– А что же?
– Обер-полицмейстер Власовский приказал поймать Королеву брильянтов, которая должна пожаловать в Москву. Вы – лучший кандидат на эту роль. Имея ваш снимок, вся полиция России будет соревноваться, кто поймает знаменитую злодейку. Меня, конечно, пожурят, что упустил такую преступницу, но не более.
Баронесса умела соображать быстро. Не так, как другие женщины.
– Второе решение? – спросила она деловито.
– Наша сделка, – сказал Пушкин. – Помогаете найти убийцу. И украденные брильянты, конечно. Тогда возможное обвинение в убийстве отпадет само собой, а на Королеву быстро сыщется более достойная кандидатура. Ваш прелестный снимок даже не попадет в полицейскую картотеку Департамента полиции. До отправления поезда осталось пять минут. Решать вам…
Пушкин встал, запахнул отворот пальто и вышел в тамбур. В запотевшее окно баронесса увидела, как он соскочил с подножки вагона и пошел по перрону не оглядываясь. За ним поплелся фальшивый извозчик.
– Отправляемся через три минуты, – проводник прошел по вагону. – Господ провожающих просим выйти.
Паровоз дал протяжный свисток.
Она не знала, что делать. Пожалуй, первый раз в жизни.
– Ах ты Пушкин, сукин сын…
Вагон дернулся, будто отрывал примороженные колеса. Проводник начал запирать в тамбуре дверь. Поезд вот-вот тронется.
Солнце не желало уступать небо ранним сумеркам. По широкой привокзальной площади, занесенной снегом, сновали сани и пролетки. В такой день всем должно быть радостно и весело. Только двоим было не до веселья. Акаев, утопая в тулупе, забрался на козлы. Он был расстроен до самой глубины своей юной души. И обернулся к Пушкину, который сидел на диванчике полицейской пролетки.
– Все, Алексей, конец нам.
– Еще не конец, – ответил Пушкин, которому очень хотелось посмотреть на двери вокзала, но он запретил себе.
– Эфенбах живьем съест. Вас – точно. И мной не поперхнется.
– Еще не конец.
– Поезд уже отошел. Сами же разрешили жандарму отправить по расписанию.
– Еще не конец, – упрямо повторил Пушкин.
Спорить Акаев не стал. Запахнул тулуп и загородился овчинным воротником.
– Может быть, подадите даме руку?
Пушкин как ни в чем не бывало подвинулся в угол диванчика.
– Залезайте, баронесса, я нагрел вам местечко.
Акаев не верил своим глазам: злодейка, мошенница, воровка, вместо того чтобы спокойно укатить, взяла и вернулась. Сама вернулась! Это чудо было выше понимания юного чиновника. Каким волшебством Пушкин знал, что она придет? Невероятный вопрос. Между тем баронесса залезла без посторонней помощи и устроилась.
– Не смейте смотреть на меня с таким победным видом, – сказала она, опуская вуаль.
– Не думал смотреть на вас, – сказал Пушкин, не отрывая взгляд от нее.
– Вынуждена спасать свою шкуру. Ничего больше.
– Это разумно.
– Это глупость, – эхом ответила она. – О которой еще пожалею.
– Тогда давайте познакомимся. Называть вас баронессой утомительно.
Она отвернулась, разглядывая вокзал и городового, который давно не обращал внимания на пролетку.
– Меня зовут Керн… Агата Керн… Я из Петербурга…
– Верю, – ответил Пушкин. – Выдает лощеный столичный говорок.
– Это у вас в Москве говорок, сами не замечаете.
– Раз уж открыли все карты, скажите, госпожа Керн…
– Называйте меня по имени.
– Как прикажете… Так вот, Агата, для чего вам нужно раскрыть это убийство?
Акаев забыл, что извозчик не должен пялиться на пассажиров. Он смотрел открыв рот.
– Я уже ответила дважды, – сказала Агата. – Добавить мне нечего.
– Тогда мне ничего не остается, как поверить, – сказал Пушкин. – Кстати, на сколько ограбили юного Ванзарова?
Агата обдала презрительным взглядом.
– Наябедничал, мальчишка?
– Конечно, нет. Он джентльмен из Петербурга. Переживает молча. Все деньги потерял?
Она отмахнулась.
– Такая ерунда. Маленькая победа для поднятия боевого духа. Ему урок на всю жизнь, как с дамами себя вести.
– Рублей в двадцать урок обошелся?
– Ну, какая разница…
– В пятьдесят…
– Смешно говорить…
Пушкин не стал выяснять, откуда у бедного чиновника Ванзарова взялось в кармане столько денег.
– Куда теперь вас подвезти? – только спросил он.
– Где находится… он?
– Ванзаров?!
– Погибший! – раздраженно проговорила Агата.
– Вы в этом уверены?
– Я хочу взглянуть на него.
– Чуть меньше часа назад – отказались.
– А теперь хочу! – упрямо сказала она.
– Извозчик, в Ипатьевский, к полицейскому дому Городского участка! – Пушкин так хлопнул Акаева по спине, что тот еле усидел на козлах. Зато оживился, дернул вожжи и взмахнул кнутом.
– И цену не заламывай! – добавила Агата, нарочно отворачиваясь от Пушкина.
Впрочем, Пушкин старательно смотрел в другую сторону.
Пролетка нырнула в уличный поток.
