– Вино с водкой для укрепления силы духа?
Пушкин кивнул.
– Виктор Филиппович пошел на подвиг. Он так сильно боялся призрака, так мужественно боролся со страхом, что не смог обойтись без напитков. В остальном – сделал все, что мог: принес новые свечи.
– Разве это не те же?
– У его брата были черные, для магических практик. Эти – обычные, восковые, из лавки. Поставил стул в центр пентакля, сел и стал ждать. Чтобы заглушить страх, пил.
– А потом пустил себе пулю в лоб, – добавил Свешников.
Пушкин подошел к телу и поманил пристава.
– Константин Владимирович, поглядите.
Пристав поморщился.
– Пусть Богдасевич в трупах копается… Доктор! – позвал он, обернувшись.
В ответ раздался сладкий храп. Богдасевич обнял саквояж, как родное дитя, и пристроился в кресле. В тепле и уюте номера спалось сладко. Для дела он был бесполезен. Свешников, как аист, на цыпочках подошел к Пушкину, стараясь держаться за его плечом. Ему указали на пробитую голову.
– Видите входное отверстие?
Не увидеть было трудно: большой калибр разнес левую затылочную часть, оставив развороченную дыру.
– На что тут любоваться? – брезгливо спросил пристав.
– Вам не кажется это странным?
– Что именно?
– Как застрелился Немировский.
Свешников предпочел отойти от тела на более безопасное расстояние. Все-таки уже попахивало.
– Не вижу ничего странного, – ответил он.
Пушкин оставался на месте.
– Помните, как нас учили основам криминалистики: самоубийца делает выстрел или в висок, или в рот, или в сердце. Очень редко – в живот.
– Кажется, так.
– Немировский сумел застрелиться в затылок.
– Чего спьяну не бывает.
– Господин пристав, разрешите поднять оружие? – спросил Пушкин.
Свешникову очень хотелось ответить «нет», но он знал, что от чиновника сыска просто так не отвяжешься, если тот за что-то взялся всерьез. Пристав меланхолично махнул: дескать, делайте что хотите.
Нагнувшись, Пушкин взял револьвер в правую руку.
– Прошу обратить внимание, что у этой модели удлиненный ствол, – сказал он.
– Обратил, – покорно согласился Свешников, чтобы побыстрее закончить.
– Теперь смотрите…
Все случилось так быстро, что пристав охнуть не успел. Пушкин задрал руку с револьвером, причем кисть неизбежно изогнулась под прямым углом. Мало того, он согнул руку, высоко задрав локоть, чтобы дуло попало в нужную часть затылка. А потом случилось невероятное: Пушкин нажал на курок.
А потом еще раз.
И еще…
Свешников не верил своим глазам. Но это происходило на самом деле: чиновник сыска старался застрелиться из оружия жертвы.
– Да что же вы делаете?.. – растерянно пробормотал он.
Пушкин будто не слышал: упрямо давил на курок револьвера. Наконец отнял оружие от головы.
– С ума сошли, что ли?! – набросился на него Свешников.
Ему протянули револьвер рукояткой.
– Попробуйте сами, Константин Владимирович, и убедитесь: это совершенно безопасно.
– Вот еще глупости! – Свешников на всякий случай спрятал руки за спиной. – Совсем из ума выжили от вашей математики?!
Пушкин положил револьвер примерно на то место, откуда взял, и даже ствол поправил, как было.
– Наглядный эксперимент – лучшее доказательство, – сказал он.
– Да что это доказывает?!
– В таком положении из револьвера невозможно сделать выстрел.
– Но ваш знакомый застрелился!
– Это невозможно по очень простым причинам, – ответил Пушкин. – Виктор Немировский далеко не богатырского склада, в последние дни много пил, был усталым, ослабленным. И опять сильно напился. То есть сил у него осталось чрезвычайно мало. В таком положении мышцы кисти настолько скрючены, что палец практически не действует. Попробуйте сами так изогнуть руку: никакого мышечного рычага не остается. Курок у этого револьвера очень тугой. Это невозможный выстрел.
Свешников задумался.
– Пушкин, признайтесь: ночью пробовали фокус на себе? – строго спросил он.
– Без вашего разрешения, господин пристав, не посмел бы тронуть улики.
Он смотрел так прямо и честно, что пристав невольно подумал: может, и правда эксперимент устроил. Это ничего не меняло.
– От меня чего ждете?
– Оформить дело правильно, – последовал ответ. – Как убийство.
Богдасевич среагировал на заветное слово, как рысак на колокольчик. С шумным храпом проснулся и огляделся, жмурясь.
– Убийство? – спросил он глухим голосом. – Где убийство? А подайте нам свеженький кадавр[10].
Поведение доктора было забавным, но приставу было не до смеха. Совсем не до смеха: от него требовали открыть еще одно дело об убийстве. Свешников не знал, что выбрать: повесить себе хомут на шею или не портить праздник, оформив самоубийство.
Скатившись с лестницы, Лелюхин с Кирьяковым остановились на первом этаже, спрятавшись за угол, где стояли ряды справочных столов. Дальше бежать некуда. Оба это знали. Только вслух не решались сказать. Каждый ждал, что другой начнет первым.
– И какая муха его укусила, – робко начал Кирьяков.
На службе Лелюхин повидал не один начальственный разнос, нынешняя гроза была куда как странной.
– Нехорошее дело, как видно, – тихо проговорил он, невольно оглядываясь. – Наш-то стратопедарх[11] по пустякам эдакую кулебяку загибать не станет. Что за гость у него?
– Жандарм из столицы, – со значением произнес Кирьяков.
– Прибыл по особому поручению?
– Кто же знает! Меня изгнали. Наедине остались.
– Ой, нехорошее дело, чую, будет Пушкину на орехи.
– Василий Яковлевич, а нам-то что делать?
Лелюхин старательно пожевал губами, как будто перекатывая ответ на языке, но так ничего не выкатал.
– Ума не приложу, Лёнечка. Думать надо, мозгами шевелить.
Чиновники обменялись обрывочными фразами, из которых стало понятно: никто из них не знает, где проживает Пушкин. В гости никогда не звал, и как-то об этом не заходил разговор. Сколько лет служили вместе, а такую пустяковую мелочь о нем не знали. Вроде бы снимал квартиру в отдаленной части, но где именно – неизвестно. Самый простой путь – заглянуть в личное дело Пушкина – был заказан. Дела чиновников сыска хранились в канцелярии обер-полицмейстера, и соваться туда без личного разрешения Эфенбаха никто не позволит. Искать знакомых Пушкина? Так ведь непонятно, с кем он дружен.
– Может, тут обождем?
Предложение заманчивое, но Лелюхин его отверг: Пушкин мог объявиться когда ему вздумается, хоть через час, а то и через три. С утра поспать любит, небось наминает еще бока. А если Эфенбаху приспичило – вынь да подай. Вариант разыскать девицу даже не рассматривали: проще отправиться куда глаза глядят, надеясь на чудо. Вдруг на-ткнутся по дороге?
Лелюхин старался придумать хоть что-то путное, но нервная обстановка мешала. Он огляделся и вдруг шлепнул себя по лбу.
– Хороши мы с тобой, Лёнечка, нечего сказать!
Кирьяков нервно оглянулся.
– Что, что такое?
– Забыл, где находимся?
Действительно, лучшего места, где можно найти любого проживающего в Москве, не придумаешь – адресный стол. Лелюхин бросился к столам, на которых размещались высокие стопки перекидных листов, закрепленных на длинных полукольцах, наглухо ввинченных в столешницы, чтобы ни один листик с фамилиями не пропал. Стопку с буквой «П» нашел Кирьяков. Перекидывая на кольцах листы, они добрались до страницы, на которой размещались фамилии на «Пу». Пробежав пальцем мимо «Путилина», Лелюхин уткнулся в столбик, начинавшийся на «Пушкин». Далее у однофамильцев следовали имена, отчества и дома проживания. Для экономии места.
Пушкиных в Москве оказалось не так чтобы много. Был Александр Александрович, камер-юнкер (проживал на Тверской), другой Александр Александрович, генерал-лейтенант, проживал на Никитской. Александр Владимирович проживал на Бронницкой. Борис Сергеевич на Садово-Земляном Валу. Василий Исаакович на Калужской. Юрий Константинович на Сретенке. Яков Сергеевич на Петровке. Николай Васильевич на Моховой. Было еще несколько прочих Пушкиных. Вот только Алексея Сергеевича не нашлось.
– Видно, Алёша в последнюю перепись не попал, – словно извиняясь за хорошего человека, сказал Лелюхин.
Такие мелочи Кирьякова не интересовали. У него начиналась паника. Еще немного, и сбежит куда глаза глядят.
Но, как порой бывает, отчаянную трусость спасло везение. Которое не выбирает, кому бросить туза при раздаче, когда на кон поставлено состояние. В адресный стол вошла дама, свежая, розовощекая, будто сверкающая морозом и задором. Она заметила чиновников, которые не могли шелохнуться, и прямиком направилась к ним.
– Чудесное утро, господа, не правда ли?! – радостно сообщила она.
На этот счет у Лелюхина с Кирьяковым было иное мнение.
– Где ваш бесценный господин Пушкин? – продолжила дама.
На такой вопрос чиновники сами хотели знать ответ. А потому промолчали и переглянулись.
Дама счастливо улыбнулась:
– Да что вы как неживые!
Иногда человек совершает поступки, о которых потом долго жалеет. Но когда совершает, в тот момент ни о чем не думает, а делает. И как всё будто случается само. То, что должно случиться.
– Беги отсюда!
Лелюхин обронил фразу и сам не понял, для чего открыл рот. Слово вылетело. Дама удивленно подняла брови.
– Что это? Вы, Василий Яковлевич, гоните меня? Как мило.
– Да беги же, глупая, – прошептал он, не глядя на Кирьякова.
Дама никак не могла понять, за что ее гонят, когда сам начальник сыска стал другом. Не говоря уже о Пушкине. Она еще хотела сказать что-то колкое, когда с лестницы спустился невысокий господин. Лелюхин зажмурился. Кирьяков стал дергать головой, как бы указывая на даму, стоящую к нему спиной. Ротмистр сигнал принял. Ему хватило трех быстрых шагов, чтобы оказаться позади нее.