— Так-так! Вишневый плащ! — сказал Карл. — Здесь, при дворе, мне известен только один такой, который бросается в глаза.
— Совершенно верно, — ответила Екатерина.
— Вы думаете…
— Подождите меня здесь, сын мой, — сказала Екатерина, — я пойду узнать, как выполнены мои приказания.
Екатерина вышла, а Карл начал рассеянно ходить по комнате, насвистывая охотничью песенку, заложив одну руку за колет и опустив другую, которую лизала его борзая, всякий раз когда он останавливался.
Генрих Наваррский ушел от своего шурина сильно встревоженный и, вместо того чтобы идти обычным путем — по коридору, пошел по маленькой боковой лестнице, о которой мы уже не раз упоминали; она вела в третий этаж. Поднявшись всего на четыре ступеньки, он увидел на первом повороте чью-то тень. Генрих остановился и взялся за рукоять кинжала, но скоро разглядел, что это была женщина; она схватила его за руку, сказав хорошо ему знакомым милым голосом:
— Слава Богу, сир, вы целы и невредимы, я так за вас боялась; но, верно, Бог услышал мою молитву.
— Что случилось? — спросил Генрих.
— Все поймете, когда войдете к себе. Не беспокойтесь об Ортоне, я его приютила у себя.
И баронесса де Сов торопливо сбежала вниз мимо него, как будто встретилась с ним на лестнице случайно.
— Странно! — сказал Генрих. — Что же такое произошло? Что с Ортоном?
Но баронесса не слышала его вопросов, она была уже далеко.
Вслед за ней на верхней площадке лестницы появилась другая тень, на этот раз — мужчины.
— Тсс! — произнес он.
— A-а, это вы, Франсуа?
— Не называйте моего имени!
— Что случилось?
— Пройдите к себе и узнаете; а потом проскользните в коридор, хорошенько осмотритесь, не подглядывают ли за вами, и зайдите ко мне — дверь будет только притворена.
И Франсуа исчез, точно провалившись, как театральный призрак в люк.
— Святая пятница! — прошептал Беарнец. — Загадка остается загадкой; но раз отгадка находится в моих покоях, идем туда, а там посмотрим.
Однако, приближаясь к своим покоям, Генрих испытывал сильное волнение. Он обладал юношеской восприимчивостью: в его душе все отражалось четко, как в зеркале, а то, что он до сих пор слышал, предвещало беду.
Король Наваррский подошел к двери, которая вела в его покои, и прислушался. Внутри все было тихо. Кроме того, Шарлотта посоветовала ему зайти к себе, значит, там не было ничего опасного. Он быстро заглянул в переднюю: никого! Ничто не говорило и о том, что здесь что-то произошло.
«Ортона в самом деле нет», — сказал он про себя и прошел в следующую комнату. Там ему все стало ясно.
Хотя воды и не жалели, но всюду на полу виднелись большие красноватые разводы; одно кресло изуродовано; в занавесках полога — дырки от ударов шпаг; венецианское зеркало пробито пулей; окровавленная рука оставила на стене страшный отпечаток, говоривший о том, что эта безмолвная комната еще совсем недавно была свидетельницей борьбы не на жизнь, а на смерть.
Генрих Наваррский еще раз обвел взглядом следы борьбы, отер рукою выступивший на лбу пот и прошептал:
— Да-а! Теперь я понимаю, что за услугу мне оказал король; какие-то люди приходили сюда меня убить… А де Муи? Что сделали с де Муи? Мерзавцы! Они его убили!
Как герцогу Алансонскому хотелось поскорее рассказать Генриху о событиях этой ночи, так и самому Генриху не терпелось узнать о том, что произошло. Бросив на окружавшие его предметы последний мрачный взор, он выбежал в коридор, убедился, что никого нет, быстро открыл приотворенную дверь, тщательно запер ее за собой и проскочил к герцогу Алансонскому.
Герцог ждал его в первой комнате, он быстро схватил Генриха за руку и, приложив палец к губам в знак молчания, увлек короля Наваррского в отдельный круглый кабинетик, помещавшийся в башенке и благодаря этому совершенно недоступный для шпионства.
— Ах, брат мой, какая ужасная ночь! — сказал герцог.
— А что случилось?
— Хотели вас арестовать.
— Меня?
— Да, вас.
— За что?
— Не знаю. Где вы были?
— Король с вечера увел меня с собою в город.
— Значит, он знал, — сказал герцог. — Но если вас не было дома, то кто же был у вас?
— А разве кто-нибудь у меня был? — спросил Генрих, будто не зная, о ком идет речь.
— Да, какой-то мужчина. Услыхав шум, я побежал к вам на помощь, но было уже поздно.
— А его арестовали? — спросил Генрих с мучительной тревогой.
— Нет, он опасно ранил Морвеля, убил двух стражей и убежал.
— Молодец де Муи!
— Так это был де Муи? — встрепенулся герцог.
Генрих почувствовал свой промах.
— Я так предполагаю, — ответил он, — потому что назначал ему свидание с целью сговориться о вашем бегстве и заявить, что все свои права на наваррский престол я уступаю вам.
— Если это станет известно, мы погибли, — побледнев, сказал герцог Алансонский.
— Да, несомненно, Морвель скажет.
