Гнев пристава пошел на убыль. Провинившийся сыщик выказал раскаяние, и вообще ужином в «Эрмитаже» не разбрасываются. Свешников внушительно погрозил пальцем.
– Ужин мне и Богдасевичу. И то только по доброте моей души.
– Как прикажете, господин пристав.
– То-то же. – Свешников был удовлетворен и даже улыбнулся. – Значит, протокола нет и делать нам тут нечего.
– Поезжайте в участок, ночь длинная, успеете доспать.
Уговаривать пристава не пришлось. Изящно помахав на прощание, он быстро удалился, как будто сбегал от неприятностей. Из коридора донеслось приказание городовым и тяжелый топот сапог.
Пушкин подошел и заглянул за кресло. Кирьяков не очень походил на себя. Сидел сгорбившись, сжав плечи, растрепанные волосы как будто тронула седина. Лицо его было беловатого оттенка. Он запрокинул большую граненую рюмку и, тяжело глотая, выпил до дна. Екимов налил еще и заботливо подал. Кирьяков держал стеклянную ножку, но пить больше не мог.
– Шестая? – спросил Пушкин, глянув на полупустой графинчик.
– Куда там, восьмая, – ответил коридорный.
– Не берет его, сердешного, – добавил Лаптев.
У полового глаз наметан: Кирьяков казался трезв, как стекло графинчика.
Пушкин отошел в сторону и нагнулся за револьвером, который упирался дулом в обои. Судя по запаху, из него недавно стреляли. Отщелкнув барабан, он нашел одну отстрелянную гильзу. Револьвер нырнул в глубокий карман пальто.
– Кто расскажет, что тут стряслось?
Кирьяков вцепился зубами в рюмку и заставил себя делать глоток. К признаниям он был не готов. Вызвался коридорный. Екимов обстоятельно рассказал, как около половины двенадцатого из номера донесся дикий вой – он, коридорный, как раз проходил мимо, – а затем выстрел. Второй раз рисковать никто не желал, сразу вызвали полицию. Как вошли, обнаружили этого господина: он трясся, как мышь. Пристав его узнал, приказал дать водки. За неимением других лекарств.
– Такой уж номер проклятый, – закончил Екимов.
– Нечистое место, одним словом, – добавил Лаптев.
Пушкин попросил оставить их с пострадавшим, а графинчик унести. Что Екимов с Лаптевым и исполнили быстро и с охотой: находиться тут было боязно. Отодвинув кресло, Пушкин сел напротив Кирьякова. В самом деле – виски чиновника сыска украсила легкая седина.
– Леонид Андреевич, что случилось?
Ответом было страдальческое выражение на лице, словно Кирьяков вот-вот расплачется.
– Я не могу об этом говорить, – с трудом пробормотал он.
– Что вас так напугало?
– Алексей… Это было… ужасно…
– Так, что же вы увидели?
Кирьяков выглянул куда-то за левое плечо Пушкина и дернулся назад, будто его ужалили.
– Нет… Нет… Не могу…
На всякий случай Пушкин оглянулся. Мирный, ярко освещенный номер.
– Только не говорите, что увидели привидение.
Случилось странное. Кирьяков принялся мелко-мелко отмахиваться, словно от комара или мухи.
– Молчите… Молчите…
– Хотите убедить, что видели привидение?
– Алексей… Пожалейте… Это ужасно…
Чего-чего, а жалости Пушкин не знал. Порой.
– Значит, привидение, – продолжил он. – Можете описать его внешний вид? Характерные признаки? Черты внешности? Мужчина или женщина?
– Это было… оно… – проговорил Кирьяков и невольно вздрогнул.
– И как оно явилось?
Зажмурившись, Кирьяков медленно, запинаясь, начал рассказывать, как устроил маленькую баррикаду из кресла, как положил револьвер, как заснул. Проснулся от легкого шороха. И как увидел… нечто.
– Не мужчина, не женщина, нечто бесформенное… – добавил он.
– Стреляли в нечто?
– Не помню… Меня такой ужас обуял, что думал: все, конец…
Пушкин снова оглянулся. Если Кирьяков не сходил с места, призрак должен был появиться у штор, которые прикрывали выход на лестницу, ведущую в ресторан.
– Что делал призрак?
Вопрос показался издевкой.
– Алексей, зачем вы смеетесь надо мной? – Кирьяков горестно усмехнулся. – Я чуть не умер.
– И не думал, Леонид Андреевич. Куда он двигался?
Кирьяков еле-еле махнул. Судя по направлению, призрак двигался от штор к окну. Вероятно, призрак имеет привычку выходить в окно.
– Куда и как оно исчезло?
– Не знаю… Ничего не знаю, – ответил Кирьяков, которого помаленьку исцеляло народное лекарство. – Благодарю, что сунули меня в эту засаду. Век не забуду…
Пушкин крикнул коридорного. Екимов с Лаптевым во-шли не сразу, с опаской. Он попросил доставить размякшего господина домой. Кирьяков уже неплохо стоял на ногах, однако его подхватили под мышки и понесли. Екимов пообещал посадить страдальца на извозчика и даже не взял денег за водку: она за счет заведения, и так, сердешный, страху натерпелся. Коридорный явно сочувствовал маленькой трагедии Кирьякова.
Оставшись один, Пушкин первым делом проверил дверь за шторами. Она была прикрыта. Замок для призрака не помеха, но здесь замка-то и нет. Пушкин встал спиной к двери и определил, куда могло двигаться привидение. Вектор указывал на окно, выходившее на Никольскую улицу. Ничего особенного на окне не было. Шторы свисали волнистой драпировкой. Подоконник чист. Даже этажерки с вазой рядом не было. Получалось, призрак двигался бесцельно. Если только целью не было само окно. Подойдя к шторам, Пушкин стал щупать плюшевые складки. В левой шторе не было ничего, кроме мягкой материи. Зато в правой он нащупал нечто небольшое и твердое. Засунув руку в углубление, Пушкин вынул вещицу, какую обычно не держат в шторах.
