– Прошу прощения, – сказал он, узнавая гостя.
Портье натренировал профессиональную память: он помнил, в каком номере кто проживает. А потому потянулся к ключу от двенадцатого номера.
– Дайте ключ от четвертого.
Сандалов остановил руку. Гость был знаком, сомнения не было. От него попахивало остатками загула, но он был трезв. И даже слишком. Казался слишком сосредоточенным и собранным, будто решился на отчаянное дело.
– Прошу простить, господин… – Сандалов одним глазом подглядел в книгу записи, – Немировский, это невозможно.
Ему протянули ладонь, не слишком чистую.
– Ключ дайте, – потребовали в приказном тоне. – Что не ясно?
– Рад бы, но решительно невозможно. Правила запрещают выдавать ключ от номера без разрешения постояльца.
На конторку упала мятая сторублевка. Уголок купюры так и смотрел на портье.
– А так правила разрешат?
В другой раз такого аргумента было бы достаточно, чтобы Сандалов забыл о правилах. Но время настало такое, что деваться некуда.
– Прошу убрать деньги, – строжайшим тоном заявил Сандалов, красуясь сам перед собою: как иногда приятно побыть честным человеком! – Мы дорожим нашей репутацией. Она известна на всю Москву. И даже Россию. Взяток не берем-с.
Немировскому явно хотелось сделать что-нибудь угрожающее: стукнуть кулаком по конторке или рявкнуть на непокорную обслугу. Но сдержался.
– Считайте чаевыми за услугу: хочу осмотреть номер и, может, перебраться в него. Плату за двенадцатый номер назад не потребую.
Сандалов сделал то, чего никогда не делал: легонько оттолкнул купюру.
– Приношу свои извинения, никак невозможно. Номер сдан. – Портье невольно проследил, как почти его деньги были скомканы и сунуты в карман пальто. Словно мусор. Нет, тяжело быть честным.
– Номер взял мой родной брат, Григорий Филиппович Немировский. Я имею право войти в него, когда пожелаю. Тем более что в нем никто не проживает с воскресенья.
Такому заявлению Сандалов мог бы подчиниться. В любой другой раз. Но только не теперь.
– В этот номер не допускается никто. До разрешения сыскной полиции, – ответил он с чувством собственного достоинства. Вид смятой сотни так и стоял перед глазами.
– Ах вот в чем дело, – сказал Немировский, глядя тяжелым взглядом больного человека. – Розыск по этому делу ведет мой друг, господин Пушкин. Знаете его?
От произнесенного имени у Сандалова невольно пробежал морозец по спине. Он сдержанно кивнул.
– Так мне не просто надо в номер, – продолжил Немировский. – У меня личное поручение от господина Пушкина: дежурить там ночь. Если не верите моему слову, пошлите в сыскную, там подтвердят.
Связываться по доброй воле с сыском желания не было. Тем более – с месье Пушкиным. Речь господина Немировского внушала доверие. Не будет же он врать про поручение чиновника полиции. Сандалов счел, что убедительных аргументов вполне достаточно. Снял ключ и положил на конторку.
– Изволите что-нибудь еще?
Господин Немировский изволил, чтобы ему в номер доставили выпивки. С запасом. Сандалов захотел уточнить, какие именно напитки предпочтительны, но гостю было все равно. От закуски отказался. И больше ничего не требуется. Портье обещал исполнить без промедления. Он тайно надеялся, что та самая купюра вернется к нему за проявленное усердие. Немировский не понял движения чужой души. Повернулся и пошел в лестнице, ведущей на второй этаж. Жалкой благодарности не бросил. Не то что денежку.
Сандалов подумал, что жизнь человеческая – штука несправедливая: играет с человеком, как огонек с мотыльком. Зазевался – крылышки и обжег. Или изжарился целиком.
Антракт выплеснул публику в буфет. Те из господ, что не поместились за столиками и барной стойкой, бродили по фойе театра, пуская облака папиросного дыма. Агату обтекали потоки мужчин, она стояла, как скала в открытом море, равнодушная и холодная. Ни на чей взгляд или призывную улыбку не ответила. Будто ей и дела не было, что мимо ускользают набитые кошельки. Клиентов, разгоряченных барышнями кафешантана и зажигательными напитками, можно было брать тепленькими. Лишь пальчиком помани. Делать ничего не придется, все сами отдадут. Но она ждала только одного. И он наконец появился.
Старательно избегая не в меру веселых господ, Пушкин подошел и подавил сильный зевок.
– Зачем загубили мой вечер в этом пошлом театрике? – спросил он, все-таки зевая.
Ей захотелось, чтобы победа была разгромной и окончательной. Чтобы он поглубже увяз в собственной самонадеянности, а потом прозрел и понял, как ошибался. Ощутив ту самую щекотку радости, которая уж несколько дней не желала приходить, Агата постаралась не спугнуть победы раньше времени. Сегодня у нее будет особая добыча.
– Как вам понравился спектакль?
– Спектакль? Точнее сказать, цирковой балаган, – последовал ответ, завершенный борьбой с зевотой.
– И вам ничего не показалось интересным?
– Госпожа Керн, мне не показалось. Я уверен, что хочу только одного – спать.
