– Так не бывает, – возразила она мягко. На щеке ее уже наливался синяк, из ссадины сочилась тонкая струйка крови.
Келя снова захлестнула ярость – такая огромная, что едва не проломила грудь и колоколом отозвалась в висках. Он прижал пальцы к ране, стирая алые капли, и через мгновение отвел руку от гладкой и совершенно невредимой кожи.
– Кель Джеру – Целитель! – выкрикнула Саша, не сводя с него просящих глаз. Толпа зароптала пуще прежнего. – Он вылечил меня и может вылечить ваших больных. Приведите их к нему, и увидите сами.
Ропот мгновенно стих, все как один затаили дыхание. Никто не проронил ни слова, но накрывшая улицу тишина ясно выдавала изумление и готовность толпы поверить Саше. Люди Келя даже не шелохнулись, по-прежнему держа мечи наголо и ожидая его приказа. Сельчане тоже замерли, оглушенные подаренной им надеждой. Саша продолжала цепляться за штанину Келя. Глаза ее были полны мольбы – и призывали покориться ее воле. Кель обвел взглядом настороженные лица жителей Солема, их затаенную надежду, открытое презрение их вождей… И покорился.
– Если они хотят исцелиться, пусть приходят. Но только невинные. Я не стану лечить их. – И он указал острием клинка на старейшин, вынося приговор. – Я не лечу человеческие сердца.
Едва произнеся эти слова, он почувствовал, как на него тяжелым грузом легло чувство вины.
Саша кивнула и, отпустив его ногу, принялась пробираться через толпу, которая всего несколько минут назад пыталась забросать ее камнями. Люди покорно расступались перед ней.
Кель не знал, куда она идет и что задумала, но молча пустил коня следом. Солдаты устремились за командиром, и так они и двинулись по улице – отряд королевской гвардии, ведомый девчонкой-рабыней. Проход в толпе ширился, камни были позабыты, а все взгляды прикованы к ним.
Кель задумался, придет ли хоть кто-нибудь, решится ли кто-то доверить ему свою жизнь. Было время, когда он ни за что не пошел бы к Целителю. По крайней мере, не ради себя. Но, возможно, ради Тираса. Для брата он сделал бы что угодно. Даже выставил бы себя на посмешище и отдался на растерзание неверующим. Ухватился бы за любую возможность и не побоялся разочарований, которые неизбежно приносит ложная надежда. Он проделывал это снова и снова. Но вера (или неверие) этих людей не была проблемой Келя. Если они хотят исцелиться, пусть приходят. Он не собирался облегчать им выбор.
Саша привела солдат в опустевший дом своей покойной госпожи – маленькое строение из глины и камня с тяжелыми коврами, прикрывающими вход и окна. Похоже, она не имела никаких сомнений в успехе этой затеи, а потому распахнула завесу на входом. Кель спешился, передал Джерику поводья и приказал выставить половину солдат кольцом вокруг дома, а самому с оставшимися людьми вернуться к роднику, где они ночевали накануне.
– Я не смогу вылечить вас и ваших лошадей, если вы напьетесь здешней воды. Может, единожды и удастся, но я не могу прочищать вам кишки всякий раз, когда вы сделаете глоток. Будем сменяться. Пускайте в ход мечи, если потребуется навести порядок. Всем смотреть в оба. Уедем так скоро, как получится.
Саша оказалась права. Люди пришли, причем первым появился старик, которого мучила хромота, а вовсе не речная хворь. Перед входом он поколебался, ожидая, что кто-нибудь его опередит. За ним подтянулись остальные. На одних лицах читалось любопытство, на других – подозрение, но многие привели с собой родственников, которые были явно больны. Детей несли на руках, мужчины и женщины поддерживали друг друга, а некоторые явились просто поглазеть, на что способен заезжий Целитель – ну, кроме как раздавать пустые обещания.
Толпа росла с каждой минутой. Люди не сводили глаз с дома Сашиной госпожи, шепчась между собой о служанке, которая «восстала из мертвых». Все они знали, что Сашу сбросили со скалы, и Кель почувствовал, как в груди опять закипает гнев. Это знание делало их соучастниками преступления, и хотя в ту ночь все они были там, теперь они пришли к нему за спасением.
Кель наблюдал за ними в узкую щель между стеной и ковром-занавесью. Саша прибралась в домике и сменила сорочку на платье столь же безыскусное, но гораздо менее запачканное. Затем она переплела косу и умылась – по-видимому, водой из родника в каньоне. Из шкафа в маленькой кухне появился стакан теплого вина, вяленое мясо и затвердевший хлеб. Кель уступил Сашиным просьбам сесть за стол, но решительно отказывался от еды, пока она не согласилась разделить с ним трапезу.
– Они напуганы, – тихо сказала Саша, изящно принимая пищу.
– Храбрость – невысокая цена. Если они хотят исцелиться, то заплатят ее, – проворчал Кель, хотя у него самого болезненно сжимался желудок. Он был напуган не меньше. По правде говоря, он надеялся, что никто не придет.
– Мир сему дому, – робко произнес чей-то голос от двери, и Саша так быстро вскочила, что опрокинула стул. Даже не подумав его поднимать, она бросилась к затененному входу и раскрыла объятия стоявшей там женщине.
Голова ее была покрыта, а поза выдавала страх. Судя по темным кругам под глазами и худобе, которую не прятало даже мешковатое платье, болезнь ее не пощадила.
– Кимала, – поприветствовала ее Саша, словно женщина была ее близкой подругой, – входи.
Кимала переступила порог, и снаружи тут же послышались голоса, обвиняющие ее в глупости.
– Капитан тебе поможет, – заверила ее Саша.
О боги. Кель серьезно в этом сомневался. Сейчас ему хотелось только броситься наутек, но он понимал, что не может и не должен этого делать. Подойдя к Кимале, Кель понял, что она боится не меньше. Вот только, в отличие от него, она не могла убежать. Она даже ноги переставляла с трудом.
– Ляг.
Кель указал на низкую кровать, которую Саша застелила свежим бельем. Наконец с помощью Саши Кимала легла навзничь, глядя на Келя со смесью страха и восхищения. Он преклонил колени и положил руки ей на грудь – грубые ладони солдата. Сердце под ними слабо вибрировало, а прерывистые выдохи трепетали на губах, точно крохотные крылья. Надежда, посетившая это жилище, обрела собственное сердцебиение, и сейчас оно звучало в такт с сердцем Кималы.
И все же он не мог уловить ее мелодию. Ни одной самой слабой ноты. Все, что он слышал, – эхо ее ожиданий, и сознание этого повергло его в отчаяние. Кель отдернул руки. Он не владел своим даром. Сердце заколотилось чаще, и его снова охватила злость – на себя, на Сашу, на отца, на Создателя, на весь этот мир, в котором ему выпало родиться. Он был воином. Его не учили ни любить, ни заботиться. Доставшийся ему дар так расходился с его сутью, что ему хотелось взвыть от отчаяния – а лучше погрузить меч в чьи-нибудь кишки.
Стены хижины словно пошли зыбью и отодвинулись, и Кель прикрыл глаза, пережидая приступ дурноты. Он не сразу понял, что вот уже несколько секунд не дышит. А затем на его руку опустилась чужая ладонь, мозолистая и легкая.
– Кимала – мать, – сказала Саша мягко. – Первого ребенка она потеряла, и второго тоже. Но прошлой зимой у нее родился чудесный здоровый малыш. Его крик услышал весь Солем. Теперь Кимала заболела и боится, что не сможет о нем позаботиться.
Ласковый голос Саши растекался у Келя за закрытыми веками. Она так и не отпустила его ладонь, продолжая рассказывать о матери, которая всего-то хотела увидеть выросшего сына. И постепенно злость Келя отступила, сменившись новым чувством.
Сострадание. Это было сострадание.
Кель открыл глаза и сразу встретился с отчаянным взглядом Кималы. Саша держала за руку и ее, соединяя их живым звеном. Кель снова положил ладонь на грудь женщины и вслушался усерднее.
Нота была такой тихой, что он едва поверил своему чутью, – просто шепоток воздуха, который с равным успехом мог быть затаенным вздохом. И все же он выдохнул ему в тон, подлаживаясь под этот звук, столь непохожий на привычные ему мелодии исцеления. Нота окрепла, дуновение превратилось в глубокий выдох, а выдох – в дрожь. Кель воспроизвел ее зубами и языком, не убирая руки с груди Кималы и не выпуская Сашину ладонь. Теперь женщина смотрела на него в откровенном изумлении. Ее щеки потеплели, из-под глаз ушла чернота, а бледные губы налились краской. Кель не остановился, пока до последней капли не вытянул болезнь из ее кожи и костей, а затем финальным выдохом развеял недуг по ветру.
– Следующего, – велел он, оборачиваясь к Саше.
Она быстро кивнула и отпустила его пальцы, чтобы помочь Кимале подняться на ноги. Та выглядела ошеломленной и с трудом сдерживала слезы радости.
– Спасибо, – пролепетала она, протягивая к Келю обе руки, и он поспешил прервать ее взмахом ладони.
– Ступай и не твори зла, – ответил он неловко и тихо добавил: – Саша. Скорей.
Ему было страшно потерять едва обретенную связь со своим капризным даром. Саша подчинилась: выбежала из дома и тут же вернулась с девочкой на руках. Малышка была так слаба, что не могла идти сама и лишь беспомощно цеплялась за Сашину грудь, глядя на Келя огромными, исполненными боли глазами.
– Это Тора. Тора любит птиц. Может изобразить любую.
Девочка чуть слышно пискнула, и, хотя голос этой птицы был Келю незнаком, Саша улыбнулась.
– Видишь? Эту я знаю.
Она изогнула губы и свистнула, копируя изданный Торой щебет. Затем Саша положила ее на кровать перед Келем, и девочка закрыла глаза, словно этот звук был последним в ее жизни. На сей раз Саша не стала дожидаться просьбы Келя и сама взяла его за руку, а второй обхватила детские пальчики. Кель опустил ладонь на крохотную грудь Торы и прислушался в поисках ноты, которая могла бы его направить, – однако не прошло и секунды, как его отвлек знакомый свист. Кель распахнул глаза, чтобы попросить Сашу помолчать, но ее губы были плотно сомкнуты.
Он недоуменно моргнул и только тогда понял, что свист раздавался не в ушах, а в руках и груди. Песня Торы напоминала пугливый щебет пташки. Кель попытался его воссоздать, но загрубевшее горло отказывалось брать такую высокую ноту. Он крепче сжал Сашину ладонь: