– Ваш муж был отравлен, – сказал Пушкин, глядя прямо на нее.
– Что?! – выдохнула Ольга Петровна.
– Получено заключение участкового врача: в организме господина Немировского найдено чрезвычайное количество дигиталиса. Примерно с аптечный пузырек.
– Но это невозможно! – она чуть не вскрикнула. – Гри-Гри никогда бы не прикоснулся к запрещенному лекарству!
– Тем не менее это случилось.
– Откуда он его взял?
– Ваш муж увлекался магией?
Ольга Петровна не смогла скрыть изумления.
– Гри-Гри? Да он был самым приземленным человеком. Он же из потомственных купцов.
– Общался с какими-нибудь медиумами или магами?
– Зачем?!
– Чтобы снять родовое проклятие.
– Если и были у него такие знакомства, то мне о них ничего не известно, – уверенно сказала Ольга Петровна.
– Как же Григорий Филиппович столько лет жил со страхом?
Вопрос оказался неудобным. Ольге Петровне потребовалось некоторое усилие, чтобы преодолеть себя.
– О проклятии до недавнего времени ничего не было известно, – сказала она.
– Как же о нем узнали?
– Осенью Гри-Гри наводил порядок в бумагах, чтобы избавиться от мусора, и вдруг нашел запечатанное письмо. В нем оказалось послание от отца, в котором он признавался в страшном грехе и предупреждал сыновей, чтобы они не повторили его ошибки и остерегались проклятия, какое пало на их род.
– Письмо сохранилось? – спросил Пушкин, невольно зевая, не успев прикрыть ладонью рот.
– Гри-Гри сжег его. Не хотел, чтобы проклятая бумага оставалась в доме. Она достаточно отравила ему жизнь.
– Кто читал письмо?
– Мы все. Он собрал семью и показал находку.
– Как отреагировали старшие братья?
– Пе-Пе грубо высмеял, он такой тяжелый человек, а Викоша… Ему было на все наплевать. Гри-Гри никто не поверил.
– А вы?
Ольга Петровна отпила глоток холодного чая.
– Что я могла? Успокаивала, уговаривала, Гри-Гри пропускал мимо ушей.
– Забыли рассказать нечто важное, что было в послании, – сказал Пушкин.
Она опустила голову, прикрыв глаза козырьком ладони.
– Вы правы. Там было сказано, что их род может закончиться ровно через двадцать лет после преступления старого Немировского, – проговорила она тихо.
– Когда наступает срок?
– Двадцать четвертого декабря.
– То есть надо пережить три дня, и проклятие исчезнет само собой, – сказал Пушкин.
– Гри-Гри в это сильно верил. И мучился.
– А вы?
– Я бы не хотела верить, – сказала она, взглянув на него. – Только у нас, трех сестер, ни у кого нет детей. Род Немировских некому продолжить. Относитесь к этому, как считаете нужным.
Пушкин встал.
– Ольга Петровна, не припомните каких-то характерных черт или деталей призрака? Все-таки видели его дважды.
Она схватилась за виски.
– Умоляю, не мучьте. Мне еще мужа хоронить, а сейчас успокаивать Ирину. У меня осталось слишком мало сил.
Проявлять жестокость к вдовам не входит в обязанность сыскной полиции. Напротив – следует защищать их.
Извинившись, Пушкин обещал дать знать, если что-то узнает о судьбе Виктора Немировского. Неважно, в каком состоянии его обнаружат: в виде остывшего тела или тела с душой, точнее – с перегарным душком. Такие тела по утрам во множестве скапливались в полицейских участках. Приходя в себя, сообщали имя и фамилию, если могли вспомнить. Шанс найти Виктора Немировского живым с точки зрения математики составлял примерно 50,05 %. Только если он не повстречал фамильное привидение. Тут все зависело от обстоятельств, неподвластных человеческой воле.
Тем более – сыску.
Измученные души, как известно, тянутся друг к дружке, как половинки магнита. Душа юного Ванзарова свернулась клубочком в крепком теле, утомленная московскими ресторанами. Но особо назойливостью официантов, презрением их за скудные чаевые, чудовищно вкусной и обильной едой, предложениями рюмки от добродушных купцов и откровенными взглядами фривольных дам, громкой музыкой и танцами цыган, в общем, всем, что ранит сдержанность петербуржца. А вот душа господина Улюляева, заявившегося спозаранку в сыскную полицию, по-прежнему жаждала справедливости. Они сошлись, как лёд и пламень.
На посетителя приемного отделения сыска не обращали внимания. Лелюхин шершавил пером по бумаге, Кирьяков углубился в раскрытое дело. Убедившись, что до несчастной жертвы никому дела нет, Ванзаров не вытерпел и решился предложить свои услуги. Улюляев оценил плотно сбитую фигуру юноши и особенно – суровое, но простодушное выражение его лица. Каким и должно быть лицо глубоко честного и умного человека. Нюхом москвича он понял, что перед ним столичный гость. Быть может, из Департамента полиции, а вдруг – из министерства? Наверняка поважнее местных будет. Такому стоит пальцем пошевелить, как преступница найдется. Улюляев заулыбался приятнейшим образом, представился чиновником городской управы и не скрывал счастья от такого знакомства.
– Что с вами случилось? – спросил Ванзаров, вдохновленный его радушием.
Улюляев подробно изложил, как его вера в женщин была разрушена беспощадным образом, а он был ограблен, буквально до нитки. Так что теперь семье его придется перебиваться с хлеба на воду. Хуже всего, что местная полиция, в лице некоего Пушкина, господина ленивого и недалекого, уже два дня как ничего не делает, чтобы изловить злоумышленницу. Так что теплится последняя надежда, что молодой человек не останется равнодушен к его горю.
Ванзаров был мрачен, но в мыслях уже составил план, как будет упрашивать Эфенбаха отдать ему это дело, отменив ресторанную каторгу. Когда есть живой свидетель, поймать преступницу куда проще.
– Можете вспомнить, как выглядела воровка?
Приятно улыбнувшись, Улюляев сообщил, что уже описал негодяйку Пушкину и тот изволил составить карандашный рисунок.
– Значит, портрет составили, – сказал Ванзаров, невольно пропитываясь обидой: он по ресторанам страдает, высматривая неизвестно кого, а у Пушкина рисунок имеется. И еще в приятельских отношениях состоят, хорош приятель, нечего сказать.
– Так точно, нарисован, – согласился Улюляев. – Помогите, господин Ванзаров, поймайте злодейку, на вас вся надежда.
Ванзаров кивнул, размышляя, как разумнее составить требование к Эфенбаху. Но с коварным планом не повезло. В приемное отделение вошел Пушкин, заметил Улюляева и направился прямиком к нему. Даже пальто не сняв.
– Что вы тут делаете? – строго спросил он. Чем неприятно удивил Ванзарова: у человека беда, а с ним как с преступником обходятся.
Улюляев, вместо того чтобы поставить нерадивого сыщика на место, заулыбался самым льстивым образом.
– Господин Пушкин, рад вас видеть! Нет ли каких известий по моему делу?
– Известия есть, – сказал Пушкин, глянув на мрачного юношу Ванзарова.
– О, как приятно слышать! Задержали воровку?
– Воровку? – переспросил Пушкин. – О какой воровке вы говорите?
Такой поворот удивил не только чиновника управы. Ванзаров не мог сообразить, куда клонит Пушкин.
– Но позвольте… – только и выдавил Улюляев.
– Вы говорите «воровка». А может, правильнее сказать «вор»? – продолжил Пушкин с натиском.
Улюляев окончательно растерялся.
– Вор? Отчего же вор?.. Когда она за столом сидела… А, понял! – вдруг обрадовался он. – Вы нашли ее сообщника? Кто же этот вор?
– Я покажу вам его, – сказал Пушкин. – Только для начала сыскная полиция хочет знать: откуда в корзинке скромного чиновника городской управы взялись пачки ассигнаций? Упрятанные под колбасами.
Ванзарова заставили удивиться вновь. Улюляев скукожился, став похожим на тихую мышку, тихонько встал, отступил на шаг, чуть поклонился и стал пятиться к выходу.
– Улюляев, куда же вы? – спросил Пушкин. – Так будем раскрывать кражу?
– О, нет-нет, благодарю вас… Не стоит беспокойства… Я ошибся… Вероятно, сам обронил кошелек, – торопливо говорил Улюляев, отступая к двери.
– Значит, дело закрываем? Ничего не было?
– Совершенно ничего-с! Ошибка. Прошу простить! – проговорил чиновник и выскочил вон. С лестницы донеслись звуки торопливого бега.
Лелюхин, который незаметно следил за происходящим, хмыкнул одобрительно.
– Молодец, Лёшенька, так его, прохвоста.
Пушкин обернулся к Ванзарову, лицо которого пошло пунцовыми пятнами. Юноша не умел скрывать чувств, особенно жгучего стыда.
– В сыске верить никому нельзя, Ванзаров. Даже себе. Не обращайте внимания на эмоции, забудьте про честные лица, женские слезы, невинность, «этого не может быть» и прочую чушь. Может быть все. Преступником может оказаться самый милый и очаровательный человек. А настоящим вором – благообразный чиновник.
– Благодарю за урок, – проговорил Ванзаров, потупившись.
– У нас с вами одно оружие: беспощадность чистого разума. Разум у вас есть. В отличие от многих, – тихо проговорил Пушкин. – Применяйте его в логике, в расчете, в формулах раскрытия преступления. И забудьте про жалость.
Ванзаров глубоко и медленно выдохнул.
– Постараюсь усвоить. Навсегда, – сказал он и кинулся к вешалке, на которой висело его пальто. Находиться в сыске после пережитого позора Ванзаров не мог. Ему казалось, что на него все смотрят с презрением. Особенно Пушкин. Настоящий великий ум. А он, Ванзаров, про него подумал такое… Петербургскому юноше срочно был нужен московский мороз. Чтобы остудить клокотавшее горе. Дверь перед его носом распахнулась, пропуская запыхавшегося городового. Посторонившись перед торопливым юношей, городовой отдал честь всем сразу и направился к Пушкину.
– Что еще приключилось, Рябов? – успел спросить он. Городового помнил по Городскому участку.
– Извольте знать, вашбродь, убийца объявился, – доложил он. – Господин пристав за вами приказал послать.
Новость была необычной. Лелюхин отложил ручку, а Кирьяков перестал делать вид, что изучает бумаги. Не часто в полицию приходили убийцы с повинной. Вернее сказать – никогда не приходили. Это вам не романы господина Достоевского.