а ряда жемчугов, оправленных в кораллы губ, она спросила у пьемонтца:
— Это правда?
— Дьявольщина! — воскликнул он, завороженный ее взглядом и пламенея огнем любви. — Правда! О да, да, мадам, все правда! Клянусь вашей жизнью! Клянусь своей смертью!
— Тогда подойдите! — сказала Анриетта и протянула ему руку, отдаваясь чувству, которое сквозило в томном выражении ее глаз.
Коконнас подкинул вверх свой бархатный берет и одним прыжком очутился рядом с герцогиней. Ла Моль же, повинуясь жесту Маргариты, призывавшей его к себе, обменялся дамой со своим другом, как в кадрили.
В эту минуту мэтр Рене появился у двери в глубине комнаты.
— Тише! — произнес он таким тоном, что сразу погасил все страсти. — Тише!
В толще стены послышался лязг ключа и скрип двери, повернувшейся на петлях.
— Мне кажется, однако, — гордо заявила Маргарита, — что, когда здесь мы, никто не имеет права сюда войти.
— Даже королева-мать? — спросил ее на ухо Рене.
Маргарита, схватив за руку Ла Моля, устремилась к выходу; Анриетта и Коконнас, обняв друг друга за талию, бросились бежать за ними следом. И четверо влюбленных улетели, как улетают от подозрительного шума маленькие птички, только что целовавшиеся на цветущей ветке.
IIЧЕРНЫЕ КУРЫ
Обе пары едва успели убежать. Екатерина Медичи уже подобрала ключ ко второй двери потайного хода в то самое мгновение, когда герцогиня Неверская и Коконнас сбегали по наружной лестнице, так что, войдя в комнату, она могла слышать, как заскрипели ступеньки под ногами беглецов.
Екатерина осмотрела все пытливым взором и подозрительно взглянула на склонившегося перед ней Рене.
— Кто здесь был? — спросила она.
— Любовники, вполне удовлетворенные моим заверением, что они любят друг друга.
— Пусть их, — ответила Екатерина, пожав плечами. — Здесь больше никого нет?
— Никого, кроме вашего величества и меня.
— Вы сделали то, что я вам сказала?
— Вы имеете в виду черных кур?
— Да.
— Они здесь, ваше величество.
— Ах, если бы вы были евреем!
— Я — евреем? Зачем вам это, ваше величество?
— Вы бы могли прочесть замечательные книги, написанные древними евреями о жертвоприношениях. Я велела перевести для себя одну и прочла в ней, что евреи искали предсказания не в сердце и не в печени, как делали римляне, а в строении мозга и в форме букв, начертанных на нем всемогущей рукой судьбы.
— Да, ваше величество. Я сам об этом слышал от одного моего друга, старого раввина.
— Бывают буквы, — продолжала Екатерина, — начертанные так, что открывают путь для целого ряда предсказаний; но халдейские мудрецы советуют…
— Советуют… что? — спросил Рене, чувствуя, что Екатерина не решается продолжать дальше.
— Советуют делать опыт на человеческом мозге, как более развитом и более восприимчивом к воле вопрошающего.
— Увы! Вашему величеству хорошо известно, что это невозможно, — сказал Рене.
— Во всяком случае, затруднительно, — ответила Екатерина. — Ах, Рене, если бы мы об этом знали в день святого Варфоломея… как это было бы просто… При первой казни я подумаю об этом. Ну, а покамест будем действовать с учетом наших возможностей… Готова ли комната для жертвоприношений?
— Да, ваше величество.
— Пройдем туда.
Рене зажег свечу; судя по запаху от ее горения, то тонкому и сильному, то удушливому и противному, в состав свечи входило несколько веществ. Освещая путь Екатерине, парфюмер первым вошел в келью.
Екатерина сама выбрала нож синеватой закалки. Две курицы, лежавшие в углу, тревожно вращали золотистыми глазами, когда к ним подходил Рене.
— Как будем делать опыт? — спросил он, взяв одну из них.
— У одной мы исследуем печень, у другой — мозг. Если оба опыта дадут один и тот же результат, то, значит, верно; в особенности если эти результаты совпадут с полученными раньше.
— С чего начнем?
— С печени.
Рене привязал курицу к жертвеннику за два вделанных по краям кольца, положив курицу на спину и закрепив так, что она могла только трепыхаться, не двигаясь с места.
Екатерина одним ударом ножа рассекла ей грудь. Курица вскрикнула три раза, задергалась и околела.
— Всегда три раза! — прошептала Екатерина. — Предзнаменование трех смертей.
Затем она вскрыла труп курицы.
— И печень сместилась влево, — продолжала она, — всегда влево… три смерти и прекращение династии. Ах, Рене, это ужасно!
— Ваше величество, надо еще посмотреть, совпадут ли эти предсказания с предсказаниями второй жертвы.
Рене отвязал курицу и, бросив ее в угол, пошел за второй, но она, видя судьбу своей подруги, попыталась спастись — начала бегать по келье, а когда Рене загнал ее наконец в угол, взлетела над его головой и взмахами крыльев загасила чародейскую свечу к руке Екатерины.
— Вот видите, Рене, — сказала королева, — так угаснет и наш род. Смерть дунет на него, и он исчезнет с лица земли… Три сына! Ведь три сына! — прошептала она грустно.
Рене взял у нее погасшую свечу и пошел зажечь ее в соседнюю комнату.
Вернувшись, он увидел, что курица спрятала голову в воронку.
— На этот раз криков не будет, — сказала Екатерина, — я сразу отрублю ей голову.
Действительно, как только Рене привязал курицу, Екатерина одним ударом отсекла ей голову. Но в предсмертной судороге куриный клюв три раза раскрылся и закрылся.
— Видишь! — сказала Екатерина в ужасе. — Вместо трех криков — три зевка. Три, все три! Умрут все трое. Души всех кур, отлетая, считают до трех и кричат троекратно. Теперь посмотрим, что скажет голова.
Екатерина срезала побледневший гребешок на голове курицы, осторожно вскрыла череп, разделила его так, чтоб ясно были видны мозговые полушария, и стала выискивать в кровавых извилинах мозговой оболочки что-нибудь похожее на буквы.
— Все то же! — крикнула она, всплеснув руками. — Все то же! И на этот раз предвестие яснее, чем когда-либо! Иди взгляни.
Рене подошел.
— Что это за буква? — спросила Екатерина, указывая на сочетание линий в одном месте.
— «Г», — ответил флорентиец.
— Сколько этих «Г»?
Рене пересчитал:
— Четыре!
— Вот-вот! Именно так! Понятно — Генрих Четвертый. О, я проклята в своем потомстве! — простонала она, бросая нож.
Страшное зрелище представляла собой эта женщина со сжатыми окровавленными кулаками, бледная как смерть и освещенная зловещим светом.
— Он будет царствовать, будет царствовать! — сказала она со вздохом безнадежности.
— Он будет царствовать, — повторил Рене, всецело занятый какой-то важной думой.
Но мрачное выражение быстро исчезло с лица Екатерины, видимо, от какой-то новой мысли, вспыхнувшей в ее мозгу.
Не оборачиваясь, не меняя положения головы, опущенной на грудь, она протянула руку по направлению к Рене и сказала:
— Рене, не было ли такого случая, когда один пруджинский врач отравил губной помадой и свою дочь, и ее любовника — обоих вместе?
— Да, был, ваше величество.
— А любовником ее был?.. — спросила Екатерина, все время думая о чем-то.
— Король Владислав, ваше величество.
— Ах да, верно! — прошептала Екатерина. — А вы не знаете подробностей этого происшествия?
— У меня имеется старинная книга, где есть рассказ об этом, — ответил Рене.
— Хорошо, пройдем в другую комнату, и вы мне дадите почитать эту книгу.
Оба вышли из кельи, и Рене запер за собою дверь.
— Ваше величество, будут ли от вас какие-нибудь другие распоряжения насчет новых жертвоприношений?
— Нет-нет, Рене! Я пока вполне удовлетворена и этими. Подождем, не удастся ли нам добыть голову какого-нибудь приговоренного к смертной казни, тогда в день казни ты сговоришься с палачом.
Рене поклонился в знак согласия, затем, держа в руке свечу, подошел к полкам, где стояли книги, встал на стул, достал одну из книг и подал королеве-матери.
Екатерина раскрыла книгу.
— Что это такое? — спросила она. — «Како вынашивати и питати ловчих птиц, соколов и кречетов, дабы они соделались смелы, сильны и к ловле охочи».
— Ах, простите, ваше величество, я ошибся! Это руководство к соколиной охоте, составленное одним ученым из Лукки для знаменитого Каструччо Кастракани. Оно стояло рядом с той и переплетено в такой же переплет — я и ошибся. Впрочем, эта книга очень ценная; существует только три экземпляра ее на всем свете: один в венецианской библиотеке, другой был куплен вашим предком Лоренцо Медичи, но затем Пьетро Медичи подарил его королю Карлу Восьмому, проезжавшему через Флоренцию, а вот это — третий.
— Чту его за редкость, — ответила Екатерина, — но он мне не нужен: возьмите обратно ваше руководство.
И, передавая его левой рукой, она протянула правую руку к Рене за другой книгой.
На этот раз Рене не ошибся — другая книга была та самая, какую просила королева. Рене слез со стула, полистал книгу и подал Екатерине, открыв на нужной странице.
Екатерина села за стол. Рене поставил перед ней чародейскую свечу, и при ее синеватом свете Екатерина вполголоса прочла несколько строк.
— Хорошо, — сказала она, закрывая книгу, — тут все, что мне хотелось знать.
Она встала, оставив книгу на столе, но унося в своем уме мысль, которая только зарождалась и должна была еще созреть.
Рене со свечой в руке почтительно ожидал, когда королева-мать, видимо, собиравшаяся уходить, даст ему новые распоряжения или обратится с новыми вопросами.
Екатерина, склонив голову и приложив палец к губам, молча сделала несколько шагов.
Затем вдруг остановилась перед парфюмером, вскинула на него широко раскрытые, прямо устремленные, как у хищной птицы, глаза и сказала:
— Признайся, ты сделал для нее какое-то приворотное зелье?
— Для кого? — спросил, затрепетав, Рене.
— Для Сов.
— Я, ваше величество? Никогда! — ответил Рене.
— Никогда?
— Клянусь душой, ваше величество.
— А все-таки тут не без колдовства; он влюблен в нее безумно, хотя никогда не отличался постоянством.