Спальня оказалась еще более безответной: только в алебастровом шаре, свисавшем с потолка, горел ночник; но в спальню, видимо, никто не заходил.
— В доме есть другой выход, — сказал Карл.
— Вероятно, — ответил герцог Анжуйский.
— Да, но где он? — спросил герцог Гиз.
Поиски не дали никаких результатов.
— Где привратник? — спросил король.
— Я привязал его к решетке у ворот, — ответил герцог Гиз.
— Расспросите его, кузен.
— Он не скажет.
— Ну, если ему немножко подпалить ноги — заговорит, — смеясь, сказал король.
Генрих Наваррский поспешно выглянул в окно.
— Его уже нет, — сказал он.
— Кто же его отвязал? — удивился герцог Гиз.
— Смерть дьяволу! — воскликнул король. — Так мы ничего и не узнаем.
— Сир, — сказал Генрих Наваррский, — как видите, ничто не доказывает, что моя жена и невестка герцога Гиза находились в этом доме.
— Правда, — ответил Карл. — В Библии сказано: три существа не оставляют следа: птица — в воздухе, рыба — в воде и женщина… нет, ошибся… мужчина…
— Таким образом, — прервал его Генрих Наваррский, — лучшее, что мы можем сделать…
— …это, — подхватил Карл, — мне — заняться моим ушибом, вам, Анжу, — смыть с себя апельсиновый компот, а вам, Гиз, — отчистить кабанье сало.
Все четверо вышли из дому, даже не закрыв за собой двери.
Когда они дошли до улицы Сент-Антуан, король спросил герцога Анжуйского и герцога Гиза:
— Вы куда?
— Сир, мы идем к Нантуйе, он ждет нас ужинать. Не желает ли ваше величество присоединиться к нам?
— Нет, благодарю; мы идем в другую сторону. Не хотите ли взять одного из моих факельщиков?
— Благодарим за милостивое предложение, но нам он не нужен, — поспешил ответить герцог Анжуйский.
— Ладно, — согласился король. — Это он боится, что я прикажу проследить за ним, — шепнул Карл на ухо королю Наваррскому. Затем, взяв его под руку, сказал: — Идем, Анрио! Сегодня я угощаю тебя ужином.
— Разве мы не вернемся в Лувр? — спросил Генрих Наваррский.
— Говорю тебе — нет, чертов упрямец! Раз тебе говорят — пойдем, так иди!
И Карл повел Генриха Наваррского по улице Жоффруа-Ланье.
VIIАНАГРАММА
На улицу Жоффруа-Ланье выходил переулок Гарнье-сюр-Ло, а другим концом он упирался в пересекавшую его улицу Бар. В нескольких шагах от перекрестка, по направлению к переулку Мортельри, на улице Бар притаился домик, одиноко стоявший в саду, окруженном высокой каменной стеной с единственной массивной дверью.
Карл вынул из кармана ключ, без труда отворил дверь, запертую только на замок, затем, пропустив Генриха и двух слуг с факелами, снова запер ее за собою.
Во всем доме светилось только одно окошко. Карл показал на него Генриху и улыбнулся.
— Не понимаю, ваше величество — сказал Генрих.
— Сейчас поймешь, Анрио.
Генрих Наваррский с удивлением посмотрел на короля: и голос, и выражение лица Карла были проникнуты нежностью, до такой степени ему чуждой, что Генрих просто не узнавал своего шурина.
— Анрио, — сказал король, — я уже говорил тебе, что, когда я выхожу из Лувра — я выхожу из ада. Когда я вхожу сюда — я вхожу в рай.
— Сир, — ответил Генрих, — я счастлив тем, что ваше величество удостоили взять меня с собой в путешествие на небеса.
— Путь туда тесный, — сказал король, вступая на узкую лестницу, — и сравнение вполне уместно.
— Кто же тот ангел, что охраняет вход в ваш Эдем, сир?
— Сейчас увидишь, — ответил Карл.
Он сделал знак Генриху ступать тише, отворил одну дверь, затем другую и остановился на пороге.
— Взгляни! — сказал он.
Генрих Наваррский подошел и замер на месте перед трогательнейшей картиной.
Женщина лет восемнадцати-девятнадцати дремала, положив голову на изножие кроватки, где спал младенец, и держала обеими руками его ножки, прижавшись к ним губами, а ее длинные вьющиеся волосы рассыпались по одеялу золотой волной. Точь-в-точь как на картине Альбани, изображающей Деву Марию и Христа-младенца.
— О сир! Кто это прелестное создание? — спросил Генрих.
— Ангел моего рая, — отвечал король, — единственное существо, которое любит меня ради меня.
Генрих улыбнулся.
— Да, ради меня самого, — сказал Карл, — она меня полюбила, когда еще не знала, что я король.
— А когда узнала?
— А когда узнала, — ответил Карл со вздохом, говорившим о том, что залитая кровью власть бывала для него тяжелым бременем, — а когда узнала, то не разлюбила. Суди сам!
Король подошел на цыпочках и прикоснулся губами к нежной щеке молодой женщины осторожно, как пчелка к лилии. И все-таки она проснулась.
— Шарль! — прошептала она, открыв глаза.
— Слышишь? — сказал Генриху король. — Она зовет меня просто Шарль.
— Ах! — воскликнула молодая женщина. — Сир, вы не один?
— Нет, милая Мари. Мне хотелось показать тебе другого короля, более счастливого, чем я, потому что у него нет короны, и более несчастного, чем я, потому что у него нет Мари Туше. Бог всех равняет.
— Сир, это король Наваррский? — спросила Мари.
— Он самый, милое дитя. Подойди к нам, Анрио.
Король Наваррский подошел. Карл взял его руку.
— Мари, взгляни на его руку: это рука любящего брата и честного друга! Знаешь, если бы не она…
— То что же, сир?
— Если бы не эта рука, Мари, то наш ребенок остался бы сегодня без отца.
Мари вскрикнула, упала на колени, схватила руку Генриха и поцеловала.
— Хорошо, Мари, так и надо, — сказал Карл.
— А хорошо ли вы его отблагодарили, сир?
— Я отплатил ему тем же.
Генрих с изумлением посмотрел на Карла.
— Когда-нибудь, Анрио, ты поймешь смысл моих слов. А покуда — иди взгляни!
И Карл подошел к кроватке, в которой спал младенец.
— Да, — сказал король, — если бы этот карапуз спал в Лувре, а не в домике на улице Бар, многое было бы по-другому и теперь, может быть, и в будущем.
— Сир, вы уж извините меня, — заметила Мари, — но мне больше по душе, что он спит здесь: тут ему спокойнее.
— Ну и дадим ему спать спокойно. Хорошо спится, когда не видишь снов! — сказал король.
— Не угодно ли будет вашему величеству?.. — спросила Мари, показывая рукой на дверь в другую комнату.
— Да, правильно, Мари, — ответил Карл, — будем ужинать.
— Милый мой Шарль, — сказала Мари, — вы ведь попросите вашего брата короля извинить меня?
— За что?
— За то, что я отпустила наших слуг. Видите ли, сир, — обратилась она к королю Наваррскому, — Шарль любит, чтобы за столом ему прислуживала одна я.
— Святая пятница! Охотно верю, — ответил Генрих.
Мужчины прошли в столовую, а заботливая мать укрыла теплым одеяльцем малютку Шарля, который спал крепким детским сном, вызывавшим зависть у отца, и не проснулся.
Тогда Мари прошла к гостям.
— Здесь только два прибора! — сказал Карл.
— Разрешите мне прислуживать вашим величествам, — ответила Мари.
— Вот видишь, Анрио, из-за тебя мне неприятность! — сказал Карл.
— Какая, сир? — спросила Мари.
— А ты не понимаешь?
— Простите, Шарль, простите!
— Прощаю, садись рядом со мной — здесь, между нами.
— Хорошо, — ответила Мари.
Она принесла еще прибор, села между двумя королями и стала их угощать.
— Не правда ли, Анрио, — сказал Карл, — хорошо, когда у тебя есть такое место, где ты можешь есть и пить спокойно, не заставляя кого-нибудь другого сначала пробовать твое кушанье и твое вино?
— Ваше величество, поверьте, что я, как никто, способен оценить всю прелесть такого счастья, — сказал Генрих, улыбаясь и отвечая этой улыбкой на свою мысль о собственных вечных опасениях.
— А чтобы мы продолжали чувствовать себя так же хорошо, говори с ней о чем-нибудь хорошем — не надо ее впутывать в политику; в особенности не надо ей знакомиться с моею матерью.
— Да, королева Екатерина так любит ваше величество, что может приревновать вас к другой женщине, — ответил Генрих, ловко увернувшись от опасной темы, затронутой королем.
— Мари, — сказал король, — рекомендую тебе самого хитрого и самого умного человека, какого я когда-либо знал. При дворе — а это немало значит — он околпачил всех; один я, быть может, ясно вижу, что у него на уме, но не то, что у него в душе.
— Сир, — ответил Генрих, — меня огорчает, что вы сильно преувеличиваете одно и подозрительно относитесь к другому.
— Я ничего не преувеличиваю, Анрио. Впрочем, когда-нибудь все станет ясно.
Затем, повернувшись к Мари, король сказал ей:
— Он замечательно составляет анаграммы. Попроси его составить анаграмму из твоего имени, — ручаюсь, что он сделает.
— О! Что же может выйти из имени простой девушки вроде меня? Какую тонкую, приятную мысль можно извлечь из сочетания букв, которыми судьба случайно начертала — Мари Туше?
— О, сделать анаграмму из этого имени такие пустяки, что и хвалить не за что, — ответил Генрих.
— Ага! Уже готово! — сказал Карл. — Видишь, Мари!
Генрих Наваррский вынул из кармана записную книжку, вырвал из нее листочек и под именем,
«Marie Touchet»[17]
написал:
«Je charme Tout»[18].
Затем передал листок молодой женщине.
— В самом деле, просто не верится! — воскликнула Мари.
— Что он там выискал? — спросил Карл.
— Сир, я не решаюсь повторить, — ответила Мари.
— Ваше величество, — сказал Генрих, — если в имени «Marie» заменить букву «i» буквой «j», как это нередко делается, то получается анаграмма буква в букву: «Je charme Tout».
— Верно, буква в букву! — воскликнул Карл. — Слушай, Мари, я хочу, чтобы это стало твоим девизом. Никогда ни один девиз не бывал так справедливо заслужен. Спасибо, Анрио. Мари, я велю выложить его из алмазов и подарю тебе.
Ужин кончился; на соборе Нотр-Дам пробило два часа.