— какая-никакая — женщина! Она нашла удобный предлог и под этим предлогом с жестокой последовательностью избавилась от опасной болезни. Униженный, лишённый власти и обесчещенный фаворит был раздавлен[78].
В биографии Кристины вряд ли найдётся какой-либо другой эпизод, который бы так ярко продемонстрировал все недостатки её характера. После М. Г. Делагарди Кристина обратила внимание на К. Тотта, но лишь на короткое время, хотя всезнающий Экеблад полагал, что «Её Величество очень, даже слишком сильно любила Тотта». Вероятно, поводом для такой оценки послужил рыцарский турнир 1653 года, на котором хулиганствующий молодец объявил Кристину своей дамой, а вскоре получил от неё титул графа Карлбергского.
Любовь к фаворитам не повлияла существенно на положение королевы. В числе её приближённых в это время находился также Кристофер Дельфикус фон Дохна, прусский дворянин, служивший Фредрику Гессенскому в качестве посла при сент-джеймсском дворе. Вообще же, замечает проницательная наблюдательница Мэссон, королева Кристина обладала странной способностью окружать себя всякими проходимцами.
Во время беседы 21 января 1654 года Кристина проинформировала о своём роковом решении и посла Кромвеля Б. Уайтлока. Сообщение об этом было сделано в такой лёгкой форме, мимоходом, что англичанин сперва подумал, что королева шутит. Убедившись в противоположном, он решил рассказать ей подходящую к этому случаю притчу.
Сын уговорил своего старого отца, владельца имения, уйти на покой и передать все хлопоты по управлению ему. Старик согласился. Призвали друзей, нотариуса, знакомых и составили завещание, в котором отцу определили пенсию. Пока писали документ, старик удалился в гостиную и закурил трубку. Поскольку табак был крепкий, а лёгкие курильщика прокурены насквозь, он время от времени отхаркивался и плевал прямо на пол. Сыну это не понравилось, и он предложил ему продолжить курение на кухне. Старик согласился и ушёл. Когда документ был составлен, его снова позвали в гостиную. Там было всё готово: документ переписан начисто, перо стояло в чернильнице, горела свеча, лежали печать и сургуч — осталось только подписать завещание. «Я передумал», — неожиданно заявил старик. «Как так? — удивился сын. — Почему?» — «Потому что я хочу до конца своих дней плевать там, где мне захочется», — ответил тот.
— Вот и вам, молодая леди, следовало бы пожелать на будущее того же самого! — заключил свою сентенцию посол, обращаясь к Кристине.
Королева ответила, что скорее предпочтёт смириться с запретом плевать на ковры, нежели продолжать носить на голове корону. (Тут мы должны сильно усомниться в искренности такого предпочтения.)
В конце января 1654 года при дворе Кристины появился посол Священной Римской империи итальянский граф, опытный воин, проницательный и тонкий дипломат, Раймондо (Раймунд) Монтекукколи, оставивший о Кристине и её дворе весьма интересные заметки. В его миссию входило посватать королеву Кристину за герцога Фердинанда, старшего сына императора, что явно указывало на то, что Габсбурги ещё не были уверены в исходе начатой орденом иезуитов акции. Кроме того, в Вене и Мадриде полагали, что лучшим способом приручить лютеранскую Швецию был бы династийный брак королевы с их представителем. Но, по всей видимости, дипломатическая почта запаздывала не только у испанцев, так что этот демарш императора оказался весьма запоздалым.
Кристина восприняла сватовство как комплимент — стать супругой императора было весьма и весьма почётно, а сам посол вошёл в круг её приближённых лиц и стал кавалером ордена Амаранта. Некоторое время спустя Пиментелли дель Прадо по поручению Кристины посвятил Монтекукколи в тайну её предстоящего отречения, и тот был вынужден задержаться в Швеции до апреля 1654 года. С собой он повёз письмо королевы кесарю, а заодно вывез из страны коробку с её драгоценностями. Вероятно, королева решила сама не рисковать и поручила сделать это человеку, пользовавшемуся дипломатическим иммунитетом.
Одновременно с венским послом в Стокгольм прибыл посол России, который, по свидетельству Мэссон, не явился на назначенную ему в десять часов утра королевой аудиенцию, поскольку был пьян[79].
Отсрочка, которую дала себе Кристина на три года, была довольно трудным для неё временем. Ей пришлось проводить политику оздоровления финансов страны, которая, в общем-то, закончилась неудачно. Став между двумя религиями, она разрывалась между чувством долга и своими желаниями. Она прилагала колоссальные усилия для того, чтобы склонить на свою сторону пфальцскую семью, канцлера Оксеншерну, правительство и парламент, и не всегда находила в них поддержку. Она выдержала поток брани и критики в свой адрес и окончательно разделалась со своим фаворитом М. Г. Делагарди. Ей приходилось улаживать горячий конфликт крестьянства с дворянами и делать много других неприятных вещей. Как вспоминал потом М. Делагарди, Кристина как-то в присутствии Карла Густава сказала, что каждое появление у неё в кабинете секретаря равносильно появлению дьявола.
