– Ну и какого рожна?! – обширный господин одним глотком выпил рюмку наливки, он не считал нужным сбавить тон. – Пригласить – и не явиться. Узнаю Гришку!
– Пе-Пе, прошу тебя, потише, – говорила блондинка, испуганно оглядываясь.
– А чего мне бояться? Это пусть меня боятся!
Дама наблюдала за шумным господином не столько от безделья, сколько находя в нем нечто интересное для себя. Ей принесли кофе, и теперь она могла прятать взгляд за краем фарфоровой чашечки.
– Любезный, что там за приятная дама? – спросила она, указывая на дальний от себя столик. За ним восседала цветущая женщина в брильянтовых серьгах, которые кончиками задевали брильянты колье. На строгий женский вкус, дама была одета немного вульгарно, выйдя на завтрак в вечернем туалете.
– Госпожа Камаева, Ангелина Степановна, – ответил официант.
– Богатая вдова?
– Чрезвычайно богатая, – официант позволил себе чуть склониться к спрашивающей. – Величают Королевой брильянтов.
– Как это мило!
– Именно так-с. Любит наше заведение. Мы всем гостям рады-с…
Официант поклонился и не посмел далее утруждать даму разговором.
В зале появился статный, высокий мужчина такой красоты, что без подготовки дамам лучше не смотреть. Оглянулся, будто кого-то искал. Полный господин, заметив его, стал яростно махать.
– Костя! Алексеев! Иди к нам! – кричал он на весь зал.
Господин, названный Алексеевым, заметив махания, поклонился, жестами показал, что чрезвычайно занят, и тут же вышел. Как будто не хотел иметь дело с шумным субъектом.
– Эх, такая досада, вот бы с кем выпить не грех.
– Это кто, тот самый Станиславский? – с робким восторгом спросила его жена.
Господин строго постучал пальцем по столу.
– Он – Алексеев! И никто другой. Промышленник, канительной фабрикой управляет, дельный и толковый. Бабы замутили ему голову театральными кружками, того гляди человек с пути собьется, тьфу, мерзость!
Сцена вызвала у дамы живой интерес. В зале появился новый посетитель, проживающий, видимо, в гостинице и спустившийся на завтрак. Казалось, он только проснулся, под глазами имелись следы кутежа. Он бесцеремонно плюхнулся на стул рядом со столиком толстяка, запрокинул голову и выпустил струю папиросного дыма.
– Ну и что? – вопрос был задан брезгливым тоном.
Толстяк развел руками над накрытым столом.
– Как видишь, братец.
– Я так и знал. Пустая болтовня. Зачем ему понадобилось?
– Спросим, строго спросим.
– Здравствуй, Викоша, – робко сказала блондинка.
Ей ответили небрежным кивком.
Дама, заказавшая кофе, видела все. Она наблюдала старательно, сама не зная зачем. Впрочем, было в этих незнакомых господах нечто, что сильно ее интриговало. Настолько сильно, что она немного позабыла, для чего здесь находится.
Карта была развернута. Эфенбах склонился, сосредоточив на лице всю мудрость, на какую был способен. Чтоб всем было понятно, что он не имеет ни малейшего представления, зачем это делает. Лелюхин с Кирьяковым последовали его примеру. Даже Актаев нашел щелочку, чтоб протиснуться. Со стороны происходящее удивительно напоминало знаменитую картину «Совещание в Филях». Правда, Эфенбах на Кутузова не претендовал, а у Пушкина, как лучшей кандидатуры на роль полководца, не имелось черной повязки на глазу. В остальном же…
– Начнем, господа, отсюда, – палец Пушкина уперся в черный квадратик в Охотном Ряду с надписью «Большая Московская». – Две недели назад здесь был ограблен купец из Нижнего. Вот этой красоткой, – Пушкин не поленился предъявить первый рисунок из блокнота.
– Хороша, – сказал Лелюхин.
– Стерва, – заметил Кирьяков.
Эфенбах ничего не сказал, только зло шикнул. Он по-прежнему не понимал, что происходит.
– Десять дней назад, вот здесь, – Пушкин указал на угол Лоскутного переулка и Тверской улицы, – в гостинице «Лоскутной» лишился брильянтового перстня и кошелька с наличностью купец из Казани…
– Обвели, как ребенка, – вставил Лелюхин.
Пушкин показал следующий эскиз.
– Стараниями вот этой барышни. Неделю назад вот здесь, на Театральной площади в гостинице «Континенталь», купец из Киева расстался со шкатулкой драгоценностей, которую вез домой. «Помогла» ему вот эта дама, – Пушкин перекинул очередной лист.
– Откуда они только берутся?! – не удержался Кирьяков.
– Со мной бы такой фокус не прошел! – вдруг отчаянно заявил Актаев. Все дружно глянули на него. Юноша зарделся, ему стало стыдно.
– Ничего, Васенька, послужишь – привыкнешь, – примирительно сказал Лелюхин.
– А я вот думаю… – начал было Кирьяков.
– Не отвлекайтесь, раздрагоценные мои! – не выдержал Эфенбах, которого вся эта болтовня чиновников, не имевшая отношения к делу, начала раздражать. – Алексей, не вижу связи.
– Связь прямая, – сказал Пушкин. – Вечером вот здесь, в Театральном проезде в гостинице «Дюссо», почтенный господин лишился полного кошелька денег. В этот раз потрудилась вот эта милая барышня.
Эфенбах уставился на свежий рисунок.
– Откуда вы знаете? – строго спросил он.
– Утром приходил пострадавший, снял с него допрос, – ответил Пушкин.
Тут только большая часть смысла дошла до Михаила Аркадьевича.
– Четвертое дело в клювике принесли? В такой-то момент?! Вот благодарю.
– Это еще не все.
– Не все?! – вскрикнул Эфенбах. – Нет, это волшебно!
– Будет пятое ограбление. Я знаю где.
– Ну и где же?
Пушкин уверенно показал на точку недалеко от Кремля.
– Вот здесь.
Михаил Аркадьевич понял, что его провели, над ним посмеялись, и вообще только зря он потратил драгоценное время. Он потерял интерес к карте и плюхнулся в кресло.
– Раздрагоценный Пушкин мой, это ерунда! – строго сказал он.
– Наоборот, математически все сходится.
– Ма… те… ма… ти… чески? – по слогам повторил Эфенбах. – Да неужели?!
– Смотрите: все гостиницы первого класса, большие, много народу, во всех проживают богатые гости. Все находятся в небольшом круге, – для наглядности Пушкин очертил его на карте. – В него как раз попадает «Славянский базар». Где и будет следующее ограбление.
– Свежи фантазии, да верится с трудом.
– Предположу, что сегодня или завтра.
– Ну, это еще бабушка пополам наломала, – веско заметил Михаил Аркадьевич. – Оставьте свою математику, Пушкин. Ну, поймаем мы одну воровку. А остальные?
– Нет остальных, – ответил Пушкин. – Она одна.
– Да как же одна?! У вас даже рисунки разные!
– Это одно лицо, Михаил Аркадьевич. Только разные прически и цвет волос. Гипотезу проверил и доказал сегодня утром: зарисовал описание прически, а к нему все то же лицо. Пострадавший, не опознав предыдущие рисунки, сразу же узнал обманщицу.
– Может, он к себе домой уедет? – с надеждой спросил Эфенбах.
– Он чиновник городской управы.
Лелюхин только присвистнул.
– До наших добралась. Нехорошие дела, ой, нехорошие.
Между тем Эфенбах стремительно думал. Умения молодости, которые помогли ему в раскрытии «тридцати трех выдающихся дел», включая кражу из Государственного банка ста двадцати тысяч рублей, работали на полную катушку.
– Пушкин, Пушкин вы мой, – вдруг сказал он. – Выходит, что у нас под носом не мелкие воровки, а одна умная и талантливая аферистка?!
– Гений в своем роде, – добавил Лелюхин.
Пушкин выразил согласие молчанием.
– Если же поймать талант в юбке и с разными париками… – продолжил Эфенбах, ощущая с радостью, как луч спасения блеснул в кабинете, – ее вполне можно счесть за Королеву брильянтов!
– Да уж, лучшей кандидатуры не сыскать, – сказал Кирьяков, чтобы не выпасть из такой интересной дискуссии.
– Тогда и карты на руки! – радостно закончил Эфенбах. – Ловите ее, Пушкин, ловите!
– Пусть Василий Яковлевич или Леонид Андреевич в засаде посидят, – Пушкин опять зевнул. – Портрет есть, место мы определили, деться ей некуда.
– А вы чем так заняты? – ласково поинтересовался Михаил Аркадьевич.
– Мне что-то лень.
Эфенбах одобрительно кивнул, готовясь обрушить порцию молний на голову ленивого гения. Но молнии остались в колчане. В дверь заглянул запыхавшийся городовой.
– Прошу прощения, господин Эфенбах, господина Пушкина срочно требуют.
– Куда требуют, Макаров?
– В «Славянский базар».
Михаил Аркадьевич был сражен скоростью исполнения предвидения. Или пророчества. Или вещего сна. Да как угодно!
– Что случилось? Обокрали кого-то?
– Не могу знать, господин пристав требует прибыть немедля, – городовой тяжко выдохнул. – Господина Пушкина, значит, непременно.
Взгляды обратились к пророку от сыскной полиции. Эфенбах вышел из-за стола и торжественно возложил ему ладонь на плечо, так в темном Средневековье монарх посвящал голодранца в рыцари.
– Провидец раздражайший мой, сам напророчил – сам и расследуй. Поделом тебе и будет.
Пушкин подавил отчаянный зевок.
– Может, лучше Василий Яковлевич сходит?
Лелюхин сделал вид, что оглох и ослеп одновременно. Только крепче прижал к груди папки.
Эфенбах легонько похлопал по спине, так выпроваживают засидевшегося гостя.
– Торопись, Пушкин, судьба тебя ведет. Пролетки не дам, так добежишь. Как говорится, ноги рукам не помеха!
В каком словаре Михаил Аркадьевич раздобывал задиристые поговорки, пусть останется маленькой тайной.
От полицейского дома до Никольской улицы минут пятнадцать неторопливого шага по Тверской. А торопливого, каким припустил городовой, не более десяти. Бег по улицам, особенно заснеженным, не был любимым развлечением Пушкина. Он предпочитал прогулку или спокойную езду. Вовсе не из телесной слабости, а потому что привык действовать рационально, с наименьшей затратой сил. Как и должен поступать человек математического склада ума. Чтобы не делать лишнего и бесполезного, чего с избытком бывает в полицейской работе, он тщательно создавал себе репутацию лентяя и бездельника. Настолько тщательно, что в это поверили. Только Эфенбах пока еще сомневался. Пустить пыль в глаза опытному сыщику, хоть и заплывшему жирком от спокойствия московской жизни, Пушкину не удалось. Но он не оставлял надежды.