аз их видела и столько раз переживала и столько раз надеялась: вот сейчас Джульетта сделает антраша и подвернет ногу, а теперь Золушка будет крутить фуэте и непременно собьется. Нет? Ну, тогда, может быть, хотя бы Дон Кихот уронит с поддержки свою Дульсинею. Удержал… Какая жалость! Ты тоже мне сочувствуешь? Спасибо. Но мы не станем унывать, правда? Тебя, по крайней мере, должно утешать, что хотя бы в балетах я отличу Минкуса от Адана. А в остальных музыкальных жанрах я, конечно, профан. Вот и сейчас: ты играешь, а я терзаюсь в догадках, что бы это могло быть. Да, медленно, да, печально, да, торжественно, но я не назову ни автора, ни произведения. Нет, я точно знаю, что это не «Реквием» Моцарта. Помнишь, у тебя была книга о композиторах, педагог музыкальной школы сказала, что ты должна знать биографии и творчество тех, кого исполняешь? Я тоже решила не отставать: кое-что почитала. Запомнила, правда, немного. На «Рекивем», наверное, обратила внимание потому, что было написано, будто Моцарт не успел его закончить, это сделали другие. Я тогда очень-очень посочувствовала. Знаешь, так важно в жизни все успеть совершить и сделать самому. Ведь нет никакой гарантии, что твои ученики, или дети, или соратники выполнят все точно так, как задумывал ты, соблюдая все тонкости, придерживаясь тех деталей, что держались лишь в твоей голове. Потом все станут восхищаться результатом и приписывать тебе авторство, а кто знает, будь ты жив, остался бы ты доволен итогом или мучился бы от постигшего тебя разочарования? В общем, бедняга Моцарт подарил мне приступ щемящей жалости. И я даже запомнила, что его «Реквием» – произведение для оркестра. Как сейчас помню, в книге было написано что-то про духовые, ударные и струнные. Кажется, клавесин там тоже упоминался, но даже такой профан, как я, может предположить, что на одном только фортепиано нереально так проникновенно сыграть то, что предназначено для целого оркестра. Погоди-ка! А может быть, ты знаешь «Реквием по мечте»? Как «никогда не слышала?» Это же саундтрек к одноименному фильму[17]. Представляешь, твоя мама все-таки не совсем деревня, немного культуры во мне все же есть. Я и режиссера помню. У него такое смешное имя: Дарен Аронофски. А композитор Клинт Мэнселл. Наверняка фильм сняли по какому-нибудь замечательному роману. Но этого я уж тебе не скажу. Ты же знаешь, с литературой у меня отношения еще напряженней, чем с музыкой. Зато актеров помню. Актеры хорошие, известные: Джаред Лето, Дженнифер Коннелли. А Сару играла Эллен Берстин. Ее даже на «Оскар» номинировали за эту роль. Неужели не помнишь этого фильма? Нет? А могла бы помнить: ведь тебе, когда он вышел, было около пятнадцати. Хотя вряд ли я бы стала тебе показывать такую серьезную, грустную картину. А сейчас ты посмотри обязательно, тебе понравится. Грустное, конечно, кино, но очень символическое. Знаешь, героиня в конце окончательно сходит с ума. Но, представляешь, она счастлива в собственном сумасшествии, ей грезятся чудесные моменты счастья, а режиссеру зачем-то понадобилось перечеркивать эти радостные сцены лучами солнечного света, будто бы зритель и без этого не мог осознать, что для героев все закончилось, но жизнь продолжается. Хороший фильм, пронзительный. Такой же, как мелодия, которую ты сейчас играешь. Так и не скажешь, что это такое? Впрочем, не надо, не говори. Я все равно не запомню. Играй. Играй громче! Еще громче! Еще! Что это? Какие-то странные звуки. Будто работают не две, а четыре руки. И мелодия… Откуда это веселье, эта резкость? Черт!
Реальность в виде радостно дребезжащего телефона вырывает Оксану из плена иллюзий.
– Ну, что? – Она не скрывает нетерпения.
– Все же, что это за номер, а? Мне его в контакты вбивать?
– Вбей в свою голову то, что это к делу отношения не имеет. Так что там с Елисеевой?
– Одинока твоя Елисеева, как перст.
– …
– Нет, официально все прилично. Лет двадцать замужем за одним и тем же человеком. Только человека этого давным-давно никто не видел. Зато балерину иногда встречают то в клубах, то на презентациях в компаниях разных молодых людей, которых она называет своими профессиональными партнерами. А если наш брат начинает докучать, то ссылается на нетрадиционную сексуальную ориентацию последних. Мол, мы просто друзья, а по-другому с ними и быть не может. Очень удобная для балета отговорка, правда?
– А это не отговорка?
– Поговаривают, что нет. Хотя тут я свечку не держал и утверждать не стану. Но ведь Елисеева-то – живая баба, не уродина. Чего ж ей себя раньше времени в монашки записывать.
– А где ее муж?
– Ну, знаешь, подруга, – в голосе журналиста послышалось неодобрение, – об этом ты меня узнавать не просила. К тому же, кажется, сама балерина понятия об этом не имеет. Да и какая разница, где он?
Оксана молчала в задумчивости, пока не услышала, как ее окликнула трубка:
– Эй, ты где?
– Это действительно не имеет значения, – отозвалась она и отключила телефон, не удостоив собеседника благодарности.
Впрочем, тот не обратил на это никакого внимания. У него было огромное количество своих забот: выслеживать, разнюхивать, выдумывать и публиковать кто, где, с кем, когда и почему. А что происходит в голове у Оксаны? Зачем ей понадобились подробности жизни балерины Елисеевой? Это, конечно, небезынтересно, но не настолько, чтобы рыть землю носом и пропустить сенсацию вроде внебрачных детей Шурыґ или натуральности бюста известной певицы. Кто такая Оксана? Хороший предприниматель, имя которого не скажет обывателю ничего. Да и Елисееву знает, с одной стороны, весь мир, а с другой – весьма ограниченный круг интересующихся балетом или просто образованных людей. Какое дело широкой публике до перипетий ее жизни? То ли дело шоу-бизнес?! Вот эта тусовка как раз интересует массы. Следовательно, надо искать забойный материал, а не расстраиваться из-за того, что какая-то там бизнесвумен забыла сказать тебе «спасибо» за мелочную услугу. Придет время – скажет симпатичной скидкой на новый диванчик или уменьшением сроков поставки на шикарное кресло. И беспечный молодой журналист помчался по своим не терпящим отлагательства делам, представляя, как прекрасно будет смотреться в его прихожей шикарное итальянское кресло.
А Оксана осталась стоять на месте. Стояла у стола и смотрела на перевернутую коробку с воспоминаниями, на разбросанные по ковру снимки и думала о той сцене, которая никогда не попадала на пленку, а попала лишь в объектив Оксаниной памяти и заставила бережно собирать эту коллекцию кадров, валявшуюся теперь на ковре ненужным, бесполезным хламом.
– Как жизнь-то, Михайловна? – поинтересовалась соседка у вышедшей во двор Дининой приемной матери.
– Не жалуюсь, – ответила женщина. Она на лавочках не сидела, лясы не точила. Некогда было. Да и сейчас торопилась: затеяла пироги, замесила тесто и обнаружила, что начинки может не хватить. Зять любил ее кругляши с вишневым джемом, а джема осталось всего треть банки, и она спешила в магазин, чтобы обернуться, пока тесто не подошло.
– А молодые как? – не отставала соседка. Как уж тут любопытство удержать, когда такие страсти: с одной ходил – обрюхатил другую. На брюхатой женился, а все одно к первой сбежал.
– Живут.
– Хорошо живут-то?
– А у них и спроси. Видишь, идут?
Обе женщины уставились на чинно шествующих по двору молодых людей. Дина – тоненькая, хрупкая, красивая до невозможности твердо шагала по асфальту: носки врозь, пятки вместе – балетная походка. А вот руки исполняли совсем не балетную партию, а обычную, человеческую – женскую. Правая по-хозяйски держала под руку мужа, на левой покоился огромный букет белой сирени. Девушка улыбалась: улыбалась весне, улыбалась любви, улыбалась счастливой жизни. Она подняла букет и весело помахала им матери.
– Поклонники, поди, дарят? – снова не утерпела соседка.
– Поклонники случаются, – на сей раз охотно и не без гордости откликнулась женщина. – Она же у меня теперь прима, будет «Жизель» танцевать.
– Ты смотри-ка!
– Но сирень это Мишенька дарит. Как с детства ей все кусты обламывал, только зацветали, так и теперь все успокоиться не может. Пока цветет, каждый день носит. Только теперь сам не ломает, конечно.
– И чего деньги тратить?!
– Вот и я так думаю. Только что ж тут поделаешь, если любовь.
– Любовь, – мечтательно повторила соседка.
– Любовь, – согласилась Динина мать. – Она сирень любит, а он ее.
И женщина поспешила навстречу красивой паре с приветствиями и причитаниями о пока еще не готовых пирогах. А те успокаивали ее, и что-то рассказывали наперебой, и улыбались. Улыбалась и соседка. И казалось, что все вокруг: солнце, небо, весна – улыбаются этому дивному, молодому, ничем не омраченному счастью. И только на балконе второго этажа бесшумно рыдала оставшаяся незамеченной свидетельница этой сцены. Она сидела на бетонном полу, размазывала по щекам злые слезы и упрямо, воинственно повторяла:
– Я покажу вам сирень!
Оксана потом постоянно подсылала к балерине дарителей сирени, теша свое самолюбие надеждой, что подобное внимание не может не вызвать хотя бы какой-то, пусть даже мимолетной, ревности со стороны любящего мужа. Мысли о том, что ей, возможно, удастся внести разлад в их семейный уклад, доставляли Оксане удовольствие. Она никак не ожидала, что Дина отправится за Мишей в Новосибирск, не ожидала и того, что ей удастся вновь завоевать известность. Но это случилось. И Оксана притаилась в ожидании следующего удара, а пока время последнего не наступало, радовалась тем маленьким укольчикам, которые могла наносить с помощью букетов. Она до последнего не знала и не могла придумать, что же станет тем мощным оружием, с помощью которого она совершит достойную месть. А потом пошла на Левитана. И увидела эти волшебные цветы. И все срослось. И все стало очевидным. И она даже удивлялась, как могла не догадаться, не додуматься сразу. Оксана так обрадовалась, что прямо там, в Доме художника, спрятавшись за колонну от бдительного ока дежурной, вытащила мобильный и, набрав номер, сообщила: