– Вышла замуж за моего мужа! – Оксана, теперь злившаяся на себя за ненужную откровенность, хотела выйти из номера и даже взялась за ручку двери, но:
– Если и вышла, так ведь уже развелась.
– Как? – Она никогда раньше не думала, что коленки действительно могут дрожать, а язык заплетаться, но ноги мгновенно стали ватными, а речь сбивчивой и путанной: – Что? Я не понимаю… О чем ты говоришь? Почему развелась?
– Ну, о причинах она, наверное, журналистам не докладывала…
– Ты что-то путаешь, путаешь…
– Я за что купил, за то продаю. Жена у меня интервью со всякими известными личностями читает и мне потом пересказывает. Вот и про Елисееву твою упоминала: первоклассная, мол, балерина, звезда мирового масштаба, а одинокая, как перст, и несчастная.
– Знаешь, что? – Глаза Оксаны сузились, в голосе зазвенел металл.
– Что? – Он притворно поднял руки к лицу, будто пытался спастись от ее гнева.
Но спасти его уже не могло ничто:
– Елисеева – не моя, а жена твоя – дура!
И Оксана все-таки хлопнула дверью, побежала по коридору, впрыгнула в кабину лифта, нажала на кнопку, прислонилась к стене. Пара секунд поездки до первого этажа и одна стучащая навязчивым молоточком спасительная мысль: «Одинокими ведь можно быть и вдвоем. Разводиться необязательно».
16
– Заканчивай упражнения, иди отдыхай! – Марк с недовольным видом выключил магнитофон. Дина замерла в центре зала, хотя руки еще взметнулись в непроизвольном движении вслед за мелодией, которая была уже не слышна, но все еще звучала у балерины внутри.
– Ты меня напугал. Разве можно так врываться? И перебивать Сен-Санса невежливо! – Дина резко передернула плечами, выражая свое отношение и к появлению администратора, и к его требованию.
– Не придумывай! Ты сама кого хочешь напугаешь.
Дина скользнула мимо Марка в распахнутую перед ней дверь, и они улыбнулись друг другу, радуясь мгновенно вернувшемуся взаимопониманию. Оба думали об одном и том же: Дине лучше не вспоминать о своих способностях к наведению ужаса на весь работающий с ними персонал. И все же, уже в коридоре, она обернулась и проворковала нежно:
– Кого угодно, только не тебя.
– Точно, – зычно хохотнул он, – я тертый калач.
Усмехнулась и Дина, но не громко и не вслух. Просто в голове промелькнуло: «Обтесали». А потом еще кадры: такие отчетливые, такие болезненные и такие нежелательные перед премьерой.
Вот она выходит из машины, забирает с заднего сиденья цветы, машет вслед подбросившему ее коллеге, бежит по лестнице. Она счастлива: она еще на сцене, склонилась в реверансе и слушает восторженные аплодисменты. Наконец-то ей рукоплескал не дом культуры Академгородка и не бывший районный дворец пионеров, а настоящий театр. Томский областной театр драмы, конечно, уступал тому успеху, который память никак не желала забывать, но дорога от его сцены к той, куда балерина мечтала вернуться, уже не казалась такой длинной и сложной. Ее переполняли эмоции, и ей так хотелось выпустить их наружу, поделиться ими со всем миром и одновременно только с тем, чье мнение было для нее по-настоящему важным. Она и бежала к нему: быстрее, быстрее, через ступеньку. Вот и дверь. Тихонько прошмыгнуть, чтобы не разбудить соседку, заглянуть в комнату…
– Ты не спишь?
– Смеешься! Тебя жду. Как съездила? Хотя уже вижу: цветы, аплодисменты, фанаты…
– Ну, с фанатами ты загнул.
– А разве не один из них подвозил тебя сейчас до подъезда? Это ведь не машина Марка.
– Нет. Это машина моего партнера Никиты, и он женат. А жена, кстати, твоя тезка.
– Смеешься?
– Вовсе нет.
– Какая гадость!
– Я бы на твоем месте радовалась.
– Пытаюсь. Так, значит, успех? – Михаил забрал у нее цветы.
– Да, ты знаешь, такой прием, я даже не ожидала. Вот говорят, интерес к театру угасает, а я не чувствую ничего подобного. Публика замечательная, энергетика зала превосходная, оркестр профессионален и… – И еще минут двадцать рассуждений взахлеб о прекрасных зрителях, энергетике зала и профессионализме музыкантов. А потом: – Ладно, устала я, все-таки почти двести пятьдесят километров отмахали по трассе. Пойду в душ прокрадусь.
– Иди.
– А что так грустно? – Она кокетливо повела плечом. – Я скоро вернусь.
Муж не смотрел в ее сторону, сказал, глядя в окно, будто там в кромешной тьме ночи можно было высмотреть что-то важное, ускользающее из их комнаты через закрытые окна и запертую дверь:
– Я снова без работы.
– Да? Ну, теперь это не так страшно, когда я снова на коне. Прорвемся.
– Дина, мне кажется, я должен взять твою фамилию.
– Это еще зачем?
– Боюсь, моей перекрыт кислород даже в Новосибирске.
– Что за чушь! Придумываешь дурацкие отговорки вместо того, чтобы пытаться снова и снова.
– Я пытаюсь. Неужели ты не видишь?! Я три года бьюсь как рыба об лед, а результат нулевой.
– Мишенька… – Она села рядом, взглянув на наручные часы. «Третий час уже, а завтра репетиция в одиннадцать. Будут мешки под глазами. И что его разобрало среди ночи на душевный стриптиз?» – Может быть, ты недостаточно сильно бьешься?
– Недостаточно?! – Он скинул ее руку со своей спины, вскочил. – Недостаточно?! – Дина нахмурилась, приложила указательный палец к губам. «Не хватало еще, чтобы завтра весь двор судачил о скандалах в семье известной балерины!» – Разве может такое быть, чтобы человек постоянно ходил по собеседованиям и только и выслушивал, что вежливые отказы. Наверное, но не с моей квалификацией. Я три года собственным делом руководил, я могу на ноги поднять почти любой бизнес, а от моих услуг отказываются. Это ненормально, понимаешь?
– Ты не слишком самоуверен?
– Потеряешь тут уверенность. Когда тебя, наконец, берут, ты заключаешь две первоклассные сделки, а потом: «Извините, вы не прошли испытательный срок». Нет, здесь что-то не так. Кто-то определенно не желает, чтобы я зарабатывал деньги. Давай я фамилию твою возьму. А еще лучше мамы твоей, чтобы вообще концов не нашли.
«Ну что за мужик, который фамилией жены прикрыться хочет», – брезгливо подумала Дина. Ее не интересовали его проблемы, они отвлекали от роли, выводили из образа. Она прекрасно справлялась со всеми партиями, которые он или судьба ей предлагали до этого: была молоденькой, влюбленной Джульеттой, затем обманутой, несчастной Одеттой, которая все же одержала победу над Одиллией, потом княжной Волконской – этакой женой декабриста, и эта роль ей особенно нравилась. Она любила свое самопожертвование, свое благородство. А теперь она должна была стать Галатеей – ожившей и восставшей из небытия. Только Пигмалионом, конечно, муж сделаться не мог. Ваятелем теперь был продюсер, а задача статуи заключалась в том, чтобы превратить свою каменную породу в воск и позволить лепить из себя настоящую звезду. И она позволила, и сияла уже почти в полную силу, и ей очень не хотелось, чтобы что-то омрачало и заглушало это вновь пробившееся на хмуром небосклоне сияние.
– Послушай, – устало сказала она, еле сдерживая зевок, – может, ты действительно не прошел испытательный срок, а? Что? Что ты на меня так смотришь? – На какую-то долю секунды Дина испугалась: ей показалось, что еще мгновение, и он ее ударит. Тон потерял уверенность, голос стал мягче: – Ну, ошибся где-то, недосмотрел. С кем не бывает…
– Иди мойся, – только и ответил Михаил.
О смене фамилии больше разговоров не было. Зато были другие:
– Я уезжаю на три недели.
– Так надолго?
– Марк договорился о гастрольном туре по всей Сибири. И знаешь, где будет завершение?
– И?..
– Здесь, в Новосибирске, в театре оперы и балета.
– Не может быть!
– Правда!
– Динка! – Муж хватает ее и кружит по комнате на руках. – Это же здорово!
– Здорово! А ты что же, не ревнуешь, скучать не будешь?
– Скучать буду, а что до ревности: «Разлука – опыт нам: Кто опыта страшится, Тот, верно, нелюбим, тот мало любит сам; Прямую страсть всегда разлука умножает – Так буря слабый огнь в минуту погашает…»[15]
– Поняла, поняла, не продолжай. Я от твоего самообразования уже не знаю, куда прятаться. Сыплешь цитатами, будто литературный окончил.
– А что мне остается делать? Только читать.
– Кстати, о делах…
– Да?
– Я вот тут список написала. Думаю, можем ремонт начать делать, мебель посмотри, а хочешь, поищи варианты переезда. Думаю, скоро мы сможем позволить себе обойтись без соседей.
– Дин, мы же договаривались, что следующий большой гонорар ты одолжишь мне.
– Вот следующий и одолжу, дурачок, – мило отмахнулась она и тут же почувствовала, как мозг рассыпается на тысячу маленьких звенящих осколков, а щека загорается ослепляющей болью от полученной оплеухи. И почему-то вместе с россыпью искр взорвались у нее в сознании несколько собственных фраз, уверений и обещаний, которыми она так легко разбрасывалась, даже и не думая выполнять:
– Да-да, милый, снова собственный бизнес – это отличная идея. Я подумаю о стартовом капитале. Сколько, ты сказал, тебе нужно?
А ответ уже не слушала. Уже куда-то спешила, летела, ускользала в свой головокружительный танец.
– Хорошо, я помню про наши планы, но ты же понимаешь, что мне надо беречь ноги. В конце концов, пока именно они нас кормят. Так что машина для меня – это не роскошь, а средство первой необходимости.
И снова убегала, уносилась на новенькой модной вишневой «девятке», оставляя его надеяться и ждать, и верить в то, что второе пришествие возможно.
– Ну, как тебе?
– Красиво! Это тоже средство первой необходимости? – муж с грустью смотрел на Дину, которая вертелась перед зеркалом в шикарной норковой шубе до пят.
– Конечно, глупенький! В Сибири ведь живем. Сам же говоришь: у меня кожа да кости, а мерзнуть никак нельзя. Кому нужна вечно простуженная балерина? Я же прошлой зимой несколько раз болела, ты разве не заметил?