От обычной больницы стационар наркологической клиники отличала еще и практически полная изоляция пациентов от внешнего мира. Нет, посещения были строго запрещены лишь на первом этапе лечения. Как правило, полностью пришедшему в себя человеку, вернувшемуся к здравому уму и трезвой памяти, общение с близкими не возбранялось, но мало кто из клиентов изъявлял желание видеть кого-либо у себя в этом месте. Всем хотелось выйти отсюда свежими, обновленными, изменившимися, с сияющими глазами, расправленными плечами и кипой всевозможных планов. И уж тогда делиться идеями, давать обещания, смотреть в любимые глаза и верить, что чудесное начало новой жизни никогда не закончится и не случится ни очередной выпитой рюмки, ни порабощающего ужасного укола.
Были, конечно, среди пациентов и такие, кто не отказывался от свиданий. В основном те, кто пришел по доброй воле, обо всем с родными договорился, все согласовал и не мог удержаться от того, чтобы не похвастаться первыми успехами. Но чаще больные оттягивали радостный момент, чтобы он стал еще приятнее, а гордость за свою силу воли и огромную победу еще больше. Вера разделяла стремление пациентов к одиночеству. Она считала, что уединение никогда не помешает, а вернее, даже поможет человеку, оказавшемуся в такой ситуации. Одиночество позволяет думать, наделяет временем и другими возможностями. Женщина верила в то, что истина скорее родится не в споре, а во время долгого, молчаливого поиска внутри себя. Когда человек спорит, он упрямится из-за одержимости доказать свою правоту. Собеседник сбивает его, давит, пытается перехватить превосходство. Яростное желание победить не идет на пользу поискам истины. Ее надо выстрадать, рассчитать по формуле, скроенной самостоятельно. И только так. И без свидетелей. И без споров. Не нужны разговоры, не нужны встречи, не нужно лишнее общение. Пусть лучше скука выведет тебя в коридор, заставит пройтись до зимнего сада и спокойно посидеть за неспешной беседой с товарищем по несчастью. Нет, не обсуждать диагнозы, терапию и сроки выписки. Говорить о политике, искусстве и о женщинах, черт возьми. И тогда укрепиться в мысли о том, что ты обычный человек, и соседи твои – обычные люди, и только в ваших руках возможность таковыми и оставаться. В общем, для выхода из кризиса необходимо думать. И Вера предпочитала не мешать размышлениям своих пациентов. Хотя встречались среди них и такие, к которым она по доброй воле привела бы целую толпу родственников и друзей, только бы вывести их из апатического состояния. Но подобных больных никто навещать не спешил.
Вера распахнула дверь палаты, сделав знак корреспонденту замолчать. Она по-прежнему была занята собственными мыслями, но какая-то часть ее сознания все же уловила, что всю дорогу Оршанский не переставая бубнил что-то о стоимости обстановки стационара, постоянно вставляя фразу «Как в лучших домах Лондóна».
«Как», – вернее не придумаешь. Обитатели в лучших английских домах наверняка другие», – подумала Вера, взглянув на пациентку, лежащую на кровати. Никаких изменений: та же поза (свернулась калачиком, взгляд наверняка устремлен в стену), те же угловатые, торчащие даже из-под одеяла упрямые лопатки, клок спутанных волос. И ни шороха, ни движения, ни звука.
– Здравствуйте. Как у нас дела? – Вера старалась говорить не слишком громко, но четко и внятно, чтобы женщина никак не могла подумать о том, что разговаривают не с ней.
Однако сегодня, как и в прошлые десять дней, ответом врачу служило каменное молчание.
– Анализы? Давление?
– В норме, – отозвалась сестра, последовавшая за Верой.
– Еда?
– Отказывается. Вера Петровна, я думаю, – Вера взглядом заставила неопытную сестричку замолчать. Не хватало еще, чтобы та при пациенте ляпнула что-то о необходимости перевода в дурку.
– Напрасно. Таблетки, капельницы принимает?
– По расписанию.
– Прекрасно.
«Прекрасного» в этом ничего не было. Механические действия в состоянии полнейшей апатии. Равнодушное принятие ситуации без малейшего желания что-либо изменить. И отсутствие аппетита или, того хуже, сознательный отказ от еды ни о чем хорошем не говорили. Говорили совсем о другом: о том, что в жизни этой женщины кроме проблем с алкоголем существовали и другие проблемы, волновавшие и мучившие ее гораздо больше. Таким пациентам, по мнению Веры, было как раз показано общение с родственниками. Им требовался сигнал из внешнего мира о том, что их любят, что их ждут, что на них надеются. Вера лично звонила по телефону, записанному в карте женщины, но не добилась от мужчины на том конце провода ничего, кроме сухого:
– Я в командировке.
– Конечно, я понимаю. – К деловым людям Вера относилась с пиететом. Они действительно были перегружены встречами, переговорами, обедами и мыслями о материальном. Духовное могло подождать до завершения очередной сделки. Все это без сарказма. Она на самом деле так думала. В конце концов, у человека были определенные планы, и, срывая их, он, возможно, подводил не только себя, но и многих других. А уж если речь шла о каком-нибудь чиновнике большого ранга, то изменение его распорядка могло отразиться на состоянии целого государства. А отдельный человек. Что ж… Он маленький: сошка, песчинка. Для сошек и песчинок существуют такие, как Вера. Всегда на посту, всегда готовые поговорить, пожалеть, посочувствовать. Но даже сочувствующие, они все равно остаются чужими. А таким отвергнутым, потерявшим себя больным необходимы родные. Поэтому Вера и позволила себе предположить: – Тогда, когда вернетесь…
– Это случится не скоро. И прошу вас меня больше не беспокоить. – Четкое, холодное указание. Ослушавшимся – расстрел.
