Затворив дверь, Екатерина взошла наверх, заперлась у себя в кабинете и прочла записку следующего содержания:
«Сегодня в десять часов вечера, улица Арбр-сек, гостиница „Путеводная звезда“. Если придете — ответа не надо; если не придете — скажите „нет“ подателю письма.
Читая это письмо, Екатерина только улыбалась; она думала лишь о предстоящей своей победе, совсем забыв о том, какой ценой она ее достигла.
В конце концов, что такое Ортон? Верное сердце, преданная душа, красивый мальчик — вот и все! Само собой понятно, что это ни на одно мгновение не могло поколебать чашу холодных весов, на которых взвешиваются судьбы государств.
Окончив чтение, Екатерина сейчас же поднялась к баронессе де Сов и положила записку за зеркало.
Спустившись с лестницы, она встретила у входа в коридор командира своей охраны.
— Мадам, по распоряжению вашего величества лошадь оседлана, — сказал де Нансе.
— Дорогой барон, лошадь не нужна. Я поговорила с этим мальчиком — он оказался слишком глуп для той должности, какая ему предназначалась. Я брала его в лакеи, а он годен разве что в конюхи; я дала ему немного денег и выпустила черным ходом.
— А как же быть с поручением? — спросил де Нансе.
— С поручением? — переспросила Екатерина.
— Да, с тем, которое он должен был выполнить в Сен-Жермене; не желаете ли, ваше величество, чтобы я исполнил его сам или поручил кому-нибудь из моих подчиненных?
— Нет, нет! — возразила Екатерина. — У вас и ваших людей будет сегодня вечером другое дело.
И Екатерина ушла в свои покои, твердо надеясь, что сегодня вечером решится участь окаянного Беарнца.
VIГОСТИНИЦА «ПУТЕВОДНАЯ ЗВЕЗДА»
Часа два спустя после описанного события, не оставившего никаких следов на лице Екатерины, баронесса де Сов, закончив свою работу у королевы-матери, поднялась в свои покои. Вслед за ней вошел Генрих Наваррский и, узнав от Дариолы, что заходил Ортон, пошел прямо к зеркалу и взял записку.
Как было сказано, записка гласила следующее:
«Сегодня в десять часов вечера, улица Арбр-сек, гостиница „Путеводная звезда“. Если придете — ответа не надо; если не придете — скажите „нет“ подателю письма».
Адресат не был указан.
«Генрих непременно пойдет на свидание, — подумала Екатерина. — Если даже ему и не захочется идти, то теперь сказать „нет“ некому».
В этом отношении Екатерина действительно не ошиблась. Генрих спросил об Ортоне, и Дариола сказала ему, что он ушел с королевой-матерью; но, найдя записку на своем месте и зная, что Ортон не способен на предательство, Генрих Наваррский перестал беспокоиться.
Как всегда, он пообедал у короля, который все время издевался над ошибками, какие делал Генрих на соколиной охоте сегодня утром. Генрих оправдывался тем, что он житель гор, а не равнин, но обещал Карлу изучить соколиную охоту. Екатерина была очаровательна и, встав из-за стола, увела к себе Маргариту на весь вечер.
В восемь часов вечера Генрих Наваррский, взяв с собой двух дворян, вышел с ними из Парижа в ворота Сент-Оноре, сделал большой крюк, вернулся в город со стороны Деревянной башни, переправился через Сену на пароме у Нельской башни, проехал вдоль реки до улицы Сен-Жак и здесь отпустил дворян под предлогом, что у него любовное свидание. На углу улицы Матюрен он увидал всадника, закутанного в плащ, и подошел к нему.
— Мант, — сказал всадник.
— По, — ответил король Наваррский.
Всадник сейчас же спешился. Генрих закутался в его плащ, забрызганный грязью, сел на его взмыленную лошадь, вернулся к улице Лагарп, снова переехал через Сену по Мельничному мосту, проехал вдоль набережной, свернул на улицу Арбр-сек и постучал в дверь мэтра Ла Юрьера.
Ла Моль сидел в знакомой нам зале и писал длинное любовное письмо, а кому писал — понятно. Коконнас в кухне вместе с мэтром Ла Юрьером наблюдал, как жарились на вертеле шесть куропаток, и спорил со своим приятелем трактирщиком о том, когда их надо снимать с вертела.
В это время постучался Генрих. Грегуар открыл дверь, отвел лошадь в конюшню, а приезжий вошел в залу, так топая сапогами по полу, точно хотел размять затекшие ноги.
— Эй! Мэтр Ла Юрьер! — крикнул Ла Моль, не поднимая головы от своего письма. — Вас тут спрашивает какой-то дворянин.
Ла Юрьер вошел, осмотрел Генриха с головы до ног, и так как плащ из грубого сукна не внушал ему большого уважения, спросил:
— Кто вы такой?
— Вот чудак! — сказал Генрих. — Вон тот дворянин сказал же вам, что я гасконский дворянин и приехал в Париж выслужиться при дворе.
— Что вам угодно?
— Комнату и ужин.
— Хм! У вас есть лакей? — задал Ла Юрьер свой обычный вопрос.
— Нет, — ответил Генрих, — но я возьму лакея, как только выслужусь.
— Я не сдаю господских комнат без лакейских, — ответил Ла Юрьер.
— Даже если я предложу вам за ужин золотой, с тем чтобы за остальное рассчитаться завтра?
— Ого! Уж очень вы щедры, дворянин! — сказал Ла Юрьер, подозрительно глядя на Генриха.
— Нет; собираясь провести вечер и ночь в вашей гостинице, которую мне очень хвалил один наш землевладелец, я пригласил сюда поужинать со мной моего приятеля. У вас есть хорошее арбуасское вино?
— У меня есть такое, какого не пивал и сам Беарнец.
— Отлично! Я заплачу за него отдельно. A-а! Вот и мой приятель!
В самом деле, дверь отворилась и пропустила другого дворянина, на несколько лет постарше первого, с длиннейшей шпагой на боку.
— Ага! Вы точны, мой юный друг! Явиться минута в минуту — это совершенно замечательно для человека, проделавшего двести лье, — сказал вошедший.
— Это ваш приглашенный? — спросил Ла Юрьер.
— Да, — ответил приехавший первым, подходя к молодому человеку с длинной шпагой и пожимая ему руку, — приготовьте нам поужинать.
— Здесь или в вашей комнате?
— Где хотите.
— Хозяин! — позвал Ла Моль. — Избавьте нас от этих гугенотских рож; нам с Коконнасом нельзя будет говорить при них о своих делах.
— Эй! Накройте ужин в комнате номер два, на четвертом этаже, — приказал Ла Юрьер. — Идите наверх, господа.
Двое приезжих последовали за Грегуаром, шедшим впереди и освещавшим путь.
Ла Моль смотрел им вслед, пока они не скрылись; обернувшись, он увидел, что Коконнас высунул голову из кухни, широко раскрыв глаза и разинув рот от изумления.
Ла Моль подошел к нему.
— Дьявольщина! Видел? — спросил Коконнас.
— Что?
— Двух дворян?
— И что же?
— Готов поклясться, что это…
— Кто?
— Да… король Наваррский и человек в вишневом плаще.
— Клянись чем хочешь, но не громко.
— Ты тоже узнал?
— Конечно.
— Зачем они сюда пришли?
— Какие-нибудь любовные делишки.
— Ты думаешь?
— Уверен.
— Я больше люблю хорошие удары шпагой, а не любовные делишки. Сейчас я был готов поклясться, а теперь бьюсь об заклад…
— О чем?
— Что тут какой-нибудь заговор.
— Э! Ты с ума сошел.
— Я тебе говорю…
— А я тебе говорю, что если они заговорщики, то это их дело.
— Да, правда. Ведь я больше не служу у Алансона. Пускай себе улаживают свои дела, как хотят.
Между тем куропатки достигли, по-видимому, той степени готовности, какую любил Коконнас, поэтому пьемонтец, рассчитывавший на них как на главное блюдо своего ужина, позвал мэтра Ла Юрьера снять их с вертела.
В это время Генрих Наваррский и де Муи устроились у себя в комнате.
— Сир, вы видели Ортона? — спросил де Муи, когда Грегуар накрыл на стол.
— Нет, но я получил записку, которую он положил за зеркало. Мне думается, что мальчик испугался; дело в том, что его застала там Екатерина, поэтому он убежал, не дожидаясь меня. Сначала я встревожился, когда Дариола сказала мне, что королева-мать долго разговаривала с Ортоном.
— О, это не опасно. Он парень изворотливый, и, хотя королева-мать знает свое дело, он обведет ее вокруг пальца, я уверен.
— А вы, де Муи, видели его потом? — спросил Генрих Наваррский.
— Нет, но я его увижу сегодня: в полночь он должен зайти сюда за мной и принести мне аркебузу, а по дороге он мне все расскажет.
— Что за человек был на углу улицы Матюрен?
— Какой человек?
— Тот, что дал мне плащ и лошадь; вы в нем уверены?
— Это один из самых преданных нам людей. А кроме того, он вас не знает, сир, и остается в неведении, с кем имел дело.
— Значит, мы можем говорить о наших делах совершенно спокойно?
— Конечно. Кроме того, нас сторожит Ла Моль.
— Чудесно. Герцог Алансонский не хочет уезжать, он очень ясно высказался на этот счет. Избрание герцога Анжуйского польским королем и нездоровье короля Карла изменили все его намерения.
— Так это он провалил наш план?
— Да.
— А он не выдаст нас?
— Пока нет, но предаст при первом удобном случае.
— Трусливая душонка! Предательский умишко! Почему он не отвечал на письма, которые я ему писал?
— Для того, чтобы иметь вещественные доказательства, но не давать их. А пока все проиграно, не так ли, де Муи?
— Наоборот, сир, все выиграно. Вы хорошо знаете, что гугенотская партия, кроме небольшой группы сторонников принца Конде, стояла за вас, а входя в сношения с герцогом Алансонским, пользовалась им только как щитом. И вот со времени торжественного приема польских послов я успел всех их вновь объединить и связать с вашей судьбой. Чтобы бежать с герцогом Алансонским, вам было достаточно ста человек; теперь я завербовал пятьсот, через неделю они будут готовы и расставлены отрядами вдоль дороги на По. Это будет уже не бегство, а отступление. Сир, довольно с вас пятисот человек? Будете ли вы чувствовать себя в безопасности с такою армией?
Генрих улыбнулся и, хлопнув его по плечу, сказал:
— Ты-то, де Муи, знаешь, и знаешь только ты один: король Наваррский по свойству своей натуры совсем не так пуглив, как некоторые думают.