– Зачем же?
– Есть вероятность задержать убийцу и…
Тут уж Михаил Аркадьевич просто фыркнул.
– Ох, чудеса! Мало вам, что Кирьяков чуть заикой не остался? Опять фокусы? – Он понимающе кивнул Агате, которая улыбалась ласковой змеей. – Нет, раздражайший мой, забудьте глупости. Людей у меня нет.
– Есть, ваше превосходительство.
Эфенбах скривил кислую гримасу: спор становился неприятным.
– Что? Где? Когда? – Михаил Аркадьевич тщательно обвел комнату, показывая на пустоту. Если вычесть Лелюхина.
– Актаев. Молодой, толковый, смелый.
– Он такой смелый дома в простуде лежать. Прислал записку, отпросился болеть.
Пушкин не уступал.
– Ванзаров. Молодой, толковый, из столицы.
На него замахали, как на зимнего комара.
– Не хватало еще юношу нежного в бараний рог согнуть! Слышать не стану!
– Хорошо. Тогда я сам.
– И ни в каком случае. Не позволяю! – сказал Эфенбах, вставая. – Как тебе не лень, Алексей! Отправляйтесь спать. Никаких убийц. Запрещаю. Будет вам по орехам!
С этим Михаил Аркадьевич поцеловал у дамы ручку, выразился, как рад их знакомству, которое желает продолжить, и, чрезвычайно довольный собой, скрылся в кабинете. Подождав, когда дверь захлопнется, Агата встала и взяла Пушкина под руку, как дама, которую пригласили на прогулку.
– Ну будет вам, будет, – примирительно сказала она, заглядывая ему в лицо. Пушкин смотрел отстраненно в темнеющее окно. – Будете знать, как сажать за решетку нас, милых и невинных барышень. Поделом получили урок от этого индюка.
Последние слова Агата произнесла еле слышно.
Пушкин освободил свою руку.
– Насколько помню, обещали найти убийцу, – сказал он.
Агата оправила юбку, что женщина делает не задумываясь, по любому поводу и без повода, как говорил опыт сыскной полиции.
– Обещания исполняю всегда, – ответила она.
– Приятно слышать. Где и когда?
Пушкин был строг и холоден до крайности. И даже сверх крайности. Агата проскользнула ручкой под его локоть и вцепилась крепко. Словно коготками.
– Недалеко, в Каретном ряду. Примерно через час.
– Рад слышать. Только с чего решили, что нашли того, кто убил Григория Немировского? Предъявите факты.
Она поморщилась.
– Мне не нужны глупые факты. У меня есть нечто больше.
– Что же? – спросил Пушкин и сразу пожалел об этом.
– У меня есть сердце, женское сердце, – последовал ответ. – Мое сердце знает правду лучше ваших фактов.
С усилием высвободив руку, Пушкин спрятал ее за спину.
– Лень тратить время на глупости. Или вы…
Ему прикрыли рот пальчиками. Подушечки были холодными. И мягкими. Как подушечки кошки.
– Поедемте со мной, Пушкин. Я покажу вам убийцу.
Женщины в черном сидели крепко обнявшись. Лицо Ирины Петровны было выжато от слез. Она была тиха и покорна, будто смирившись с неизбежным. Когда напольный маятник пробил девять, входная дверь с шумом открылась. Ольга Петровна только крепче взяла руку сестры. Виктор Филиппович вошел мрачный, тихий и трезвый. Ни на кого не обращая внимания, сел за стол и погрузился в тяжкие размышления, к которым не был привычен. Часто тер лоб, собирая рукой складки и расправляя, как будто это усиливало бег мыслей. Кажется, он бился над загадкой, которая была настолько проста, насколько и не давалась.
– Викоша, – тихо позвала Ольга Петровна.
Он не обернулся.
– Где ты был?! – не удержавшись от истерического тона, вскрикнула Ирина. Ольга Петровна сжала ее крепче, шепча на ухо слова утешения. Не помогло. Ирина уже не владела собой. – Как смел так поступить со мной?! Ты пропал на целые сутки! Я чуть с ума не сошла! Тебе мало того, что случилось в нашей семье?! Ты жалок и безобразен!
Ирина вырвалась из объятий сестры, но не пошла к мужу, а бросилась к дальнему окну, тяжело дыша и растирая пальцы. Виктор Филиппович не замечал ничего. Что-то шептал, не отрывая взгляд от натертого пола.
– Как ты мог?! Как ты мог?! – уже кричала она. – Почтенный человек, наследник Немировского, а тебя доставляют в участок в безобразном виде! А потом тебя забирает сыскная полиция! Какой позор! До чего ты докатился!
Виктор Филиппович остался безразличен к крикам жены. Зная, что пора останавливать истерику, обычно ничем хорошим не кончавшуюся, Ольга Петровна поспешила к сестре и удержала ее возле себя, чтобы та не кинулась к буфету бить все, что попадется под руку.
– Нельзя, нельзя, – повторяла она. – Этим не поможешь. Ничего, все уладится. Викоша жив. Остальное неважно. Все хорошо…
Слова, а более сила подействовали. Ирина обмякла и упала лицом на плечо сестры. Глухой плач бил ее. Ольга Петровна нежно гладила ее по спине.
– Вот и хорошо, вот и славно, все уладится, все пройдет, – приговаривала старшая, утешая младшую, как это бывает в больших семьях, когда сила характера передается не равномерно, а достается кому-то одному.
