Загадка раскрылась просто. Горничная, отражаясь в двух зеркалах, при недостатке освещения снизу показалась настоящим призраком. Это была обычная горничная, в строгом черном платье, с коронкой в волосах и белом передничке. Она несла поднос с вином и закусками. Пушкин принес извинения и отпустил девушку в черном. Подождав, пока барышня скрылась, он вернулся в четвертый номер через заднюю дверь.
То, что находилось в гостиной, виднелось редкими контурами. Пушкин предусмотрительно выключил свет, чтобы любопытство коридорного и портье наткнулось на темноту. К приходу пристава следовало включить свет. Он потянулся к выключателю электрического освещения, когда входная дверь номера тихо отворилась.
Пушкин отдернул руку.
Из коридора падал свет. Створка распахнулась настолько, чтобы пропустить входящего. Судя по фигуре, это была дама. Лицо ее скрывали темнота и вуаль. Она замерла на пороге в нерешительности, стараясь разобрать, что перед ней.
Пушкин затаил дыхание, чтобы не спугнуть ее.
Дама колебалась, не решаясь шагнуть во мрак гостиной.
Слушая шлепки мокрой тряпки и тяжкие вздохи Кирьякова, Михаил Аркадьевич ощутил в душе покой и равновесие, какие бывают у человека, хорошо исполнившего работу. Он не питал к виновному ни капли злости, более того, понимал и даже в чем-то одобрял его усердие. Наказание необходимо было как горькое лекарство, чтобы подчиненные не зарывались и помнили: главное в сыске – интересы статского советника Эфенбаха. Их надо блюсти, холить и лелеять. Остальное – подождет. И тогда начальник сыска явит добрый лик во всей лучезарности. Михаил Аркадьевич искренне верил, что таким нехитрым способом воспитает весь сыск.
Предпраздничное настроение, смятое явлением жандарма и суетой вокруг арестованной, а потом отпущенной барышни, заиграло в полную силу. Он уже представил, как завтра в семейном кругу будет встречать сочельник, а затем нескончаемая, радостная кутерьма Святок до самого Нового года и Крещения. От нахлынувших чувств Эфенбах пропустил рюмочку и уже собрался отправиться домой, как на пороге кабинета возник чиновник канцелярии обер-полицмейстера, мрачный и усталый по обыкновению. Он сообщил, что господин Власовский ожидает господина Эфенбаха для доклада немедленно. Повернулся и ушел, как будто ему было безразлично, послушается начальник сыска или наоборот.
А вот Эфенбаху предстояло пережить несколько не самых легких минут. Он вспомнил, что упустил из виду розыски Королевы брильянтов, о чем непременно спросит Власовский. О чем еще спрашивать в такой час?! Но Михаил Аркадьевич не сделал бы карьеру в полиции, если бы не умел находить выход из любой безвыходной ситуации. У него всегда имелось о чем доложить начальству. В докладную папку он положил несколько листов, исписанных Лелюхиным, поправил галстук и отправился этажом ниже.
Войдя в обширный кабинет обер-полицмейстера, Эфенбах сразу понял, откуда ветер дует.
Полковник Власовский находился в прескверном настроении. Причиной тому были неумолимо приближающиеся праздники. Потому что делать в эти трудные для обер-полицмейстера дни по службе было нечего. Любая лень, нерадивость и недочет его подчиненных, от дворников до городовых, находили весомый и неубиваемый аргумент: «Так ведь праздник же». По предыдущим годам Власовский знал, что на праздник в Москве принято валить все, что угодно. И поделать тут ничего нельзя. Однако пока еще его подчиненные не могли оправдаться праздником, и Власовский выбрал ближнюю жертву.
Между тем начальник сыска имел вид подтянутый, он выглядел совсем не так, как выглядит набедокуривший чиновник. Довольно четко, по-военному прошел от двери к столу обер-полицмейстера и выпрямился почти по стойке «смирно».
– Господин полковник, разрешите доложить! – тоном бравого служаки рапортовал Эфенбах. – Имеем непосредственные успехи в порученном деле изловления и арестования злодейки, именуемой «Королева брильянтов».
Власовский, который как раз хотел строго спросить об этом, оказался без козыря.
– Ну, доложи, – буркнул он, чувствуя, как запасенные молнии блекнут.
Эфенбах открыл папку с ухватками истинного царе-дворца.
– Составлен однозначно словесный портрет преступницы! – торжественно доложил он. – Прикажете зачитать?
Новость была неожиданно важной. Власовский приказал.
Прокашлявшись, Михаил Аркадьевич хорошо поставленным и громким голосом стал читать описание, которое диктовала Агата. Выходило складно и звонко, так, что перед внутренним взором обер-полицмейстера представился вполне осязаемый женский портрет. Ему показалось, что где-то он видел похожую особу. Во всяком случае, сыск проделал работу неплохо, очень неплохо. Хвалить нельзя, но и бранить не за что. Того гляди в самом деле поймают.
Закончив чтение, Эфенбах захлопнул папку и замер в почтительной позе.
Не зная, что сказать, Власовский многозначительно прочистил горло.
– Недурно, Михаил Аркадьевич, – кое-как выдавил он. – Сведения верны? Не ошиблись?
– Наивернейшие. Получены от секретного агента корпуса жандармов.
– Да ну? – удивленно произнес Власовский. Такой прыти от сыска он не ожидал. – Это как же сподобились?
– Путем взаимополезного обмена сведений! Агент нам Королеву брильянтов описал, а мы ему по своему пониманию вопрос уголовного мира просветили. Как говорится, курочка с уточкой не сойдутся, а два журавля в небе рядышком летят.
– Ну… Это… Значит… Хорошо… – только и мог сказать обер-полицмейстер, удивляясь тому, что не помнит народную поговорку про курочку с уточкой. – Так что же теперь?
– Во все участки Москвы направлено описание, никуда голубушка-шельма не денется! Первый же городовой ее опознает и свяжет под сизы рученьки!
Власовский сильно сомневался в способностях и первого же городового, и всех прочих кого-то опознать. Но говорить об этом не стал. Городовые – его головная боль, а не начальника сыска. Обер-полицмейстер не поленился подняться из-за стола, подойти и пожать руку за усердие.
– Молодцы, Михаил Аркадьевич, – с отеческой строгостью похвалил он. – Продолжить и спешить! Чтоб к праздникам Москва наша матушка была спокойна от всех этих королев брильянтовых из столицы.
– Так точно! – рявкнул Эфенбах, думая, что легко отделался. – И очистим, и не дадим! Как говорится, сколько в ступе воду ни толки, а дыма без угля не бывает!
Власовский согласно кивнул, хотя не мог понять: откуда начальник сыска черпает такие глубины народной мудрости?
В темноте хочется держаться ближе к свету. Дама, не решаясь переступить порог, наклонилась, силясь разобрать, что скрывается в темноте.
Тень двигалась бесшумно. Почти сливаясь со стенами, согнувшись в пояс, изготовилась к прыжку. Оставались считаные шаги. Дама слишком поздно заметила движение. И отпрянула. Большего не успела. Нечто огромное подхватило ее так, чтобы она не могла и шевельнуть задранными руками, вынесло в коридор и с такой силой придавило к стене, что не было сил ни охнуть, ни вздохнуть, только и оставалось хватать воздух широко раскрытым ртом. Задыхаясь, она видела сквозь вуаль глаза, выражение которых не сулило ничего хорошего.
– Что вы тут делаете?
Каждое слово вгоняло иголки в сердце. Она пыталась освободиться, но держали так крепко, что попытка вышла не лучше трепыханий птички в силках.
– Повторяю вопрос: что вы тут делаете?
Ударение на «вы» прозвучало отчетливо.
В арсенале женского оружия одно выручает часто: слабость с жалостью.
– Мне больно! – проговорила она со слезой в голосе. – Мне нечем дышать! Я задыхаюсь!
Рука, прижавшая ее к стене, отпустила. Она была свободна. Если можно считать свободой оставленный ей пятачок. Дама тяжело и громко дышала, чтобы было понятно, какие мучения пережила, при этом не забывая оправлять смятый полушубок.
– Жду ответа.
Как же хотелось дать пощечину этому холодному, наглому и надменному лицу. Откуда у мужчин столько беспощадности? Как они умеют быть такими злыми и черствыми? Одернув сбитую вуаль, она приняла независимую позу, на какую способна женщина в безвыходной ситуации.
– Как вы думаете, господин Пушкин?
– Отвечайте на вопрос.
Мужчины становятся чрезвычайно противными, когда чувствуют превосходство. Ну, ничего – не надолго. Еще будет просить прощения, когда узнает, какие важнейшие сведения она раздобыла.
– Пришла спасти жизнь человека.
Сказано было с таким пафосом, что редкий мужчина смог бы устоять.
– Какого человека, позвольте узнать?
Нет, не подействовало. Видимо, господин сыщик входил в число редких мужчин.
– Человека, которому угрожает опасность.
– Извольте назвать его имя.
– Разве вам оно неизвестно?
– Нет, мне неизвестно.
Невозможная черствость! Оставалось применить улыбку сквозь вуаль.
– Как жаль, господин Пушкин, что слабая женщина должна делать работу полиции, – она пустила в ход последнее средство, но результата заметно не было. Ее по-прежнему сверлили бесчувственным взглядом. – Я пришла спасти Петра Филипповича Немировского от неминуемой смерти.
– Он приглашал вас в номер?
– Нет, я пришла сама.
– С чего взяли, что его должны убить?
Манера изображать дурака, когда все ясно, особенно злила в мужчинах. Когда мужчина глуп, это еще можно стерпеть. А Пушкин слишком умен, поэтому такая манера раздражала особенно.
– Убийство случится непременно, – она вновь улыбнулась сквозь вуаль. Может, в этот раз улыбка подействует?
– Откуда такие сведения?
Находиться у стены было крайне неприятно. Она показала, что хочет чуть больше свободного пространства, но Пушкин не шелохнулся. Какой все-таки мерзкий!
– Вчера ночью в этом номере был убит его брат Виктор.
– И что с того?
– Теперь должен умереть старший. Я пришла остановить убийцу.
– Кого именно?
Да сколько же терпеть отвратительный тон?! Сколько надо сил! Но силы нашлись.