Его легонько пихнули в живот.
– Просила обращаться ко мне по имени, – требовательно сказала она. – Ну, раз ничего не заметили достойного, в таком случае… приглашаю отужинать. Завтрак был за вами, а ужин – за мной. Согласны?
Ему протянули маленькую ладонь. Вот так сразу соглашаться было нельзя. Его хотели заманить в ловушку, а хищница должна сама в нее угодить. Пушкин поломался для вида, заставил себя поуговаривать, честно зевал. И согласился.
У театра мерзли извозчики. Первый по очереди согласился за полтинник, цену грабительскую, отвезти в «Славянский базар». В другой ресторан Агата категорически отказалась ехать. «Где день начался, там он и закончится», – заявила она. Спорить с женщиной, которой пришла на ум шальная идея, не стал бы сам Лейбниц, не то что Пушкин. И он не стал.
В отличие от позднего завтрака, ужин собрал полный аншлаг. Официант с трудом нашел свободный столик. Да и то потому, что видел парочку утром и принял за постоянных гостей. Усевшись, Агата раскрыла меню и засмотрелась куда-то по левую руку. Пушкин глянул в ту же сторону.
Причина интереса открылась легко. Через три столика ужинал Петр Филиппович Немировский, как всегда жадно поглощая пищу. Рядом с ним сидела его жена, наряженная в простое черное платье с глухим воротом, не вязавшееся с атмосферой веселья, но указывающее, что дама носит траур. Он что-то сказал ей с набитым ртом. Супруга встала из-за стола, обошла его и взяла с дальнего конца графин с вином, до которого Петру Филипповичу лень было дотянуться. К ней на помощь несся официант. Успел как раз вовремя, чтобы подхватить из рук дамы графин и налить в бокал, сколько желал прожорливый господин. Официант хотел помочь даме сесть, она отказалась и неторопливо пошла к выходу из зала.
Агата следила за ними с таким интересом, будто давали представление цирковые артисты.
– А, понятно, – вдруг проговорила она, старательно пряча улыбку.
Пушкин вдруг понял, что не откажется от сытного ужина. Уж очень проголодался. И совесть не будет мучить, что его угощает дама и воровка. Ни крошечки не будет.
– Что там нашли? – спросил он.
– Так, пустяки, – ответила она легкомысленно, глядя на удалявшуюся блондинку. – Вам, мужчинам, не понять. Заказывайте что пожелаете.
Вовремя оказавшемуся рядом официанту Пушкин сделал заказ неприлично большой. Агата попросила чего-нибудь легкого, безразлично чего. Она еще заказала шампанского. Официант исчез. Они остались один на один. Кто-то должен был начать поединок.
– Кажется, обещали показать убийцу, – сказал Пушкин.
– Я всегда держу слово, – последовал ответ.
Шпаги обнажены. На выпад следовал ответный удар.
– Ничего не видел.
– Он был невдалеке от вас.
– Где-то в зале?
– Чуть дальше. Прямо у вас перед носом.
– Не умею различать затылки.
– Он был на сцене!
Кажется, Пушкин пропустил выпад и его приперли к стенке. Он должен был почувствовать острие клинка на шее. Но ничего не почувствовал.
– Кто-то из актеров? – мрачно, как побежденный, спросил он.
Агата торжествовала.
– Берите выше! Звезда всего представления!
Пушкин задумался, чтобы дать женщине насладиться минутой славы.
– Не пойму, о ком вы, – он продолжал изображать непонимание, доходящее до тупости.
Официант принес холодные закуски. И бутылку неплохого шампанского. Налив даме, он развернул горлышко к бокалу господина усталого вида, но тот отказался. Чем сильно удивил: в «Славянском базаре» шампанское принято пить ведрами. А чтоб отказываться…
Водрузив бутылку в центр стола, официант наконец исчез. Не зная того, он подарил Агате лишние мгновения радости. Поединок пора было кончать. Противнику осталось нанести последний, решающий удар. После которого он будет просить пощады. А она подумает, как с ним поступить.
– Убийца – знаменитый фокусник, звезда театра «Виоль», синьор Альфонс Коччини!
В этот миг ее противник должен был вскочить от удивления, схватиться за голову или хоть подавиться холодной бужениной. Ничего подобного не произошло. Пушкин меланхолично жевал, спокойно глотал и не думал давиться.
– С чего взяли? – равнодушно спросил он.
Радость победы немного поблекла. Не такого эффекта ожидала она. Агата не показала виду, как ей было неприятно.
– Я это знаю, – ответила она с улыбкой.
– На основании каких фактов?
– Мне не нужны факты. У меня есть глаза и есть самое главное – чувства и сердце.
– Какое отношение ваши чувства имеют к убийце?
– Они говорят мне, что он и есть убийца. Я это чувствую женским сердцем!
– Каким образом?
Занудный господин уже не на шутку раздражал. Агата еле держалась, чтобы не плеснуть ему в лицо шампанское, которое держала в руке для победного тоста. Она не заметила, когда поединок изменился не в ее пользу. Поверженный враг перешел в атаку, и уже она защищается.
– Достаточно, что я догадалась, – сказала она.