Ирина затихла, только редкий всхлип прорывался. На все это Виктор Филиппович не обращал никакого внимания. Целиком ушел в себя. Он шевелил пальцами, будто пересчитывал ассигнации. Как вдруг что-то толкнуло его, заставив подскочить на стуле. Он уставился в черное окно.
– Так вот же, – отчетливо проговорил он.
Ольга Петровна повернула голову, настолько, чтобы не выпускать Ирину. Сестра оторвала лицо от ее плеча и тоже взглянула на мужа.
– Как же сразу не понял! – Виктор Филиппович вскочил на ноги и словно изготовился к решительному прыжку в окно. – Вот же оно!
Ирина отстранилась от сестры и, не понимая, что происходит, обошла ее. Как будто хотела сама броситься на помощь мужу или хоть заслонить окно от безумного поступка.
– Викоша, – почти ласково проговорила она сорванным голосом.
Немировский не услышал, он саданул себя кулаком в лоб.
– А-а… К-а, – пробормотал он. – Так вот же в чем дело!
Сбивая на пути стулья, Виктор Филиппович бросился в кабинет. Там начал вырывать ящики из письменного стола так, что они отлетали на ковер, пока не нашел картонный кубик в масляных пятнах. Зубами разорвал приклеенный клапан и проверил содержимое. Девять патронов были на месте. Он сунул в карман коробку.
– А-а… К-а, – повторял он. – Ладно-ладно, будет вам!
Ольга Петровна попыталась встать у него на пути, но Виктор Филиппович смел ее в сторону. Ирина страшно закричала, когда увидела, как упала сестра. Ольга Петровна резво вскочила, показывая, что с ней ничего не случилось. Немировский выскочил из дома на мороз, но вернулся за пальто с меховой подкладкой. Только теперь он заметил женщин.
– Что… ведьмы черные слетелись, – проговорил он зло и устало. – Все ведь перед глазами, а я как слепой был… Гришка жизнь отдал, а я… Ну, ничего, он не смог, уж я постараюсь, закончу начатое, как брат попросил. Где все началось, там все и кончилось.
Немировский выскочил в сад и побежал к улице. Ирина кинулась следом, выскочила на крыльцо дома.
– Викоша! Вернись! Прости! – кричала она так, что ее слышала вся улица. Даже городовой на дальнем посту встрепенулся. Все было напрасно. Виктор Филиппович убегал все дальше в ночь, исчезая и растворяясь в ней.
Ольга вышла следом, закутывая голову в теплый платок.
– Все плохое кончается, – проговорила она. – Будь сильной. Ничего уже не поделать.
Ирина дрожала от холода.
В Каретном ряду в доме Мошнина давненько прописался один из московских театров-табакерок. Прозвище, каким наградил театр один известный репортер, к курению вообще и к табаку в частности отношения не имело. По сравнению с императорскими Малым или Большим театрами этот зрительный зал со сценой мог бы поместиться где-нибудь позади кулис, как табакерка в кармане. Тут играли спектакли артистический кружок любителей, потом давались немецкие спектакли, а с год назад театр арендовал бойкий антрепренер, который дал ему свою фамилию «Виоль», а вместо пьес, повышающих моральный дух москвичей и заодно решающих великие вопросы бытия, открыл кафешантан. Хоть московский кафешантан походил на парижский оригинал, как варенье из крыжовника на духи, публика была довольна. Билеты раскупались бойко.
Афишу Пушкин читать не стал. Он имел представление, чем развлекают в этом театре. Агата вернулась из кассы, победно помахивая зелеными квитками, и почти насильно потянула за собой.
Первые ряды кресел, ложи бенуара и даже балкон были заняты. Им достались места в амфитеатре первого яруса, сразу за креслами партера. Программа уже началась. В темноте Агата ловко пробиралась между зрителями и спинками кресел. Пушкину оставалось топтаться по чьим-то ботинкам под недовольные возгласы. С большим облегчением он плюхнулся на жесткое сиденье. Агата кипела энтузиазмом, разглядывая публику и сцену.
– Терпите, – шепотом приказала она.
Ничего другого Пушкину не оставалось.
Конферансье объявил номер. Под жидкие аплодисменты на сцену вышла дама в искристом платье и запела о страдании любящего сердца. Несмотря на размеры бюста с пожарную бочку, пела она таким высоким голосом, почти меццо-сопрано, что у Пушкина заломило зубы.
– Где убийца? – тихо спросил он.
Его легонько ткнули локтем – за нетерпение. Пушкин закрыл глаза. Визги певицы мешали провалиться в дремоту. К искусству он относился как настоящий математик, то есть вынужденно терпел. Репертуар театра «Виоль» требовал далеко отодвинуть границу его терпения.
После дамы, певшей о любви, сцену заняли понятные публике номера: зажигательные танцы, эстрадные куплеты, чревовещатели с куклами, жонглеры подсвечников с горящими свечами, дрессировщики говорящих попугаев, трио балалаечников и цыганский ансамбль. Тем не менее в кафешантане были настоящие завсегдатаи. В первом акте, поаплодировав городским романсам, танцам народов Африки и жонглерам, они отправлялись в буфет заесть и особенно запить театральное искусство. Буфет в «Виоле» был отменный, а цены демократичные. Настолько, что многие уже не возвращались в зал.