— Морвель ранен шпагой в горло; я спрашивал хирурга, который делал перевязку, и тот сказал, что раньше чем через неделю Морвель не сможет произнести ни одного слова.
— Неделя! Для де Муи это больше, чем нужно, чтобы оказаться в полной безопасности.
— В конце концов, это мог быть и не де Муи, — сказал герцог Алансонский.
— Вы так думаете? — спросил Генрих.
— Да. Ведь человек так быстро скрылся, что заметили только его вишневый плащ.
— В самом деле, — ответил Генрих, — такой плащ больше подходит какому-нибудь дамскому угоднику, а не солдату. Никому в голову не придет подозревать в де Муи обладателя вишневого плаща.
— Нет, — сказал герцог, — уж если кого и заподозрят, так скорее… — Герцог запнулся.
— …Ла Моля, — продолжил Генрих.
— Разумеется! Я и сам, глядя на бежавшего, подумал, что это Ла Моль.
— Вы и сами думали? Тогда вполне возможно, что это был Ла Моль.
— Он ничего не знает? — спросил герцог Алансонский.
— Ровно ничего, во всяком случае, важного, — ответил Генрих.
— Теперь я уверен, что это был он.
— Черт возьми! — сказал Генрих. — Если так, то это очень огорчит королеву Наваррскую — она принимает в нем большое участие.
— Участие? — переспросил герцог в замешательстве.
— Конечно, Франсуа. Разве вы забыли, что вам его рекомендовала ваша сестра?
— Верно, — ответил герцог упавшим голосом. — Поэтому мне и хотелось быть ему полезным — настолько, что я из опасения, как бы его вишневый плащ не навлек подозрений, поднялся к нему в комнату и унес плащ к себе.
— Что умно, то умно, — ответил Генрих. — Теперь я мог бы не только биться об заклад, но даже поклясться, что это был Ла Моль.
— Даже в суде? — спросил герцог.
— Ну конечно, — ответил Генрих. — Наверное, он приходил ко мне с каким-нибудь поручением от королевы Маргариты.
— Если бы я был уверен, что вы выступите свидетелем, я бы выступил против него как обвинитель, — сказал герцог.
— Если вы, Франсуа, выступите с обвинением, то, разумеется, я не стану вас опровергать.
— А королева? — спросил герцог.
— Ах да, королева!
— Надо бы узнать, как поступит она.
— Это я беру на себя.
— А знаете что, братец? Ей, пожалуй, не будет смысла опровергать нас; ведь этот молодой человек прогремит теперькак храбрец, и слава ему не будет стоить ни гроша — он купит ее в кредит, на веру. Правда, весьма возможно, что ему придется за это потерять вместе с процентами и капитал.
— Ничего не поделаешь! — ответил Генрих. — Ничто не дается даром в этом мире.
И, с улыбкой махнув рукой герцогу Алансонскому, он осторожно высунул голову в коридор; убедившись, что их никто не подслушивал, Генрих быстро проскользнул на боковую лесенку, которая вела в покои Маргариты.
Королева Наваррская, так же как и ее муж, была в волнении. Ее сильно тревожил ночной поход против нее и герцогини Неверской, предпринятый королем, герцогом Анжуйским, герцогом Гизом и Генрихом Наваррским, которого она тоже узнала. Несомненно, у них не было против нее никаких улик; привратник, которого отвязал от ворот Ла Моль, уверял, что не сказал ни слова. Но четыре высокопоставленные особы, которым два простых дворянина — Ла Моль и Коконнас — оказали сопротивление, — эти особы свернули со своего пути не случайно, а с определенной целью. Маргарита вернулась в Лувр на рассвете, проведя остаток ночи у герцогини Неверской. Она тотчас легла в постель, но вздрагивала при малейшем шуме и не могла заснуть.
И вот среди мучительной тревоги она вдруг услышала стук в потайную дверь; узнав от Жийоны, кто пришел, Маргарита велела его впустить.
Генрих остановился на пороге; он нисколько не походил на оскорбленного мужа — на тонких губах его играла обычная улыбка, ни один мускул лица не выдавал тех треволнений, которые он пережил несколько минут назад.
Взглядом он как бы спрашивал Маргариту, не разрешит ли она ему остаться с ней наедине. Маргарита поняла его и знаком приказала Жийоне уйти.
— Мадам, — обратился к ней Генрих, — я знаю, как вы любите своих друзей, и боюсь, что принес вам неприятное известие.
— Какое же? — спросила Маргарита.
— Один из самых преданных наших людей попал в большое подозрение.
— Кто же?
— Граф де Ла Моль.
— Графа де Ла Моля подозревают?! В чем же?
— Как виновника событий этой ночи.
Несмотря на умение владеть собой, Маргарита покраснела. Но, сделав над собой усилие, спросила:
— Каких событий?
— Как?! Неужели вы не слыхали шума в Лувре этой ночью? — спросил Генрих.
— Нет, сир.
— Ваше счастье, мадам, — с очаровательным простодушием сказал Генрих, — это доказывает, как хорошо вы спали.
— Так что же произошло?
— А то, что наша добрая матушка приказала Морвелю и шести стражам арестовать меня.
— Вас, сир?! Вас!
— Да, меня.
— На каком основании?
— Ну-у! Кто может знать, какие были основания у нашей мудрой матушки? Я их уважаю, но не знаю.
— Разве вы не ночевали дома? — спросила Маргарита.