никогда!
— Поймите, это для вашего же блага, — попробовала уговорить её королева.
Но графиня упорно молчала, назло сделав обиженное лицо.
Помощь пришла неожиданно и оттуда, откуда и следовало.
— Это не её голос, — послышалось с пола.
Все поглядели на Жавеля. Мотая головой, он повторял:
— Она говорила не так, не так… не таким голосом.
Королева-мать пошла на хитрость. Подойдя к Бланке Вандомской, она с улыбкой легонько обняла её и сказала:
— Как и следовало ожидать, графиня, произошла ошибка. Ах, я так рада, позвольте же мне вас обнять.
Растроганная, изрядно понервничав, графиня прослезилась. Но то были слёзы радости, и они не могли не сопровождаться пусть лёгкой, но всё же улыбкой.
— Смотри! Ты видел? — вскричал Тибо. — Эта дама только что улыбнулась. Знакома ли тебе её улыбка?
К всеобщему облегчению, Жавель во второй раз замотал головой.
— Нет, монсеньор. Улыбка той дамы была другой.
— Другой? Какой же?
— Обворожительной. И у неё был большой рот с пухлыми губами.
Как по команде, взоры присутствующих вновь устремились на Бланку Вандомскую, точнее, на её губы, словно до этого никто никогда их не видел. И тотчас все бросились её обнимать и просить прощения за возникшие поневоле подозрения: у графини был маленький рот и тонкие губы.
— Выходит, ты нам солгал? — снова устремил гневный взор на распростёртого на полу Жавеля граф Шампанский.
— Я не стал бы лгать, если бы истина не была для меня дороже.
— Истина?
— Именно таким именем, которое вы слышали, назвала себя та дама.
— Что ещё можешь ты сказать о ней?
— Ничего, кроме того, что дал ей напиться.
— Дал ей напиться? Но где ты сам был в это время?
— Стоял рядом, где же мне быть.
— И видел, как она пила?
— Я отвернулся в это время.
— Отвернулся? Почему? По своей воле или?..
— Она заставила меня. Ей почудились шаги на лестнице.
Тибо даже отпрянул. Более удобного момента и придумать нельзя. Картина вырисовывалась зловещая и бесспорная в своей ясности. И тут Тибо вспомнил про одну деталь, дававшую последний ключ к разгадке тайны.
— Дама была в перчатках? — спросил он.
— Нет, монсеньор, я помню это точно.
— Почему?
— Поверх перчаток обычно не надевают колец.
— Стало быть, на руке дамы было кольцо?!
— Перстень. Я видел его. С плоской гранью, на среднем пальце.
Тибо бросил выразительный взгляд на медика. Тот кивнул. Тибо выпрямился. Картина преступления приобрела законченный вид. В замке отравительница! Локуста! Агнесса выпила яд, который в первом столетии нашей эры погубил Британика. И эта Локуста, быть может, даже среди придворных — стоит и, глядя на дело рук своих, старательно поджимает губы! Не теряя времени, надо всех дам предъявить взору виночерпия. Если она здесь, он тотчас узнает её — по росту, голосу и, быть может даже, по запаху духов!
Тибо собрался сей же миг, пока не поздно, приступить к процедуре опознания… но не успел. Взглянув на лежащее на полу тело, возле которого безмолвно стоял палач, он отпрянул, округлив глаза. Лицо Жавеля на глазах стало покрываться смертельной бледностью, на лбу выступила испарина, в уголках рта показалась пена, сначала белая, затем розовая. За ней потекла кровь. Тело начало биться в конвульсиях, потом выгнулось дугой… Всё, как с Агнессой. Жавель попытался ещё что-то сказать, быть может, хотел вручить отлетающую душу Богу, но не смог этого сделать. Так и умер с раскрытым ртом, устремив взгляд в потолок, на панно с отцом и сыном.
Подошёл священник, перекрестил его, забормотал что-то. Палач, перехватив дубинку, осенил себя крестом и отошёл в сторону. Присутствующие молчали, тупо глядя на безжизненное тело. Подошёл лекарь.
— Ты оказался прав, — сказал ему Тибо. — Он невиновен.
— Ищите истинного убийцу, монсеньор, — ответил Лемар. — Этот, — кивнул он на мёртвого Жавеля, — всего лишь слепой исполнитель.
— Убрать! — приказал Тибо.
Слуги потащили труп.
Глядя на него, Тибо подумал, что можно, очевидно, и самому найти ту, о которой говорил виночерпий. Он посмотрел на дам и опешил: все они казались ему чуть ли не исполинами, и у всех, как у мавров, были отчего-то большие рты и толстые губы. Он отвернулся. Теперь поздно. Единственная стоящая улика — голос отравительницы — не смогла помочь, попросту не успела. Покойник унёс её с собой в могилу. На глоток бы меньше выпить глупому виночерпию… Но сделанного не вернуть и не изменить.
Он подошёл к телу супруги, вновь опустился на колени. Стал бормотать что-то, говорить тёплые, уже никому не нужные слова.
Бильжо стоял рядом, немой, недвижимый, как идол на капище. Глядя на мёртвое, навеки застывшее лицо Агнессы, он вспомнил её недавнюю беседу с королевой. И разомкнув губы, молвил тихо, так, что никто его не услышал:
— Как ни набожна ты была, как ни послушна Церкви, а не пожелал тебя защитить Отец Небесный. Так стоит ли молиться Ему, уповать на Его помощь? И не есть ли Он, как следует то из Библии, палач и убийца?
Придворные медленно, опустив головы, стали покидать покои. Осталось несколько человек, среди них Лузиньян.
Юный король подошёл к матери, взял её за руку.
— Матушка, мне припомнилась одна встреча. Граф Тибо, видимо, забыл о ней. Мы шли с ним в Оружейную. Нам повстречалась Изабелла Ангулемская. Я спросил её, не видела ли она виночерпия, я собираюсь послать его за вином для королевы.
— И что же?
— Уж не она ли?.. И рот большой у этой Аэдоны[61].
Бланка нахмурилась:
— Изабелла?!
И задумалась. Да, выше среднего роста, но что ещё? Ничего. Улик нет. Губы? Да мало ли таких? Если только голос… Но единственный, кто мог бы в этом помочь, уже ничего не скажет. Яд сделал своё дело во второй раз.
К ним подошёл Лузиньян. Он слышал слова короля.
— Только не моя жена, сир, — сказал он, обращаясь к Людовику. — Она, конечно, сварливая баба, но чтобы отравить королеву… Клянусь, она на это не способна.
— Может быть, — всё ещё пребывая в задумчивости, проговорила Бланка.
Вошли слуги с носилками и саваном. Бланка не мигая смотрела, как он тихо ложится на остывшее уже тело. Рядом в скорбном молчании стоял Тибо, неподвижный, словно монах, отрешённый от всего земного и душою вслед за супругой воспаривший к небесам.
Подошёл Людовик. Голосом, проникнутым состраданием, промолвил:
— Брат мой, твоя супруга спасла жизнь моей матери.
— Увы, слишком дорогой ценой, — произнёс Тибо.
Глава 12. Свидание
Резко похолодало. С Атлантики ринулся на материк насквозь пронизывающий ветер. Выпал первый снежок, но быстро стаял. На смену ему пару дней спустя северный ветер принёс лёгкий морозец и обильный снегопад. И издевался, глядя вслед стыдливо покидающему поле боя западному собрату: смотри мол, коллега, как это делается.
Двор задержался в Санлисе. Пришли известия, что в парижском королевском дворце затеяли ремонт в кабинете короля, в молельне королевы-матери и в иных местах: кое-где облупилась штукатурка на стенах, пошли трещинами плиты пола и требуется заменить оконные рамы. А тут ещё в зале Малого совета обвалился потолок в углу…
Но двор не скучал в Санлисе. Он никогда не скучал — развлечений хватало. Та же охота — не соколиная, так псовая, не на цапель, так на оленя или кабана. Кроме этого — игры, танцы, труверы, жонглёры, мистерии.