– Не понимаю, что в ней усмотрели, – искренне сказал Свешников.
Пушкин поманил к столу. Пристав покорился, деваться некуда. Пусть пока потешится. Ему указали на тарелки, теснящиеся на скатерти.
– Константин Владимирович, что вы здесь видите?
– Ужин не по силам человеку.
– Напитки не удивляют?
Пристав и сам посматривал на бутылку белого токайского, бутылку красного бордо, графинчик с настойкой, наверняка горькой. Для разжигания аппетита. И графинчик с беленькой, родимой. Куда же без нее! О чем и сообщил Пушкину, невольно сглатывая слюну: напитки подобраны под закуски как следует.
– Сколько рюмок и бокалов поставлено?
Школярские вопросы сильно раздражали. Пристав ответил, как на уроке: четыре. Если считать два лежащих.
– Вот именно, – сказал Пушкин так, будто сделал величайшее открытие. – Под два сорта вина – два бокала. Под водку и настойку – две рюмки. Где бокал для шампанского?
Кажется, его не было. Свешников не мог понять, что тут преступного. О чем и сообщил. Пушкин кивнул, как будто согласившись.
– Обратите внимание, где стоят напитки.
– Где они стоят? – механически повторил пристав.
– Под правую руку Немировского. Удобно брать и наливать. Только бутылка шампанского стоит под левую руку. Не открытая.
Столь возмутительно простое объяснение, из которого ничего не было понятно, не устраивало.
– И что это значит? – раздраженно спросил Свешников.
– Вопрос к доктору, – сказал Пушкин.
Богдасевич, о котором в пылу дискуссии подзабыли, отошел от мертвого тела. Вид его говорил о покорности обстоятельствам.
– Вот что, господа, скажу, – начал он задумчиво, как будто не был уверен в своих выводах. – Судя по температуре тела, господин умер часа два назад. Ну, или полтора. Внешних следов режущих или огнестрельных ранений не нашел. Точнее скажу, когда осмотрю в участке. Сейчас могу назвать самую вероятную причину смерти…
Как хороший актер, доктор сделал драматическую паузу и подмигнул приставу. Сердце Свешникова забилось в радостном предвкушении.
– Он подавился чем-то крупным? – вдруг спросил Пушкин.
Эффект был испорчен. Богдасевич не собирался отдавать победу.
– У него в горле куриный окорочок. Примитивно задохнулся.
– Вот! – торжественно проговорил Свешников. – Где ваша теория о шампанском?
Пушкин не выглядел разочарованным, как будто был готов к такому повороту.
– Господа, вам не кажется странным, что такой сильный человек, подавившись куриной ножкой, умер лежа на столе? – спросил он. – Не упал на ковер, не побежал в коридор за помощью, а лег на скатерть и задохнулся? Как будто уснул.
– Очень даже понятно! – возразил пристав. – Выпил, разморило, захотел проглотить куриную лапку, и вот результат. Жадность – это грех. Как и чревоугодие.
– Его не могло разморить, – ответил Пушкин.
– Да вам откуда знать?!
– Немировский успел выпить рюмку настойки и бокал белого. Посмотрите, сколько осталось в бутылках и графинах: они почти полные.
Доктор с приставом как по команде глянули на стол. Правда, почти полные. Свешников опомнился: не хватало разбираться с новым мутным делом.
– Алексей, это ничего не доказывает, – строго сказал он.
– Хорошо, Константин Владимирович, не будем спорить. Если ваш уважаемый доктор при осмотре тела найдет на затылке Немировского след от удара, вы откроете дело об убийстве.
– И не подумаю, – ответил Свешников. – С какой стати выискивать в простом удушье от неосторожного потребления курицы убийство? Нет, Алексей, это уже слишком. Правда, доктор?
Богдасевич послушно кивнул. Но приставу показалось, что друг его не так уверен, как должен быть.
– Предлагаю пари, – сказал Пушкин. – Если не смогу доказать, что это убийство, – с меня ужин в самом дорогом ресторане. Хоть в «Дюссо».
– Уже задолжали нам с доктором ужин в «Эрмитаже», – напомнил Свешников. – Того и гляди разоритесь.
– Где один, там и два.
– А если докажете? – вдруг спросил Богдасевич.
– Сочтемся как-нибудь, – и Пушкин подмигнул.
Пристав не мог припомнить, чтобы этот строгий и умный человек легкомысленно подмигивал. На душе у него стало беспокойно. Как будто заранее проиграл пари.
Из номера Пушкин вышел на лестницу, ведущую в ресторан. Половой Лаптев тревожно шептался в кружке сотоварищей. О чем он рассказывает, привирая и приукрашивая, легко догадаться. Пушкин спустился так быстро, что половой не успел улизнуть, и поманил его. Лаптев мгновенно оказался в одиночестве. Любителей чесать языки как ветром сдуло. Была бы его, Лаптева, воля, убежал бы и сам. Да только деваться ему некуда. И он обреченно подошел к господину из полиции.
– Кто раскатал в номере ковер?
Вопрос не так чтобы страшный, но Лаптев нахмурился.
– Господин постоялец приказали-с, – ответил он мрачно, будто был виноват. А в чем он виноват? Господа приказывают – он исполняет. Еще не всегда чаевые перепадают.
– Стол Немировский сам перенес?
Как ни стыдно было признаться, но не хватило у Лаптева силенок самому передвинуть. А этот боров подхватил стол, как игрушку. Силища невероятная. О чем половой честно рассказал. По глазам господина полицейского понял, что рассказ понравился. Лаптев приободрился.
– Кто сервировал стол к ужину?
– Лично я исполнил-с.
– Помнишь, что господин заказал?
Как не помнить, работа такая у полового, чтоб с одного слова запоминать. Господа чаевые за то и платят, чтоб не повторять. Лаптев с профессиональной точностью перечислил полтора десятка блюд.
– Два раза бегал, – добавил он. – Одного подноса не хватилось-с.
– Напитки какие были заказаны?
Лаптев понял, что его проверяют. Напитки – дело самое простое, перечислил без запинки.
– Откуда взялась бутылка шампанского?
Вот тут Лаптев удивился. Какое такое шампанское? Никакого шампанского в заказе не числилось. Куда игристое к такому набору? Господин из полиции с половым согласился: шампанское тут неуместно. И отпустил с миром. Чему Лаптев был исключительно рад. Пушкин направился в зал ресторана.
Найти Агату следовало в том направлении, куда повернуты шеи мужчин. Сидя за отдаленным столиком, она невероятным образом притягивала к себе взгляды. Судя по настроению, с каким Агата встретила Пушкина, она готовилась дать решительный бой. Он сел напротив и легкомысленно спросил, что заказано на ужин. Агата сухо ответила, что не собирается с ним ужинать. Выполнит свою обязанность и тут же уйдет.
Ледяного тона Пушкин не замечал. Подбежавшему официанту приветливо улыбнулся и спросил, как того зовут.
– Подковкин, Семен, – ответил официант, довольный таким обхождением. А не то что Сенька да Сенька.
– Вы, Семен, человек наблюдательный, – начал Пушкин. – Память отличная.
Подковкину комплимент был приятен.
– Не жалуемся-с, – ответил он с поклоном.
– Знаете господина, который часто завтракает вон за тем столом? – Пушкин указал на середину зала.
– Как не знать, личность известная, господин Немировский. Да и не только завтракают-с, почитай, каждый день ужинают. Завсегдатай, иначе говоря-с. С супругой почти всегда. За стол к себе никого-с не приглашают-с, такой порядок держат.
– Вечером в воскресенье ужинал?
– Само собой-с.
– Завтракал в тот же день?
– Обычным порядком-с, – ответил Подковкин, довольный, что его наблюдения за странным семейством пригодились. – Подолгу засиживается. Только, доложу вам, характер у господина Немировского не из легких-с. Сколько раз примечал, как супруга его слезки утирала-с.
Ценному наблюдению Пушкин выразил благодарность, заказал принести, что будет угодно душе официанта, и отпустил.
От Агаты исходили волны арктического холода.
– Вы за этим хотели меня видеть? – спросила она.
– Госпожа Керн…
– Кажется, просила обращаться ко мне по имени. Неужели трудно исполнить такой пустяк, господин Пушкин?
В ответ ей нагло, как посчитала обиженная женщина, улыбнулись.
– Как прикажете… Агата. К сожалению, не имею права разглашать детали розыска, который ведет сыскная полиция в отношении смерти Григория и Виктора Немировских, но скажу самое важное: вы ошибаетесь.
– И в чем же?
– В отношении Ольги Петровны и Коччини.
В один миг Агата забыла, что готовилась быть беспощадно строгой.
– Хотите сказать, они не любовники и не убийцы? – с жаром проговорила она. – Не верите моему чутью на людей? Формула в блокноте для вас важнее моих слов? Нет у вас никакой формулы, а только раздутое самомнение! Еще пожалеете, что не послушали меня. Вот увидите, они убьют Петра Немировского. Эта смерть будет на вашей совести!
Из глубин сюртука Пушкина вынырнул черный блокнот и раскрылся перед Агатой.
– Формула сыска, ознакомьтесь.
Агата дала себе слово делать все наперекор тому, что он попросит. Но любопытство было сильнее. Она смотрела на лист и ничего не понимала. Какие-то точки, буквы, линии, соединяющиеся в фигуру, похожую на распластанного жука. В центре жука, куда сходились отдельные линии, пустой круг. Рядом с жуком нарисована табличка. В самый левый столбец вписаны буквы. Эти же буквы находились в верхней строчке таблицы. В квадратиках, которые получились пересечением столбцов и горизонтальных строчек, кое-где вписано «+», в некоторых «Х», еще виднелись «—». Агата точно знала, как выглядят математические формулы. То, что ей подсунули, было не формулой. Значит, ее провели, как глупую девчонку. Элементарно провели. Блокнот она толкнула к Пушкину.
– Очень интересно, господин полицейский. Только не пытайтесь меня обмануть. Этого еще никому не удавалось.
– Вы видели то, чего никто не видел, – ответил Пушкин, пряча бесценную для сыска вещь. – Даже наш начальник, господин Эфенбах, которого вы сразили в самое сердце.
Агата чуть не выпалила: «А вас я сразила?», но вовремя сдержалась.
– Для чего мне знать вашу формулу? – строго спросила она.