– А вы волшебник, кудесник, маг, – словно подслушав его мысли, проговорила баронесса. – Вам подвластно главное чудо: власть над умами и сердцами ваших зрителей.
Затертые слова, какими особенно любят жонглировать журналисты, в ее исполнении звучали проникновенно. У Коччини сладко заныло сердце. Ему захотелось сделать что-то такое великое, чтобы не отпускать от себя эту необыкновенную женщину.
– Для вас готов совершить любое чудо, – глухо проговорил он и хотел пожать ее ручку, но ручка застенчиво спряталась.
– О, я не сомневалась!
– Да, мне многое подвластно.
Баронесса отставила недопитый кофе.
– Как это безумно интересно! Вы владеете магией?
– Владею, – проговорил Коччини, которому теперь хотелось только одного: овладеть телом, расположившимся напротив него. Таким близким и недоступным.
– Фантастично! – сказала баронесса, принимая манящую позу. – А вы могли бы снять проклятие?
– Могу!
– Даже страшное семейное проклятие?
– Могу, – выдохнул Коччини, разглядывая изгибы баронессы. – Для вас – все что угодно.
– Вы покоряете меня! – проговорила она, чем окончательно сразила фокусника. – А что для этого надо?
Коччини не хотелось сейчас говорить о всякой ерунде, когда есть темы, куда более волнующие: его гений, ее восторг перед ним, положение эстрадного артиста в России, ну и прочее.
– Для этого надо совершить ритуал и принести жертву.
– Как это интересно! А какую жертву? Человеческую?
– Не обязательно. Сойдет курица или петух. Можно пожертвовать золотую монету.
Баронесса издала тяжкий вздох и закрыла свое прекрасное, как уже казалось Коччини, лицо ладонями.
– Какой ужас! – проговорила она.
Гений фокусов был в растерянности. Что случилось? Что он сказал такого? Он не знал, как ее утешить. Коччини поискал глазами официанта, но тот, как назло, исчез. Положение – глупее не придумаешь. Обидеть баронессу. Но чем?
– Прошу меня простить, если я ненароком вас чем-то… – начал он.
– О, нет! – баронесса убрала ладони от лица и грустно улыбнулась. – Это вы простите меня. Слово «золото» напомнило мне о моем положении.
Коччини был весь наполнен сочувствием, как фаршированный поросенок гречкой.
– Что, что с вами случилось?
Еще разок горестно вздохнув, баронесса описала ситуацию: она приехала из Петербурга с портмоне, в котором хранилась вся наличность. Портмоне это у нее стащили. Она телеграфировала мужу, он не поверил, что деньги были украдены, и отказался сделать перевод ранее конца праздников, посчитав, что из него нагло вытягивают деньги. Так что у нее нет ни копейки. Последний выход: заложить драгоценности, а потом выкупить, когда муж пришлет деньги.
– Я в Москве чужая, никого не знаю, боюсь идти в ломбард, чтобы не обманули. Нет ли у вас надежных знакомых, которые могли бы ссудить мне наличность под брильянты? – закончила она свою печальную историю вопросом.
Коччини подумал, что удача сама идет к нему в руки. Такое редчайшее стечение обстоятельств.
– Какие пустяки! – сказал он, гордо выпятив грудь. – Конечно, помогу вам, дорогая баронесса. У меня как раз есть нужное знакомство.
– О, какое чудо! – проникновенно сказала она. – Это возможно сегодня?
– Разумеется, – Коччини взглянул на карманные часы. – К часу дня мы с вами поедем в кофейню «Сиу», что на Кузнецком мосту, и обещаю, что все ваши горести останутся позади. А пока…
Баронесса резко вскочила и ласково провела рукой по его щеке, чуть выше густых бакенбардов.
– Благодарю вас, мой спаситель! Я буду в назначенный час! – проговорила она и стремительно выбежала из ресторана.
Великий маг не был готов к такому фокусу. Он слегка потряс головой, будто в ней испортился механизм, отвечающий за то, что показывают глаза, и потер виски. Мало сказать, что он был сражен и повержен. Коччини подумал, что никогда еще не встречал такой восхитительной женщины.
Что же до официанта Подковкина, то поведение дамы стало самой большой загадкой в его жизни. Сеня только подумал, что у барышни не все в порядке с головой. Ничего другого ему на ум не пришло.
Доктор Богдасевич, как настоящий ученый, ставил опыты на себе. Ну и на приставе Свешникове. Целебное средство было остро необходимо обоим. Приставу все-таки чуть острее.
Любое научное открытие требует прежде всего времени. Богдасевич потратил чуть ли не два года, чтобы постепенно набрести на формулу волшебного напитка. Путь был долгим и трудным, все ошибочные и промежуточные составы были испытаны им на себе. Ну и на Свешникове. Открытие долго не давалось, стоило больших физических мучений. Не говоря о моральных страданиях. Когда же в одно прекрасное утро после трех глотков головная боль растаяла, а утро стало поистине прекрасным, Богдасевич понял, что изобрел то, что было нужно, и Свешников немедленно оценил действие напитка.
Жизнь заиграла новыми красками. О целебной настойке мгновенно прознали во всех участках. Но Богдасевич отказался раскрыть секрет, полученный ценой стольких мучений. Иногда он наливал крохотную мензурку особо страдающим личностям. Говорят, что один раз исцелил самого обер-полицмейстера Власовского, чем заслужил непререкаемое уважение. А участок получил охранную грамоту от внезапных проверок и разносов.
Пушкин хоть и не нуждался в эликсире, но в его действии убедился наглядно. Как только тело на смотровой кушетке смогло сесть, оно потребовало водки. Доктор недрогнувшей рукой налил крохотную рюмку, от которой шла редкостная вонь: смесь рассола с гниющей рыбой. Тело глотать жидкость не хотело, Богдасевичу пришлось чуть не насильно вливать свой эликсир. Как только вещество проникло в организм, тело на глазах стало превращаться в человека. Пока не издало тяжкий, но осмысленный вздох.
– Как вы себя чувствуете, Виктор Филиппович? – спросил Пушкин, наблюдая, как в глазах несчастного появляется осмысленное выражение.
– Ох… Жив, кажется. Чего же боле, что я могу еще сказать.
Средство уничтожало даже запах.
Пушкин одобрительно кивнул.
– Доктор, вы волшебник. Бросайте полицейскую службу, выпускайте свой препарат и скоро станете самым богатым фабрикантом России. Вас будут носить на руках.
Богдасевич тщательно заткнул стеклянную пробку и спрятал темный пузырек во внутренний карман сюртука.
– Мне и в участке неплохо, – сказал он. – Зачем деньги, на что их тратить? Жизнь слишком коротка, ее надо прожигать. Чтоб ни о чем не жалеть на том свете. Вас оставить наедине с убийцей?
Пушкин был признателен за такой такт. Он плотно закрыл дверь и присел у письменного стола Богдасевича. Немировский сидел на кушетке, опустив голову.
– Рассказывайте, Виктор Филиппович.
Немировский глянул исподлобья.
– Что… рассказывать?
– Как брата убили, – ответил Пушкин.
– Кто убил? Я убил?!
– Конечно, вы. Вы потребовали принести вас из кабака в участок, чтобы сделать признание в убийстве. Или вы кого-то еще убили?
Викоша зажмурился так, что лицо его в следах ночного загула – все-таки эликсир Богдасевича не всесилен – сжалось комком.
– Я… да… его убил, – проговорил он тихо.
– Извольте подробности.
– Какие еще подробности?
– Как убивали, – сказал Пушкин, закидывая ногу на ногу. – Во всех деталях.
Немировский поводил головой по сторонам, словно в медицинской был скрыт путь к спасению. Ничего, кроме стеклянного шкафчика с лекарствами, не нашлось.
– Какие там детали, убил, и все, – проговорил он.
– Задушили? Зарезали? Пристрелили? Как именно?
– Задушил, – сказал Викоша и посмотрел на свои руки.
– А тело куда дели?
– Там… бросил…
– Где именно? Указать сможете?
– Не помню, темно было.
– Оружие при вас?
Викоша завел руку за спину, покопался, вынул из-за пояса массивный револьвер с длинным стволом и протянул рукояткой вперед. Оружие оказалось непривычно тяжелым для руки. Удержав на весу, Пушкин отщелкнул барабан, глянул и вернул на место до щелчка. Револьвер лег на стол, дулом к стене.
– Неужели так сильно призрак напугал?
Немировский медлил с ответом, будто собираясь с силами.
– Думаете, с ума сошел? Спился?
– Зависит от того, что именно видели в саду. Описать призрака сможете?
Викоша стал медленно кивать головой, как фарфоровый болванчик. И улыбаться.
– А, вот в чем дело. За дурака меня считаете, за сумасшедшего, привиделось мне, почудилось… Ну хорошо же, – он сунул руку в карман брюк, вытащил бумажный комок и швырнул сыщику. – А на это что скажете?
Пушкин поймал на лету, как муху. Развернув, прочел написанное.
– Это рука Григория Филипповича?
– А кого же еще?! – с издевательской улыбкой проговорил Викоша. – Что скажете? Записочка ко мне знаете когда пришла? Когда брат уж как сутки мертв был! Привет с того света прислал. Видно, плохо ему там. Не справился и терпит страдания. У меня помощи просит! Как мне с этим жить? Думаете, не спрашивал, кто так мог пошутить? Всех спросил, всех… Его это письмо… Меня зовет… Что теперь скажете?
Записку Пушкин тщательно разгладил и сунул между листами черного блокнота. Встав, опустил револьвер в карман пальто.
– Одеться сами сможете?
Пальто Немировского, испачканное, но целое, свешивалось со спинки стула. Виктор Филиппович поднялся с некоторым трудом. Одеваться не спешил.
– Куда это повезете?
– Прогуляемся по свежему морозу. Вам будет полезно. – Пушкин раскрыл его пальто, предлагая помощь в одевании.
– Не знаю, дойду ли.
– Недалеко. В случае чего – поддержу.
– Что за тайны, куда собрались?
– Никаких тайн. Навестим место, где убили брата.
Виктор Филиппович чуть заметно вздрогнул, будто подобрался холодок. А может, эликсир перестал действовать.
После полудня в кондитерской знаменитой фабрики «Сиу и Кº» имелись свободные столики. Утренний кофе уже закончился, а дневной еще и не думал начинаться. Ранняя публика разошлась, поздние завсегдатаи только собирались наведаться. Многие москвичи считали день, в который они не побывали у Сиу, вычеркнутым из жизни. Особые знатоки и ценители считали, что только в ими выбранный час кафе напитывается особым духом, так что раньше четырех делать там нечего. Иные горячие головы, напротив, возражали, что только в утренние часы у Сиу самая изумительная атмосфера. Непримиримые противники сходились в одном: лучшего места в Первопрестольной, чтобы выпить кофе со сладостями, нет и быть не может.