Находка была неожиданной.
Городской участок только-только приходил в себя после ночной тревоги. Городовые скинули шинели и уселись за чай, Свешников отправился к себе на второй этаж, приказав будить только в том случае, если прискачут всадники Апокалипсиса. Или посреди ночи заявится сам обер-полицмейстер. На прочее наплевать и забыть до утра. По распорядку службы квартира пристава находилась в полицейском доме, а городовые спали в казарме при участке. Полиция была на службе круглосуточно.
Появление Пушкина никого не обрадовало. Чего доброго прикажет тащиться в холод и ночь. Но чиновник сыска всего лишь спросил доктора Богдасевича.
– У себя в медицинской спит, – ответил старший городовой Потапов, довольный, что беда не к ним, а к доктору.
Медицинская часть участка служила для лечения пострадавших, доставленных с улиц, лечения городовых, получивших мелкие травмы или подцепивших простуду, и лечения пристава после больших праздников. Для столь важных дел имелся стеклянный шкаф с лекарствами и медицинскими инструментами. А также смотровая кушетка, на которой спал Богдасевич, прикрывшись казенным одеялом. На легкие толчки в область спины доктор отвечал сонным мычанием. Проснулся после того, как его крепко встряхнули за плечи. Богдасевич забурчал медведем и сел, слепо осматриваясь.
– Вы что тут делаете? – спросил он, разглядев Пушкина.
– Заглянул в гости.
– Который час? – Богдасевич полез в кармашек жилетки, из которого свисала цепочка часов. – Два часа ночи… С ума сошли, Пушкин?
Слегка безумный вид был скорее у доктора: волосы всклокочены, костюм изрядно помят. Лег спать не раздеваясь, умаялся, не иначе.
– Вскрытие Немировского уже производили?
– Какого Немировского? Зачем? Ночью? – Богдасевич не вполне еще овладел мыслями. – Ах, этот, из «Славянского базара»… Чего торопиться, и так все ясно… Вам с какой стати?
Засунув руку во внутренний карман сюртука, Пушкин вынул пузырек темного стекла без этикетки с хорошо притертой стеклянной пробкой.
– Знаете, что это?
Богдасевич сладко зевнул, обдав густым перегаром, взял пузырек и покрутил, наставив его на тусклый свет керосиновой лампы. На дне виднелась прозрачная капелька зеленовато-бурого цвета.
– Аптечное лекарство.
– Можете определить, какое?
С некоторым усилием вынув пробку, доктор принюхался.
– Ну, так сказать затруднительно, – начал он.
Пушкин перебил:
– Настойка наперстяночной травы?
– Ну… – с некоторым сомнением произнес Богдасевич, гоняя капельку по дну пузырька, – исключить нельзя. Откуда знаете?
– Точно определить состав сможете?
– Наперстянку? Лаборатория у нас скромная, но с этим справимся.
– Это ведь сердечное лекарство?
Богдасевич вернул пробку пузырьку.
– Довольно сильное. Дигиталис входит в список «Б» опасных лекарств российской фармакопеи. Аптекам предписано хранить его под замком. Многие доктора его не рекомендуют.
– Тогда вам будет проще, – сказал Пушкин.
– Чего проще?
– При вскрытии Немировского найти большое количество наперстянки.
– А почему большое?
– Доктор, какая предельная норма приема?
– Раньше – десять капель в разовый прием. Теперь разрешили до пятнадцати, – ответил Богдасевич. – Зачем – понять не могу. Риск только усилился.
Забрав пузырек из рук доктора, Пушкин повертел его на свет.
– Подтвердите или опровергните мою гипотезу насчет того, сколько выпил Немировский.
Доктор недовольно фыркнул.
– Глупости. Больной всегда знает, какую дозу ему прописали. Не будет же он пить, что называется, из горла.
– Убедитесь или опровергните, – сказал Пушкин, возвращая пузырек. – Мне надо знать срочно. К утру успеете?
– С ума сошли? – ответил Богдасевич. – Прикажете вскрытие ночью делать?
– Я приставу ужин в «Эрмитаже» обещал, приглашаю вас.
– К утру не успею. Но к обеду наверняка. Когда в «Эрмитаже» гуляем?
Пушкин обещал сразу после Рождества. Что доктора вполне устраивало: ничего так не красит жизнь, как ужин в «Эрмитаже» на Святках и за чужой счет.
– Хотите вздремнуть, ложитесь у меня прямо тут, – Богдасевич стал добродушен.
– У меня другие планы, – ответил Пушкин. – К утру надо быть в форме.
Она была осторожна. Прежде чем войти в «Славянский базар», баронесса прошла по другой стороне Никольской. Чутье никогда не подводило. Сегодня оно что-то тревожилось. Внятных причин для этого не имелось. Она решила, что, если заметит малейший признак опасности, бросит добычу и не торопясь пройдет мимо. Филеров – ряженых извозчиков, лотошников, мастеровых и прочий незаметный люд – она научилась вычислять безошибочно. Меньше всего надо опасаться городового. Черная шинель мерзла на посту, никакого интереса не выражая. Рядом с гостиницей ждал кого-то лихач с санями, запряженными тройкой. Это хороший знак. Но баронесса захотела еще раз проверить. И проделала обратный путь. Городовой глянул без интереса. Больше ничего подозрительного. Чутье присмирело, но угомонилось не совсем. Третий раз идти по улице – точно привлекать внимание. Или уходить – или войти.