И вот в Упсальском дворце 11 (22) февраля 1654 года Кристина в категорической форме снова сообщила Государственному совету о своём непреклонном решении отказаться от престола в пользу Карла Густава. Все историки пишут, что это заявление ввергло министров в состояние шока, последовали возгласы А. Оксеншерны: «Подлец будет тот, кто признает принца королём!» Советники лицемерили: вся столица уже знала, что Кристина собиралась сложить с себя корону Швеции и передать её пфальц-цвейбрюккенскому кузену.
Так что запал у членов Госсовета был не тот, что три года тому назад, и они быстро успокоились — тем более что с Карлом Густавом они скоро нашли общий язык. Скорее в соответствии с требованием этикета, чем с искренней надеждой, они, как и три года тому назад, направили королеве «супликацию» — покорнейшую просьбу не покидать трон. Текст обращения снова поручили составить канцлеру и дали подписать двадцати пяти советникам. В нём содержалось предложение облегчить бремя власти «уставшей» королевы путём постепенной загрузки делами Карла Густава и, в частности, говорилось: «Мы не знаем, что Ваше Величество после отречения будет вести более спокойную жизнь, ибо мы не можем разгадать будущее. Не убеждены мы также и в том, что частная жизнь будет совместна с обязанностями Вашего Величества. Заботы и тревоги одинаковы для всех людей, и особенно это применимо к суверенным правителям, обязанностью которых, так сказать, является искать для себя удовольствие и находить счастье в трудах».
На Кристину это не подействовало. Канцлер Оксеншерна уже хорошо видел, как королева теряет интерес к государственным делам.
Тринадцатого (24) февраля, когда все снова собрались вместе на заседании риксдага, Кристина ответила категорическим «нет». Тогда робкий до сих пор Пер Брахе произнёс на заседании совета пламенную и яркую речь, которую по своей смелости можно считать уникальной в истории взаимоотношений шведских королей со своими подданными. Он сказал, в частности, что тот, кто посоветовал Кристине пойти на такой шаг, поступил «подло, а не как честный человек». Кристина за словом в карман не полезла и ответила: «А что если архиепископ согласится с моим отречением?» Вопрос после этого был исчерпан, и советники, приняв решение собрать риксдаг, разошлись.
После риксдага 20–21 апреля королева совершила поездку в Нючёпинг, чтобы проститься с матерью. Прощание проходило в присутствии Карла Густава, вызванного из своего убежища на острове Эланд. О чём говорили напоследок мать с дочерью, никто не знает, но некоторые историки пишут, что Кристина якобы сказала матери, показывая на Карла Густава:
— Я лишаю вас дочери, но зато даю вам сына.
Нет сомнений, что встреча эта была тяжёлой для обеих королев. Кристина позаботилась о материальном обеспечении Марии Элеоноры и договорилась на этот счёт с Карлом Густавом. Когда она утром покидала замок матери, та всё ещё сидела в своей комнате и, не сомкнув глаз за ночь, продолжала плакать.
В январе — феврале 1654 года Кристина и Шану, который в это время находился в Гааге, обменялись письмами. Королева изложила ему причины оставления престола, а француз ещё раз удостоверился в том, что Швеция остаётся союзницей Франции. Письмо к Шану было опубликовано в парижской газете, и теперь вся Европа знала о том, чем объяснялся странный поступок королевы Швеции. Естественно, о письме узнали и в Швеции.
Теперь оставался только сам акт отречения.
Глава двенадцатаяОТРЕЧЕНИЕ
Mi nihil in terris[80].
Перед отъездом в Упсалу Кристина съехала из дворца и провела ночь на снятой в городе квартире. Через два месяца в Упсалу съехались представители сословий, до торжественного акта отречения оставались считанные дни. Хотя королева уже значительно сократила штат своего двора, а толпы её многочисленных иностранных друзей давно растворились в Европе, в гостиницах и на постоялых дворах Упсалы мест не хватало. Купцы города сияли от удовольствия — продажа товаров увеличилась многократно. Наибольшим спросом пользовались кружева и золотые галуны. В соборе стучали топорами плотники — шли приготовления к коронации Карла Густава.
В воспоминаниях Балстроуда Уайтлока имеется эпизод, дающий представление об атмосфере, в которой проходило обсуждение неожиданного поступка королевы, и о её взвинченном состоянии. Так, во время заседания риксдага 2(13) мая 1654 года в скромном одеянии и в подбитых гвоздями деревянных башмаках вперёд вышел представитель крестьян и дрожащим голосом обратился к королеве с просьбой всё хорошенько обдумать, прежде чем решаться на то, чтобы расстаться с народом. В самых трогательных и простых словах он сообщил ей о любви простого народа к своей королеве и в конце выступления попросил её не оставлять его на произвол судьбы. Он без всяких церемоний подошёл к Кристине, взял её руку и несколько раз поцеловал её, а потом повернулся спиной к Кристине, вытащил из кармана грязный носовой платок и стал вытирать им слёзы. Когда Уайтлок в беседе с Кристиной выразил своё восхищение поступком шведского крестьянина, она презрительно бросила: