В прихожей тут же объявилась Ангелина. Встревоженная и рассерженная – ей не удалось разобрать почти ничего из разговора мужчин.
– Что он наговорил, Агафоша? – строго спросила она, забыв, что меньше получаса тому готова была умереть, защищая любовника.
Не объяснишь вот так сразу, что Агафон собрался просить руки и тем более сердца богатой вдовы. С приданым вдобавок. Следовало отложить решительный шаг на завтра, когда все закончится. Агафон обнял будущую жену и поцеловал так, что Ангелина забыла обо всем. О Пушкине – наверняка.
24 декабря 1893 года, пятница
Доктор спал и видел сны. Сны были мутными, жаркими, дикими, как наказание за его слабости. В этом он был уверен. Но поделать ничего не мог. И спасения не было. «Волшебный» эликсир помогал по утрам. Ночью Богдасевич оставался наедине со снами, беззащитный и беспомощный. Конечно, было два способа избежать пытки: или не спать, или не пить. Однажды он выдержал без сна трое суток. За что поплатился: сны наказали такими кошмарами, что доктор зарекся ставить эксперименты. Про второй способ и говорить нечего. Человеческий организм не способен в полиции служить без алкоголя. Даже если бы нашел Богдасевич в себе силы сдержаться, так друг пристав все испортит. Вечера не проходит, чтобы у него в кабинете не уходили под стол две, а то и три бутылки коньяка. Доктор поначалу пытался объяснить, какие муки терпит ночами после застолий. Свешников сочувственно слушал, кивал и доставал бутылку дорогого коньяка, от которого «точно вреда не будет». Оставалось смириться с участью. Что Богдасевич и сделал. Не менять же участок из-за такого пустяка, как кошмары в снах. Про такое в рапорте не напишешь.
Перед глазами, как обычно, крутилось нечто жуткое и яркое, с разноцветными всполохами и брызгами, которые жгли огнем. Из водоворота возникали чьи-то рожи, гримасничали и строили морды, а бедный доктор отмахивался и прятался от них, но они настигали. Как вдруг что-то его тряхнуло и вырвало из кутерьмы. Богдасевич вздрогнул и увидел темноту. Из темноты смотрело лицо. Оно было смутно знакомо. Он почувствовал, как его шевельнули за плечи.
– Богдасевич, просыпайтесь.
Сна не было. Сон кончился. И мучения кончились. За что доктор был благодарен. Он потряс головой, опустил ноги и огляделся. Без сомнений, он в медицинской. Опять заснул на смотровой кушетке.
– Который час? – шепотом спросил он.
– Шесть, – последовал краткий ответ.
Богдасевич еще не вполне овладел своим бытием, кое-где держали ниточки сна.
– Шесть чего?
– Утра. Сегодня двадцать четвертое декабря. Год интересует?
– Благодарю… Нет. Помню. Кажется. – Богдасевич окинул взглядом фигуру, которая возвышалась над ним. – А вы что тут делаете в такую рань?
– Жду от вас протокол.
Доктор смутился: не забыл ли он что-то важное?
– Протокол? Какой протокол?
– Протокол вскрытия тела Петра Немировского.
– Ах да, обещал. – Богдасевич миролюбиво зевнул и тут же опомнился: – Пушкин, у вас совесть есть? Будить человека ни свет ни заря по таким глупостям? Когда я должен был успеть? Ночью, что ли, не спать? Совсем стыд потеряли?
Доктор старательно возмущался, чтобы не сболтнуть: после возвращения из «Славянского базара» пристав достал очередную «заветную» бутылку и не отпустил, пока не добрались до дна. Нервы, видите ли, у него разошлись. Свешникову хоть бы что, отправился храпеть под боком у жены. А расплачиваться кому? Богдасевичу, больше некому.
– Часа хватит, чтобы провести вскрытие?
У милого сыщика совесть и не ночевала. Всем от бедного доктора что-то надо. Богдасевич попытался вяло отнекиваться. Слушать его не стали. Помогли надеть сюртук и проводили до морга. Чему доктор был, в сущности, рад: лучше в трупах копаться, чем такие сны терпеть. Около четверти восьмого он вернулся в медицинскую. Пушкин ждал.
Богдасевич сел за стол и, не отвечая на вопросы, заполнил протокол. Промокнул свежие чернила и подвинул листы казенной бумаги. Пушкин прочел и вернул доктору. Протокол должен лечь в дело.
– Что, довольны? Торжествуете?
– Фактам нельзя радоваться или не радоваться. Это факты, – ответил Пушкин.
– Пристав наш точно не обрадуется, – сказал Богдасевич, зная, что получит взбучку от Свешникова за результаты вскрытия. При этом втайне торжествуя: пусть друг побегает, раскрывая дело, в другой раз будет знать, как мучить коньяком невинных.
– Свешникова где найти?
– В такой час? У себя, где же еще. – Богдасевич показал на потолок, над которым находилась квартира пристава, и не сдержал зевок. – Спит блаженным сном. Ни о чем не беспокоится. Загляните к нему прямо сейчас, вам можно.
Богдасевич невольно улыбнулся, представив, как любит Свешников ранние побудки. Ничего, ему будет полезно.
– Пушкин, а что это у вас с лицом? – спросил доктор, присматриваясь.
– Что не так с моим лицом?
– Глаза красные, как будто ночь не спали.
– Вам показалось. Прекрасно выспался, – ответил Пушкин, помахал на прощание и вышел из медицинской.
– Не вздумайте отвертеться от ужина! – крикнул Богдасевич ему вслед.
Звонить пришлось долго. Когда дверь со скрипом открылась, на пороге показалась смутная тень пристава. Вернее, то, что смогло выбраться из сладких снов. Свешников был в домашнем халате, кое-как запахнутом на животе, шевелюра его имела вид шевелюры после подушки, а глаза мучительно щурились, пытаясь разглядеть наглеца, который посмел разбудить, не боясь последствий. Когда же пристав смог разобрать, он скривился, как от прокисшего молока.
– Что?! – только проговорил он. В кратком вопросе вместилось слишком многое: «и какого лешего вам надо?», и «еще сюрприз с утра пораньше?», и «когда же это кончится?», ну и прочие не совсем печатные выражения, принятые в полиции. И не только в полиции.
– По результатам осмотра тела, в основании черепа найден след от удара большим тупым предметом.
– А-а-а? – пробормотал Свешников, искренне не понимая ни единого слова. – Какого черепа?
– Петра Немировского ударили по затылку. Тупой тяжелый предмет: бутылка шампанского, на что вам было указано, – безжалостно сказал Пушкин.
Приставу показалось на миг, что он еще спит и это сонные видения пляшут перед глазами. Во сне люди тоже разговаривают.
– И что?
– Хочу сделать вам рождественский подарок.
Нет, все происходит наяву. Не хватало, чтобы Пушкин являлся ему во сне. Пристав ощутил холод в груди и запахнул халат.
– Спасибо, уже сделали.
– Подарок отменный.
– И какой же?
– Раскрытие трех убийств. Отдам вашему участку. Наверняка заслужите благодарность от обер-полицмейстера. По рукам?
Как ни был раздосадован Свешников, от таких подарков отказывается только дурак. Дураком пристав не был. Для порядка поворчав, он спросил, что от него требуется.
– Трое городовых и Богдасевич, – ответил Пушкин.
– Доктор зачем понадобился?
– Лично мне не нужен. Обстоятельства могут сложиться так, что потребуется его помощь.
Свешников понимающе кивнул, хотя не имел ни малейшего представления, о каких обстоятельствах шла речь.
– От сердца отрываю, – сказал он. – Берегите его, он у нас один.
– Щедрость вам зачтется.
– Городовых сами отберите, каких захотите.
И за эту щедрость Пушкин выразил признательность.
– Да, и не забудьте: за вами должок! – сказал Свешников, внушительно покачав указательным пальцем. Раскрыть убийства, конечно, хорошо, но ужин в «Эрмитаже» – это святое.
Долги чести Пушкин подтвердил и отправился в участок. А пристав отправился в теплую постель. Про себя же подумал: с чего это вдруг известный своей ленью чиновник сыска развил бурную деятельность? Наверняка чинов и наград захотелось.
Любая уважающая себя женщина попадает в безвыходное положение под названием «нечего надеть». Выход из него находится довольно просто: в слезах, жалобах и походе к модистке. Главное, чтобы слезы и жалобы точно попали в сердце мужа, после чего появились деньги на модистку. Впрочем, любовник тоже подойдет. Ничего этого в распоряжении Агаты не имелось. Перед ней находился обширный шкаф, туго набитый платьями. Конечно, ни одно из них не годилось. С каждым вытащенным платьем Агата раздражалась только сильнее. Уж несколько нарядов отправились на пол, нисколько не виновные в том, что хозяйка никак не могла решить, что надеть. В самом деле, надеть ей было нечего.
О том, чтобы выполнить просьбу самоуверенного, наглого, много о себе понимающего чиновника полиции, и думать нечего. Агата слишком уважала себя, чтобы вот так запросто подчиниться приказу. Нет, надеть просто черное платье она могла бы, подходящих в гардеробе имелось не меньше трех. Но тут дело принципа: еще не родился мужчина, который будет ей указывать.
Сначала Агата подумала выбрать серое, чтобы намекнуть на гордость характера. Но раздумала, решив, что серое – слишком просто, Пушкин не поймет намека. Для него надо что-то другое. Выбор между ярко-красным и изумрудно-зеленым закончился ничем. Агата не была уверена, что красное – достаточно взывающее, а изумрудно-зеленое достаточно ироничное. Конечно, любая женщина сразу прочтет, что она хотела сказать платьем. Но способности Пушкина на этот счет вызывали большие сомнения. Время шло, Агата кусала губы. Наряды словно издевались над ней. В сердцах она стукнула кулачком по дверце шкафа.
В дальнем углу что-то белело. Раздвинув вешалки, Агата обнаружила платье совсем не по сезону, которое взяла с собой на всякий случай. Летнее белое платье. Ну конечно! Как она сразу не догадалась?! Он просил черное? Так получит белое! Звонкая пощечина, которая дойдет до самого черствого мужского разума. Агата вытащила находку. Материя тонкая, ажурная, для защиты от летнего солнышка, а не от рождественского мороза. Ради маленькой, но важной победы можно потерпеть. Агата быстро оделась и посмотрелась в напольное зеркало. То, что увидела, понравилось: более дерзкого ответа трудно придумать. Теперь он поймет, что приказывать ей нельзя.