Немудреная хитрость: чтобы измерить силу характера человека, реакцию и выдержку, надо сводить на опознание в морг полицейского участка. Встреча живой и мертвой материи вскрывала живую, как скальпелем. Тут ничего нельзя утаить, все на виду, любое движение эмоций видно сразу. Как и умение контролировать себя.
Практика наблюдений за теми, кто опознает тело, давала Пушкину инструмент, который он считал довольно точным для оценки личности. Пользоваться им приходилось далеко не всегда, но, когда удача выпадала, результат был верным. Он наблюдал, как человек подходит к пугающей двери, как заходит, как ждет, пока доктор подойдет к столу, на котором нечто закрыто простыней, и спросит: «Готовы ли?» И что происходит после, когда простыня поднимается. Мало кто мог врать перед мертвым. Мало кому удавалось не выдать себя, не раскрывшись целиком. В личном опыте Пушкина таких случаев не было. Вот только сейчас эксперимент не показал ничего определенного.
Агата была спокойна. Не задержалась на пороге, не попросила капель, вошла и двинулась к телу под простыней. Богдасевич еле успел опередить. Когда он приоткрыл край простыни, на лице ее не дрогнула ни одна мышца, как будто смотрела в пустоту. Да и в пустоту так не смотрят. Пустота пугает. А тут дама рассматривала побелевшее лицо, будто выбирала мраморный бюст для гостиной. Она задержалась чуть дольше, чем смотрят обычно. Могло показаться, что она изучает что-то или старается запомнить. Пушкин не был до конца уверен, но ему показалось, что губы ее чуть дрогнули. Как окончание каких-то слов, которые Агата произносила про себя. Сказать наверняка было трудно. Мутный свет керосиновой лампы, подвешенной под жестяным абажуром-колоколом, мог обмануть.
Она кивнула доктору, словно коллеге, и вышла вон. Пушкин последовал за ней. В приемной части участка Агата не села и не попросила воды. Выдержка, редкая для женщины. Впрочем, вчера Пушкин наблюдал нечто подобное.
– Увидели все, что хотели?
Агата была в задумчивости.
– У вас нет его фотографии? – спросила она, глядя перед собой.
– Тут не Петербург, чтобы всякий труп снимал полицейский фотограф. Вам зачем?
– Может пригодиться.
– У вдовы наверняка найдется.
– Тогда не нужно, – сказала она, отпихивая носком ботинка кем-то потерянную подметку.
– У вас отменная выдержка, госпожа Керн, – сказал Пушкин. – Узнали?
Она ответила взглядом прямым и твердым.
– Кого?
– Господина Немировского. Других трупов вам не показывали. Если желаете, у Богдасевича по полкам хранится запас. Подмороженные, но ему не жалко.
– Пушкин, перестаньте, – сказала она чуть брезгливо. – С этим не шутят.
– Забыли ответить на мой вопрос.
Агата не стала медлить с ответом.
– Я сказала: не знаю его.
– Нигде и никогда не видели?
– Не старайтесь меня поймать, Пушкин. У вас ничего не выйдет.
Из вежливости он не стал напоминать, что уже вышло. Барышень не следует тыкать в их поражения. От этого они звереют и печалятся.
– Как намерены искать убийцу? – только спросил он.
– Моя маленькая тайна. Завтра к утру преподнесу вам его голову.
– Тогда можно предаться лени, – сказал Пушкин, сильно зевнув. – Жду в Гнездниковском, адрес известен.
Она не скрывала возмущения:
– И не подумаю! Не хватало ходить в гости к сыскной полиции! Еще чего! Такого условия в нашей сделке не было.
– Где желаете?
– В ресторане. На людях незаметнее всего. Скажем, «Славянский базар», в десять утра на позднем завтраке.
Агата развернулась и пошла к выходу. Она умела обращаться с мужчинами. И вертеть ими, как вздумается. С таким характером и волей – ничего удивительного. Не говоря уже о прочем, о чем лучше умолчать… Так что могла вертеть всеми мужчинами. Кроме одного. В этом Пушкин не сомневался.
– Этот кто ж такая расписная? – спросил Богдасевич, подходя и заворачивая отвернутые манжеты сорочки.
– Баронесса фон Шталь, воровка, мошенница и напасть для богатых купцов, особенно из провинции, – сказал Пушкин. – Впрочем, и столичным не устоять.
– Оно и видно. Эдакая феерия. – Доктор ловко вдел и защелкнул запонки, он был в одном жилете. – Что ж, Алексей, дело наше докторское, а потому врать не имеем права…
– В пузырьке и теле Немировского обнаружили настойку наперстянки?
Богдасевич покорно кивнул.
– Уж не знаю, каким чудом угадали, но господин покойный употребил чрезвычайное количество дигиталиса. Тут и здоровое сердце остановится, не то что его. Все, пропал мой ужин.
Пушкин протянул ему руку.
– Благодарю, ужин за мной.
Богдасевич ответил рукопожатием крепким и сильным.
– Выходит, дело под самоубийство не подвести?
– Никак не подвести, доктор.
– Бедный наш пристав. Он так надеялся. Пойду его расстрою. Одного не пойму, для чего Немировский взял и сам… – начал доктор развивать очевидную мысль, но его резко дернули за рукав. И было от чего. В участок вошла Ольга Петровна, нерешительно и оглядываясь. Заметив знакомое лицо, направилась к нему.