В это время Ортон, встревоженный неожиданным приходом королевы-матери, мучился сомнением: не связан ли ее приход с каким-нибудь заговором против его господина. Вдруг он услыхал три легких удара в потолок: когда король Наваррский бывал у баронессы де Сов и Ортон их сторожил, то в его обязанность входило давать такой сигнал в случае опасности.
Услыхав три удара, Ортон затрепетал; в силу какого-то таинственного озарения он понял, что эти три удара были предупреждением ему. Он подбежал к зеркалу и вытащил записку. Екатерина сквозь щелку между портьерами следила за всеми его движениями; она видела, как он бросился к зеркалу, но не знала — затем ли, чтобы спрятать записку или же вытащить ее.
«Почему же он не уходит?» — нетерпеливо спрашивала себя Екатерина.
И она, приветливо улыбаясь, быстро вернулась в комнату.
— Ты еще здесь, малыш? — спросила она. — Чего ты ждешь? Я же тебе сказала, что берусь сама тебя устроить. Ты не веришь тому, что я обещаю?
— О ваше величество! Избави Боже! — ответил Ортон.
Он подошел к королеве-матери, опустился на колено, поцеловал полу ее платья и вышел.
Выходя, он увидал в передней командира охраны, ожидавшего Екатерину. Это укрепило Ортона в его подозрениях. Не успела портьера за ним опуститься, как королева устремилась к зеркалу. Но тщетно шарила там ее дрожавшая от нетерпения рука — записки не было. А между тем она ясно видела, что мальчик подходил к зеркалу. Значит, он подходил, чтобы взять, а не положить записку! Перед лицом рока противники равны. С той минуты, как этот мальчик вступил в борьбу с Екатериной, он превратился для нее в мужчину.
Она все перевернула, пересмотрела, перерыла — ничего!
— Ах, негодяй! — воскликнула она. — Я не хотела ему зла, но, раз он вытащил записку, он сам подписал свой приговор! Эй! Господин де Нансе! Эй!
Звонкий крик королевы-матери пронесся через гостиную до передней, где, как мы уже сказали, находился командир охраны.
Де Нансе прибежал на зов Екатерины.
— Я здесь, мадам! — сказал он. — Что прикажете, ваше величество?
— Вы были в передней?
— Да, ваше величество.
— Вы видели выходившего отсюда юношу, мальчика?
— Видел.
— Он, наверное, недалеко ушел?
— Самое большое — до половины лестницы.
— Кликните его.
— Как его зовут?
— Ортон. Если он не пойдет, приведите его силой. Только не пугайте его зря, если он не будет сопротивляться. Мне надо поговорить с ним сию же минуту.
Командир охраны побежал, и его предположение оправдалось: Ортон едва успел дойти до половины лестницы, спускаясь нарочно медленно, в надежде встретить на лестнице или увидать где-нибудь в коридорах короля Наваррского или баронессу де Сов.
Ортон услышал, что его зовут, и задрожал. Первой его мыслью было бежать; но благодаря своей сметливости, развитой не по летам, он сообразил, что если побежит, то все погубит, и остановился.
— Кто меня зовет?
— Я, господин де Нансе, — ответил командир охраны, сбегая с лестницы.
— Но я очень тороплюсь, — ответил Ортон.
— Я послан ее величеством королевой-матерью, — сказал де Нансе, подходя к Ортону.
Мальчик вытер пот, струившийся по лбу, и пошел обратно. Позади него шел командир.
Первоначально Екатерина решила арестовать Ортона, обыскать его и отнять записку, которую он принес; для этого она придумала обвинить его в краже и уже взяла с туалетного столика алмазную застежку, с тем чтобы приписать мальчику ее исчезновение; но затем раздумала, боясь, что это возбудит подозрения у самого Ортона, который предупредит своего господина, и тогда Генрих будет осторожнее и примет меры, чтобы не попасться.
Екатерина, конечно, могла засадить юношу в одиночку, но, как ни соблюдай при этом тайну, слух об этом все-таки распространится по Лувру, и одного слова об аресте будет достаточно, чтобы Генрих Наваррский насторожился.
Тем не менее записка де Муи к королю Наваррскому была необходима королеве-матери: в записке, отправленной с такими предосторожностями, наверное заключался целый заговор.
Екатерина положила застежку на прежнее место.
«Нет-нет, — рассуждала она сама с собой, — выдумка с застежкой достойна полицейского агента, — никуда не годится. Но записка… А может быть, она ничего не стоит?.. Да, впрочем, не моя вина; он сам виноват. Почему этот разбойник не положил записку, куда ему было приказано? Она должна быть у меня».
В это время вошел Ортон.
Несомненно, выражение лица Екатерины было страшно, потому что Ортон сразу побледнел и остановился на пороге. Он был чересчур молод и еще не умел владеть собой.
— Мадам, — сказал он, — вы сделали мне честь позвать меня; чем я могу служить вашему величеству?
Лицо Екатерины прояснилось, точно его озарил луч солнца:
— Я велела позвать тебя, потому что мне нравится твое лицо и я обещала заняться твоей судьбой. Я хочу сдержать свое обещание теперь же. Про нас, королев, говорят, что мы забывчивы. Но в этом виновато не наше сердце, а наш ум, занятый важными делами. Я вспомнила, что судьбы людей зависят от королевской воли, вот почему и позвала тебя. Пойдем, мальчик, идем со мной.
Де Нансе, принявший эту сцену за чистую монету, с изумлением смотрел на умилительную нежность Екатерины.
— Ты умеешь ездить верхом, мой мальчик? — спросила Екатерина.
— Да, ваше величество.
— Тогда пойдем ко мне в кабинет. Я дам тебе письмо, ты отвезешь его в Сен-Жермен.
— Я в распоряжении вашего величества.
— Нансе, велите оседлать ему лошадь.
Нансе ушел.
— Пойдем, мальчик, — сказала Екатерина.
Она пошла впереди, Ортон за ней. Королева-мать спустилась этажом ниже, затем свернула в коридор, где находились покои короля и покои герцога Алансонского, дошла до винтовой лестницы, спустилась по ней, отперла дверь в полукруглую галерею, ключ от которой был только у короля и у нее, впустила Ортона, вошла вслед за ним и затворила за собой дверь. Галерея окружала, как некое укрепление, часть покоев короля и королевы-матери. Так же как галерея замка Сент-Анж в Риме и галерея в палаццо Питти во Флоренции, она служила убежищем в случае опасности.
Когда закрылась дверь, Екатерина и Ортон оказались в темном коридоре. Так они прошли шагов двадцать — Екатерина впереди, Ортон сзади. Вдруг Екатерина обернулась, и мальчик увидал то же страшное выражение лица, какое видел десять минут назад. В темноте казалось, что ее круглые, как у пантеры или кошки, глаза метали молнии.
— Стой! — приказал она.
Ортон почувствовал, что у него по спине забегали мурашки: каменный свод обдавал холодом, как ледяной покров; пол казался могильным камнем; взгляд королевы-матери, острый и колючий, вонзался в грудь бедного Ортона. От этого взгляда он затрепетал и отступил к стене.
— Где записка, которую тебе поручили передать королю Наваррскому?
— Передать записку? — спросил Ортон.
— Да, передать или, в случае его отсутствия, сунуть за зеркало?
— Мне, ваше величество? Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Записку, которую дал тебе де Муи час назад за Арбалетным садом.
— У меня нет никакой записки, — ответил Ортон. — Ваше величество, наверное, ошиблись.
— Лжешь! Отдай записку, и я исполню обещание, которое тебе дала.
— Какое обещание, ваше величество?
— Я тебя сделаю богатым.
— У меня нет записки, ваше величество, — повторил мальчик.
Екатерина заскрежетала зубами, но сейчас же пересилила себя и улыбнулась.
— Отдашь записку — получишь тысячу экю золотом, — сказала она.
— У меня нет записки, ваше величество.
— Две тысячи экю.
— Невозможно! Коль ее нет у меня, как же я ее отдам?
— Ортон, десять тысяч!
Ортон видел, как ее злоба, поднимаясь изнутри, приливала к лицу; тогда он подумал, что единственный способ спасти своего господина — это проглотить записку. Он поднес руку к карману. Екатерина поняла намерение Ортона и остановила его руку.
— Брось, мальчик! — сказала она весело. — Хорошо, я вижу, ты человек верный! Когда короли хотят иметь при себе близкого слугу, бывает неплохо удостовериться, способна ли его душа на преданность. Теперь я знаю, как вести себя с тобой. На, возьми мой кошелек как первую награду. Ступай и отнеси эту записку твоему господину и скажи ему, что с сегодняшнего дня ты у меня на службе. Ступай, ты можешь выйти без меня в ту же дверь, в которую мы сюда вошли; она открывается к себе.
Екатерина сунула кошелек в руку ошеломленного юноши и, сделав несколько шагов вперед, приложила свою руку к стене.
Ортон продолжал стоять в нерешительности. Он не мог поверить, что налетевшая на него гроза пронеслась мимо.
— Ну, чего ж ты так дрожишь? — спросила Екатерина. — Ведь я тебе сказала, что можешь уйти свободно и совсем, а если захочешь вернуться, то место тебе обеспечено.
— Спасибо, ваше величество, — ответил Ортон. — Значит, вы меня прощаете?
— Больше того — я даю тебе награду! Ты хороший разносчик любовных записок, милый посланец любви; но ты забываешь, что тебя ждет твой господин.
— Ах да! Верно! — сказал юноша и побежал к двери.
Но едва он сделал три шага, как пол исчез под его ногами. Ортон оступился, распростер руки, дико вскрикнул и провалился в камеру смертников, открытую рычагом, который нажала королева-мать.
— Теперь, — сказала Екатерина, — из-за его упорства мне придется идти сто пятьдесят ступенек вниз.
Екатерина поднялась к себе, зажгла потайной фонарь, вернулась в галерею, поставила рычаг на место, отворила дверь на винтовую лестницу, казалось, уходившую в недра земли, и, сгорая от любопытства, разжигаемого чувством ее ненависти к Беарнцу, спустилась до железной двери, которая вела прямо на дно ловушки.
Там, упав с высоты ста футов, лежал разбившийся, искалеченный, окровавленный, но еще трепещущий Ортон. За стеной слышалось журчание Сены, воды которой, просачиваясь под землей, подходили к самому основанию лестницы.
Екатерина ступила в эту вонючую сырую яму, видавшую немало таких падений на своем веку, обыскала тело, взяла письмо, убедилась, что это то, что ей было нужно, пнула ногой труп, нажала рычаг, дно камеры наклонилось, и труп, увлекаемый вниз собственной тяжестью, исчез.