Вера тогда долго не могла выкинуть из головы этот равнодушный, даже слегка пренебрежительный тон. Нет, не по отношению к ней, а к женщине, ради которой она звонила. Человек, просивший не беспокоить его, очевидно, еле сдержался, чтобы не добавить в конце фразы что-нибудь вроде «с такой ерундой».
Однако что для одного ерунда, для другого – смерть. С каждым днем Вера убеждалась все больше, что психологическое состояние пациентки не может не вызывать серьезных опасений. Она и сама волновалась и советовалась с главным врачом. Но тот лишь отмахнулся, мол, проходит лечение и ладно. Наше дело не давать ей употреблять спиртное и очистить организм, а остальное стороной. Верочка – серьезный врач, отменный профессионал, но все такая же пышущая здоровьем, не умевшая пройти мимо сдобной булочки и молочной шоколадки пампушка, не могла оставаться в стороне, когда кто-то истязал себя голодом. И пусть даже по своей воле. И пусть даже этого голода не замечал.
– Во сколько обед? – осведомилась она у медсестры.
– Так был уже. Третий час ведь.
Верин желудок живо откликнулся на эти слова. Она так закрутилась, что совсем забыла о времени.
– А где ее порция?
– Наверное, в буфете. Если только девочки еще не вылили.
– Проверь, пожалуйста. Если на месте, то попроси погреть и принести.
Вера вышла из палаты, устремляясь к следующей.
– И какой толк в нагревании пищи? – ехидно осведомился корреспондент. – Вы думаете, ей время питания не подходит? Над сестрой издевается, а добренький доктор велел вернуть еду, и та сразу же будет съедена. Ну и методы у вас, я посмотрю.
«А у вас воспитание», – только подумала, словом удостаивать не стала.
Следующие пятнадцать минут были довольно приятными: радушные лица, добрые слова, теплый прием.
– Верочка, а я уж заждался, – густым басом приветствовал ее из кресла известный актер.
До входа в его палату Вера предупредила Оршанского, что любое упоминание имени этого артиста в прессе в связи с их клиникой будет грозить изданию большими финансовыми потерями.
– Как настроение, Сергей Анатольевич? – откликнулась она, искренне улыбаясь. – Вы сегодня молодцом!
– Стараюсь, дорогая, стараюсь. Вот, – показал он на разложенные по столу листы бумаги, – репетировать начал.
– Правильно. Куда же мы без работы?
– Это вы правильно, голубушка, говорите. Без вашей работы мы точно далеко не уедем. Великие умы на эту профессию жизнь положили, великие: Чехов, Булгаков… Я, знаете, душечка, когда Преображенского играл…
Заинтересованная улыбка не сходила с Вериного лица, глаза внимательно смотрели на разговорившегося актера, но мысли были далеко. Чехов и Булгаков, без сомнения, были выдающимися писателями, но к великим умам медицины она бы отнесла Сеченова, Пирогова, Филатова. Гением во многих ипостасях быть практически нереально, да и такие, как Леонардо, рождаются раз в тысячелетие.
– …Может, и из-под вашего пера когда-нибудь выйдет чудесный литературный опус, – уловила она окончание пафосных, витиеватых рассуждений больного.
– Уже вышел, – кивнула Вера, взяв карту актера и углубляясь в изучение медицинских показателей.
– Что вы говорите? И как же называется сей труд?
– «Лечение алкоголизма у пациентов с высоким социальным статусом». – Вера намеренно вернула его с небес на землю. Начал репетировать и вошел в образ. А это пока рановато. Пока еще надо помнить о том, что ты болен. Помнить и лечиться. Лечиться для того, чтобы рассуждать о драматургах и пьесах в театре, а не в больничной палате. – Анализы у вас хорошие, кровь чистая, давление в норме, – подбодрила она сникшего мужчину. – Скоро вернетесь на сцену. – И, поймав вновь зажегшуюся задорную искорку в его глазах, направилась в другую палату.
Пациент лежал на кровати и читал. Завидев гостей, легко вскочил и тут же пустился в атаку:
– Верочка Петровна, ну это уже ни в какие ворота не лезет. Мне обещали особый режим, а теперь изо дня в день одно и то же: «Бегайте по коридору». Допустим, расстояния я намотаю, не вопрос, но нужна же обстановка, воздух свежий. Вам бы в парковую аллею стол поставили и сказали бы: «Оперируйте», вы бы что стали делать?
– Я бы отказалась, конечно, Аркадий Алексеевич.
– Вот видите!
– Отказалась бы, потому что я не хирург и резать людей не взялась бы ни в парке, ни на грядке, ни в операционной. Но я предполагаю, что человек может приспособиться ко всему. Если хирургу предложат просто так провести операцию на свежем воздухе, то он, безусловно, не станет этого делать. Но если в том же парке на глазах у врача произойдет нечто, что потребует срочного хирургического вмешательства, я верю в то, что он проведет трахеотомию, взяв любую острую палку и одолжив у прохожих или в ближайшей палатке бутылку водки. А во время войны, если помните, на тему, где и как резать, вообще не рассуждали. Так что все зависит от обстоятельств, Аркадий Алексеевич. Я понимаю, что у вас спортивный режим, но в данных обстоятельствах он подчиняется больничному. И уж поверьте, вовсе не всем пациентам, находящимся в стационаре, позволено бегать по коридорам.