– Так это… утром… были вы? – проговорила она, закусив губку. Еще немного, и расплачется. Ее обыграл какой-то фокусник, а она даже не разгадала его под рыжим париком медиума и накладными бакенбардами.
Не замечая ничего, кроме своей персоны, Коччини остался доволен произведенным впечатлением.
– Недурно сыграно, не правда ли?
– Номер удался, – ответил Пушкин. – Голоса духов – выше всяких похвал. Чревовещанием владеете мастерски.
Коччини расцвел румяным цветком.
– Старался, как мог!
– Вижу, к магии готовитесь тщательно.
– Как же иначе, господин Пушкин!
– Например, нанеся визит старому приставу, узнали, что проклятия не было. А это значит, что снять его совсем просто.
Коччини изобразил вежливое смущение.
Перестав понимать, о чем идет речь, Агата дотянулась до графинчика, налила себе рюмку, что было вызывающе неприлично, и выпила залпом. К счастью, рукавом не занюхала, иначе почтенную даму за ближним столиком хватил бы удар. Но не ее супруга, который смотрел на редкостную барышню в полном восторге. За что получил под столом удар каблучком.
– Господин Пушкин, позвольте нескромный вопрос? – спросил Коччини фамильярно, как положено звезде.
– Хотите открыть секрет, как узнал, что герр Кульбах и вы – одно и то же?
– Буду крайне признателен!
– Очень просто, – ответил Пушкин.
Подождав, сколько было прилично, Коччини понял, что иного ответа не дождется, пожелал приятно провести время и торопливо покинул зал. После волнений он счел за лучшее отобедать в другом месте. Без сыскной полиции, баронесс и даже без невесты. Иногда мужчине надо остаться один на один с отличным обедом.
– И как же вы этого фокусника раз… раз-з-зоблачили? – все-таки справилась Агата.
Пушкин положил на тарелку мозги с хреном.
– Действительно просто, – сказал он. – Коччини заплатил за номер Кульбаха, но вместе их никогда не видели. В номере Кульбаха никто не жил. Утром девятнадцатого декабря Коччини подсунули под дверь записку, которая была предназначена не ему.
– А кому?
– Медиуму Кульбаху.
– От кого?
– От того, кто не знал, что они одно лицо.
– А зачем эта игра?
– На медиума должно было пасть подозрение в убийстве Григория Немировского. И не только его. К счастью, Коччини поторопился и разрушил весь план.
Агате оставалось только завидовать. Что она и сделала.
– Какой вы… – начала она и оборвала себя. – Какой вы черствый человек, Пушкин. Вот скажите, как поняли, как догадались, кто на самом деле убийца? А?
Какой бы ни была крепкой ее натура, но рекордное число рюмок и тепло потихоньку делали свое дело. Агата оперлась щекой о кулачок, глаза заволок сизый туман.
– Ну, признайтесь, Пушкин, как?
Мелькнула мысль: забыть про все и долго-долго рассказывать, как формула вывела на убийцу, чтобы она слушала и слушала его одного. Вместо этого Пушкин с мерзким скрипом стал ловить по тарелке скользкий гриб.
– Тайна сыска, – ответил он. – Никакие подробности и факты не могут быть разглашены постороннему лицу. По причине нанесения вреда судебному разбирательству.
– Кто постороннее лицо? – спросила Агата, повернув щеку на кулачке, будто искала этого постороннего. – Ах, это я для вас постороннее лицо. После всего, что пережила…
– Госпожа Керн, – начал он.
– Агата! – строго сказала она. – Меня зовут Агата.
– Агата… Не требуйте невозможного. Я чиновник сыска. А вам… Вам пора.
– Куда мне пора?
– На вокзал. Обещали уехать сразу после окончания дела.
Догадка, мерзкая и липкая догадка пробралась к ней в душу: он совсем не тот, каким она его выдумала. На самом деле он не гадкий и мерзкий, а черствый и холодный, как ледышка. И сердце у него из куска льда. Агата выпрямилась и посмотрела исключительно трезвым взглядом.
– Хотите, чтобы уехала?
– Выбора нет.
Она встала и только чуть коснулась края стола, чтобы не пошатнуться.
– Слово всегда держу, господин Пушкин.
– Позвольте проводить вас… у поезда.
– Не бойтесь, не сбегу и не останусь в вашей распрекрасной Москве.
– Не сомневаюсь. Надо вернуть вам одну вещицу.
– Как вам будет угодно, – сказала она и пошла прочь от стола и всего, что за ним случилось. Пока не скрылась из зала ресторана.
Подбежал Сеня, взволнованный тем, что дама изволила уйти. Принялся тревожно расспрашивать, не ошибся ли, не надо ли чего подать особенного, уж он расстарается, да и вообще: не желает ли господин чего-нибудь, что только душа прикажет?
Пушкин желал. Очень желал. Желал так, что не мог в этом признаться не только Подковкину, но и себе самому.
Раскрытие трех дел, пусть и зачисленных на Городской участок, это лучшее, что могло случиться перед праздником. Настоящий подарок на Рождество. Какого Михаил Аркадьевич удостоился по праву, весь год служа прилежно и честно, как подобает хорошему начальнику сыска. Когда же Пушкин доложил, что Королева брильянтов, по самым верным сведениям, в Москве не появится, настроение Эфенбаха взмыло фейерверком. Вслед за тем явилась мысль доложить обер-полицмейстеру о несомненных победах сыска. И хоть Михаил Аркадьевич знал неписаный закон, что начальству надо докладывать приятные известия, когда начальство само прикажет, желание было сильнее.
Эфенбах спустился на второй этаж, спросил, принимает ли господин полковник. Дежурный чиновник позволил войти. Только шагнув в кабинет, Михаил Аркадьевич сразу понял, какую ошибку совершил.
Власовский пребывал в одном из самых мрачных состояний, в какое всегда приходил в канун праздников. Невозможность карать подчиненных и приказывать приводила его в тоску. С завтрашнего дня и до самого Крещения, на все Святки, Москва погружалась в разгул. А вместе с ней – городовые, чиновники, дворники, извозчики, купцы и прочий люд, обычно покорный воле обер-полицмейстера. Ничего поделать с этим Власовский не мог, как ни старался все годы. В этом году все повторится. Можно не сомневаться.
Обер-полицмейстер мрачно глянул на начальника сыска, буркнув: «Что надо?» и продолжая шелестеть бумагами. Михаил Аркадьевич на ходу поменял заготовленную речь.
– Разрешите доложить, господин полковник, результаты всепроведенннейшего розыска по причинам нахождения известной воровки, именуемой Королева брильянтов.
– Ну, доложи, – чуть мягче ответил Власовский, впечатленный заковыристой фразой.
– Имею честь непосредственно донести до вашего сведения, ваше превосходительство, что означенная негодяйка исключительной дерзости не посмела прибыть в Москву, а более того, повернула вспять и отбыла в совсем неизвестном направлении. Как говорится, сколько зайца ни корми, а веревочка на волке завьется!
Власовский невольно кивнул, не столько соглашаясь со сказанным, сколько пытаясь понять, какая связь между зайцами и брильянтами.
– Значит, говоришь, воровка не посмела явиться к нам в Москву, – проговорил он задумчиво.
– Именно так, ваше превосходительство! – сдержанно ответил Эфенбах.
– Что же это она, планы поменяла?
– Как говорится, бабий ум короток, а где тонко, там и рвется. Не решилась испытать удачу в Москве по веской причине.
– Это какой же?
– Строгость полицейского управления и общий порядок, – отчеканил Эфенбах. – Имеются точные сведения, что сия пресловутая Королева прямым образом испугалась полицейского порядка, наведенного трудами вашего превосходительства.
Об этом обер-полицмейстер всегда мечтал: чтобы в Москве был такой порядок, от которого любой вор, хоть из столицы, хоть из Варшавы, бежал бы как от огня. И вот оно – случилось!
– Сведения верные? – спросил Власовский, добрея на глазах.
– Наивернейшие. Получены чиновником Пушкиным, – ответил Эфенбах, видя, что сработало.
– Ну, этот врать не будет.
Обер-полицмейстер подошел к начальнику сыска и крепко, до хруста, пожал руку.
– Благодарю, Михаил Аркадьевич, молодцы, соколы мои!
– Рады стараться!
– Вот что значит – порядок в городе!
– Непременно так, порядок!
– И дисциплина!
– Во всем, что ни на есть, – первейшая дисциплина.
– Порядок, строгость и послушание! – продолжал Власовский, не отпуская рукопожатие.
Эфенбах улыбался, чтобы не кривиться от боли. Хватка полковника была в точности медвежья.
– Несомненно и всенепременно! – кое-как выдавил он.
Обер-полицмейстер отпустил его руку и отечески обнял за плечо.
– Завтра с утречка поедем делать полицейский осмотр, Михаил Аркадьевич.
Эфенбах чуть не брякнул: «Да в своем ли вы уме?» Как можно в Рождество заниматься делами, а тем более осматривать Сухаревку или Хитровку? Где видано такое безобразие? Что он скажет семье, как жена на него посмотрит, когда глава семейства в праздник уйдет из дома чуть свет? Как дети расстроятся! Что гости подумают?
Надо было спасать праздник. Михаил Аркадьевич привык выворачиваться из любых ситуаций. Поблагодарив обер-полицмейстера за щедрую награду, он с сожалением сообщил, что в этом году никак не сможет ею воспользоваться, как бы ни хотел. Потому что обещал одному очень важному господину, который прибудет к нему в гости, что завтра познакомит его с московским сыском. Что будет исключительно полезно для репутации не только сыска, но и всей московский полиции. Господин в газетках пописывает!
Когда Власовский узнал, какого гостя Эфенбах собирается привести в сыск, отказать не смог. Но на следующий год – обязательно надо сделать осмотр. Михаил Аркадьевич клятвенно обещал непременно и обязательно, потому что, как говорится, сапог пару всегда найдет, а волк волка издалека свищет.
Смысл поговорки остался недоступен для понимания обер-полицмейстера. В чем он никак не мог признаться.
Как назло, часы ползли еле-еле. Минутная стрелка не желала двигаться. До отхода поезда оставалось больше трех часов. Убить их хоть как-нибудь оказалось неразрешимой задачей. Пушкин смотрел на циферблат.