— Тогда твоя судьба обеспечена, — смеясь, сказал Ла Моль.
— Фу! Младший сын! — ответил Коконнас.
— О-о! У него такое желание сделаться старшим, что Небо, может быть, совершит для него чудо. Так, значит, ты не знаешь, где будешь сегодня вечером?
— Нет.
— Тогда иди к черту… или, лучше, ну тебя к Богу! Прощай!
«Ужасный человек этот Ла Моль, — рассуждал пьемонтец сам с собой, — вечно требует, чтобы ты сказал, где будешь вечером! Разве это можно знать? Впрочем, похоже, что мне хочется спать».
И Коконнас опять улегся в постель. Что касается Ла Моля, то он полетел к покоям королевы. В коридоре, нам уже известном, он встретил герцога Алансонского.
— A-а! Это вы, граф? — сказал герцог.
— Да, ваше высочество, — ответил Ла Моль, почтительно его приветствуя.
— Вы уходите из Лувра?
— Нет, ваше высочество, я иду засвидетельствовать свое почтение ее величеству королеве Наваррской.
— В котором часу вы уйдете от нее?
— Ваше высочество желает что-нибудь мне приказать?
— Нет, не сейчас, но мне надо будет поговорить с вами сегодня вечером.
— В котором часу?
— Между девятью и десятью.
— Буду иметь честь явиться в этот час к вашему высочеству.
— Хорошо, я полагаюсь на вас.
Ла Моль раскланялся и продолжал свой путь.
«Иногда этот герцог вдруг бледнеет, как мертвец… странно!..» — подумал он.
Он постучал в дверь к королеве; Жийона, словно ждавшая его прихода, проводила Ла Моля к Маргарите.
Маргарита сидела за какой-то работой, видимо, очень утомительной; перед ней лежали исписанная бумага, пестревшая поправками, и томик Исократа. Она сделала знак Ла Молю не мешать ей дописать раздел; довольно быстро его закончив, она отбросила перо и предложила молодому человеку сесть рядом.
Ла Моль сиял. Никогда еще он не был таким красивым и веселым.
— Греческая! — воскликнул он, посмотрев на книгу. — Торжественная речь Исократа. Зачем она вам понадобилась? Ага! Я вижу на вашем листе бумаги латинское заглавие: «Ad Sarmatiae legatos reginae Margaritae contio»[19]. Так вы собираетесь держать этим варварам торжественную речь на латинском языке?
— Приходится, потому что они не говорят по-французски, — ответила Маргарита.
— Но как вы можете готовить ответную речь, не зная, что они скажут?
— Женщина более кокетливая, чем я, оставила бы вас в заблуждении, что она импровизирует; но по отношению к вам, Гиацинт, я на такие обманы не способна: мне заранее сообщили их речь, и я отвечаю на нее.
— А разве польские послы прибудут так скоро?
— Они уже приехали сегодня утром.
— Об этом никто не знает.
— Они прибыли инкогнито. Их торжественный въезд в Париж перенесен, кажется, на послезавтра. Во всяком случае, то, что я сделала сегодня вечером, — в духе Цицерона, вы услышите, — прибавила Маргарита с едва заметным оттенком самодовольства и собственного превосходства. — Но оставим это. Поговорим лучше о том, что с вами было.
— Со мной?
— Да.
— А что со мной было?
— Вы напрасно храбритесь, я вижу, что вы немного побледнели.
— Вероятно, я слишком долго спал и смиренно винюсь в этом.
— Бросьте, бросьте! Не прикидывайтесь, я все знаю.
— Будьте добры, любимая, объяснить мне, в чем дело, потому что я ничего не знаю.
— Ответьте мне — только откровенно: о чем расспрашивала вас королева-мать?
— Королева-мать?! Меня?! Разве она собиралась говорить со мной?
— Как?! Вы с ней не виделись?
— Нет.
— А с королем Карлом?
— Нет.
— И с королем Наваррским?
— Нет.
— Но с герцогом Алансонским вы виделись?
— Да, сию минуту я встретился с ним в коридоре.
— Что он сказал?
— Что между девятью и десятью часами ему надо дать мне какие-то приказания.
— Больше ничего?
— Больше ничего.
— Странно…
— Что же тут странного, скажите же мне наконец?
— Вы не слыхали никаких разговоров?
— Да что случилось?
— А случилось то, несчастный, что сегодня ваша жизнь на волоске.
— Моя?
— Да.
— Но что же случилось?
— Слушайте. Прошлой ночью хотели арестовать короля Наваррского, но вместо него в его комнате застали де Муи, который убил трех человек и убежал никем не узнанный; заметили только пресловутый вишневый плащ.
— И что же?
— А то, что этот вишневый плащ, который однажды ввел в заблуждение меня, теперь ввел в заблуждение и других: вас подозревают, даже обвиняют в этом тройном убийстве. Сегодня утром собирались вас арестовать, судить и, может быть, приговорить к смерти; ведь вы, чтобы спасти себя, не признали бы, где вы были, не правда ли?
— Сказать, где я был?! — воскликнул Ла Моль. — Выдать вас, мою августейшую красавицу?! О, вы совершенно правы: я бы умер, распевая песни, только чтобы ни одной слезинки не пало из ваших прекрасных глаз!
— Увы, несчастный мой поклонник! Мои прекрасные глаза плакали бы горько.
— Но почему утихла эта страшная гроза?
— Догадайтесь.
— Откуда мне знать?
— Есть только одно средство доказать, что вы не были в комнате короля Наваррского.
— Какое?
— Сказать, где вы были.
— И что же?
— Я и сказала.
— Кому?
— Моей матери.
— И королева Екатерина…
— Королева Екатерина знает, что вы мой любовник.
— О мадам, после того, что вы для меня сделали, вы можете потребовать от меня чего угодно. То, что вы сделали, воистину прекрасно и велико! О Маргарита, моя жизнь принадлежит вам!
— Надеюсь! Потому что я вырвала ее у тех, кто хотел отнять ее у меня. Но теперь вы спасены.
— И вами! Моей обожаемой королевой! — воскликнул молодой человек.
В это мгновение звон стекла заставил их вздрогнуть. Ла Моль в безотчетном страхе отпрянул назад; Маргарита вскрикнула и замерла на месте, глядя во все глаза на разбитое окно. Пробив стекло, в комнату влетел камень величиной с куриное яйцо и покатился по паркету.
— Кто этот наглец? — крикнул Ла Моль и бросился к окну.
— Подождите, — сказала Маргарита. — По-моему, этот камень чем-то обернут.
— В самом деле, похоже на бумагу, — подтвердил Ла Моль.
Маргарита подбежала к странному метательному снаряду и сорвала тонкий листок бумаги, сложенный в узкую ленточку и обернутый вокруг камня.
Бумага была прикреплена ниткой, конец которой уходил за окно сквозь пробитую дыру.
Маргарита развернула бумажку и прочла.
— Вот несчастный! — воскликнула она.
Ла Моль, бледный и неподвижный, стоял как воплощение страха.
Маргарита передала ему записку, и Ла Моль со сжавшимся от горького предчувствия сердцем прочел следующее:
«В коридоре, который ведет к герцогу Алансонскому, длинные шпаги ждут графа де Ла Моля; может быть, он предпочтет прыгнуть из этого окна и присоединиться в Манте к де Муи?»
— Э, их шпаги не длиннее моей! — сказал Ла Моль.
— Да, но их может быть десять против одной.
— Кто же прислал записку? Кто этот друг? — спросил Ла Моль.
Маргарита взяла записку и пристально взглянула на нее.
— Почерк короля Наваррского! — воскликнула она. — Если предупреждает он, значит, действительно есть опасность. Бегите же, Ла Моль, бегите, я вас прошу.
— Как же мне бежать? — спросил Ла Моль.
— В окно. В записке же говорится — из этого окна.
— Приказывайте, моя королева, я готов повиноваться и прыгну, хотя бы мне грозило разбиться двадцать раз, пока я буду падать!
— Постойте, постойте! — сказала Маргарита. — Мне кажется, к этой нитке что-то прикреплено.
Ла Моль и Маргарита стали подтягивать привешенный предмет и наконец, к несказанной радости, увидели конец лестницы, сплетенной из конского волоса и шелка.
— Теперь вы спасены! — воскликнула Маргарита.
— Это какое-то чудо!
— Нет, это доброе дело короля Наваррского.
— А если, наоборот, это ловушка? — спросил Ла Моль. — Если эта лестница оборвется подо мной? А ведь вы сегодня сами признались в ваших нежных чувствах ко мне!
Маргарита, в душе которой сама радость стала источником страдания, побледнела.
— Вы правы, возможно, это так, — ответила она и кинулась к двери.
— Куда вы? Что вы хотите делать? — крикнул Ла Моль.
— Хочу убедиться лично — правда ли, что вас поджидают в коридоре.
— Ни в коем случае! Ни за что! Чтобы они выместили свою злобу на вас?!
— Что могут сделать наследнице французских королей и принцессе королевской крови? Я неприкосновенна вдвойне.
Маргарита произнесла эти слова с таким достоинством, с такой уверенностью, что Ла Моль поверил и в ее неприкосновенность, и в необходимость дать ей свободу действий.
Маргарита оставила Ла Моля под охраной Жийоны, предоставив самому решить — в зависимости от обстоятельств, — бежать ли или ждать ее прихода, и вышла в коридор. Коридор имел ответвление, которое вело к библиотеке, к нескольким гостиным, затем, параллельно коридору, к покоям короля и королевы-матери, а также к боковой лесенке, выходившей к покоям герцога Алансонского и короля Наваррского. Хотя пробило только девять часов, лампы были везде потушены, весь коридор оказался в полной темноте и лишь из одного из его ответвлений чуть брезжил свет. Маргарита не успела пройти и трети коридора, как услыхала перешептывание нескольких людей, явно старавшихся приглушить свои голоса, что придавало их шепоту таинственный и жуткий характер. Но в ту же минуту, точно по команде, голоса затихли, даже чуть брезживший свет почти померк, и все погрузилось в непроглядный мрак.
Маргарита продолжала свой путь прямо туда, где ее могла ждать опасность. С виду Маргарита была спокойна, но судорожно сжатые руки говорили о сильном нервном напряжении. По мере того как она двигалась вперед, тишина становилась все более зловещей, и какая-то тень, похожая на тень от руки, заслонила тускло мерцающий источник света.
Когда она подошла к ответвлению коридора, вдруг какой-то мужчина выступил на два шага вперед, открыл серебряный с позолотой фонарик, осветив себя, и крикнул: