— Раз она спасается бегством, значит, слышит то, чего не слышишь ты.
Вскоре глухой, чуть слышный шорох пронесся по траве; для малоразвитого слуха это был ветер; для наших всадников — отдаленный галоп лошадей.
Ла Моль мгновенно вскочил на ноги:
— Это сюда! Тревога!
Коконнас встал спокойнее; казалось, живость пьемонтца переселилась в душу Ла Моля и, наоборот, — его беспечность перешла в друга. Было заметно, что один действовал с воодушевлением, а другой — неохотно.
Наконец ритмичный, ровный топот уже отчетливо дошел до слуха обоих, послышалось лошадиное ржание; их лошади, стоявшие оседланными в десяти шагах от них, насторожили уши, и тотчас по тропинке промчалась белым призраком фигура всадницы, обернулась и, подав им какой-то знак, скрылась.
— Королева! — вскрикнули оба разом.
— Что это значит? — спросил Коконнас.
— Она сделала рукой так, — ответил Ла Моль, — что значит: «Сейчас».
— Она сделала так, — возразил Коконнас, — что значит: «Уезжайте».
— Ее знак обозначает: «Ждите меня».
— Ее знак обозначает: «Спасайтесь».
— Хорошо, — сказал Ла Моль, — пусть каждый действует по своему убеждению. Ты уезжай, а я останусь.
Коконнас пожал плечами и снова улегся на траву.
В ту же минуту со стороны, противоположной той, куда умчалась королева, по той же тропке проскакал, отдав поводья, отряд всадников, в которых оба друга узнали пылких, непримиримых протестантов. Их лошади скакали, как те кобылки, о которых говорится в книге Иова. Всадники мелькнули и исчезли.
— Черт! Дело серьезное! — сказал Коконнас, вставая. — Едем в павильон Франциска Первого.
— Ни в коем случае! — ответил Ла Моль. — Если наше дело открылось, то все внимание короля будет прежде всего обращено на этот павильон! Ведь общий сбор назначен там.
— На этот раз ты абсолютно прав, — пробурчал Коконнас.
Едва пьемонтец произнес эти слова, как между деревьями молнией промелькнул какой-то всадник и, прыгая через водомоины, кусты, поваленные деревья, доскакал до молодых людей. В этой безумной скачке он правил лошадью только коленями, а в руках держал по пистолету.
— Де Муи! — тревожно крикнул Коконнас, сразу став беспокойнее Ла Моля. — Де Муи бежит! Значит, надо спасаться!
— Живей! Живей! — крикнул гугенот. — Удирайте; все пропало! Я нарочно сделал крюк, чтобы вас предупредить. Бегите!
Так как де Муи все это крикнул на скаку, то был уже далеко, когда Ла Моль и Коконнас вполне усвоили значение его слов.
— А королева? — крикнул ему вслед Ла Моль.
Но вопрос молодого человека повис в воздухе: де Муи уже не мог его услышать, а тем более — ответить.
Коконнас сразу принял решение. Пока Ла Моль стоял, не двигаясь и следя глазами за де Муи, мелькавшим вдалеке среди ветвей, которые то раздвигались перед ним, то вновь смыкались, Коконнас побежал за лошадьми, привел их, вскочил на свою лошадь, бросил поводья от другой на руки Ла Молю и приготовился дать шпоры.
— Ну же! Ну! Ла Моль! Ты слышал, что кричал де Муи: «Бегите!» А де Муи зря не скажет! Бежим! Бежим, Ла Моль!
— Подожди, — ответил Ла Моль, — ведь мы сюда явились ради какой-то цели.
— Во всяком случае, не ради той, чтоб нас повесили! — настаивал Коконнас. — Советую не терять времени. Догадываюсь: ты сейчас займешься риторикой и начнешь толковать на все лады понятие «бежать», говорить о Горации, бросившем свой щит, и об Эпалинонде, который вернулся на щите. Я же говорю тебе просто: когда бежит де Муи де Сен-Фаль, каждый имеет право убежать.
— Ему не поручали увезти королеву Маргариту, — возразил Ла Моль, — и де Муи де Сен-Фаль не влюблен в нее.
— Дьявольщина! И хорошо делает, раз эта любовь внушает те глупости, какие ты, я вижу, намерен совершить. Пусть пятьсот тысяч чертей унесут в преисподнюю любовь, которая может стоить жизни двум честным людям! «Смерть дьяволу!» — как говорит король Карл. Мы, дорогой мой, заговорщики, а когда заговорщикам не повезло — им надо утекать. Садись! Садись, Ла Моль!
— Беги, я тебе не мешаю, а даже прошу. Твоя жизнь дороже моей. Так и спасай ее.
— Лучше скажи: «Коконнас, пойдем на виселицу вместе», но не говори: «Коконнас, убегай один».
— Нет, дорогой мой, — возразил Ла Моль, — веревка — это для мужиков, а не для таких дворян, как мы.
— Я начинаю думать, — сказал Коконнас, — что недаром совершил один предусмотрительный поступок.
— Какой?
— Подружился с палачом.
— Ты стал зловещим, дорогой Коконнас.
— Ладно, что мы будем делать? — раздраженно спросил пьемонтец.
— Найдем королеву.
— Где?
— Не знаю… Найдем короля!
— Где?
— Не знаю. Но мы найдем их и вдвоем сделаем то, чего не смогли или не посмели сделать пятьдесят человек.
— Ты играешь на моем самолюбии, Гиацинт, это плохой знак!
— Тогда — на лошадей, и бежим.
— Вот так-то лучше!
Ла Моль повернулся к лошади и взялся за седельную луку, но в то мгновение, когда он вставлял ногу в стремя, чей-то повелительный голос крикнул:
— Стой! Сдавайтесь!
Тотчас из-за деревьев показалась голова, потом другая, потом еще тридцать; это легкие конники, спешившись и двигаясь ползком сквозь вереск, обыскивали лес.
— Что я тебе говорил? — прошептал Коконнас.
Ла Моль ответил каким-то сдавленным рычанием.
Конники были еще шагах в тридцати от двух друзей.
— Слушайте, в чем дело? — крикнул Коконнас лейтенанту конников.
Лейтенант скомандовал взять их на мушку. В это время Коконнас шепнул Ла Молю:
— Садись! Еще есть время. Прыгай на лошадь, как делал сотни раз, и скачем.
Затем, обернувшись к конникам, он крикнул:
— Какого черта, господа? Не стреляйте, вы можете убить своих друзей!
И опять шепнул Ла Молю:
— Сквозь чащу стрельба плохая; они выстрелят и промахнутся.
— Нельзя! — ответил Ла Моль. — Мы не сможем увести с собой лошадь Маргариты и двух мулов, а они привлекут королеву к ответу; на допросе же я отведу от нее всякое подозрение. Скачи один, мой друг, скачи!
— Господа, — крикнул Коконнас, вынимая шпагу и поднимая ее вверх, — мы сдаемся!
Конники подняли вверх стволы мушкетонов.
— Но прежде разрешите спросить, почему мы должны сдаваться?
— Об этом вы узнаете у короля Наваррского.
— Какое преступление мы совершили?
— Об этом вам скажет его высочество герцог Алансонский.
Коконнас и Ла Моль переглянулись: имя их общего врага не могло действовать успокаивающе в подобных обстоятельствах.
Но как бы то ни было, ни один из них не оказал сопротивления. Коконнасу было предложено слезть с лошади, что он и выполнил беспрекословно. Затем обоих поместили в середину кольца из конников и повели по дороге к павильону Франциска I.
— Ты хотел посмотреть на павильон Франциска Первого? — сказал Коконнас, увидев в просвет между деревьями очаровательную готическую постройку. — Так похоже на то, что ты его увидишь.
Ла Моль ничего не ответил, а только пожал пьемонтцу руку.
Рядом с прелестным павильоном, выстроенным при Людовике XII, но названным в честь Франциска I, который постоянно назначал в нем сбор охотников, недавно был построен еще домик для выжлятников, но сейчас, за стеной сверкавших мушкетонов, алебард и шпаг, он был почти не виден, как кучка вырытой кротом земли за стеной золотистой нивы.
В этот домик и отвели пленников.
Теперь бросим свет на очень туманное, в особенности для двух пленников, положение вещей, рассказав о том, что происходило до их ареста.
Как было условлено, дворяне-гугеноты собрались в павильоне Франциска I, отперев его ключом, который, как мы знаем, был у де Муи. Вообразив себя хозяевами леса, они выставили кое-где дозорных, но легкие конники сменили белые перевязи на красные и благодаря этой хитроумной выдумке командира де Нансе неожиданным налетом сняли всех дозорных без единого выстрела.
После этого конники продолжали двигаться облавой, окружая павильон; однако де Муи, ждавший короля Наваррского в конце дороги Фиалок, заметил, что красные перевязи не идут, а крадутся по-волчьи, и это сразу возбудило в нем подозрение. Он отъехал в сторону, чтобы его не увидали, и обратил внимание на то, что они все более сужают круг, — очевидно, с целью прочесать лес и охватить все место сбора.
В это же время в конце главной дороги он различил маячившие вдалеке белые эгретки и сверкающие аркебузы королевской охраны. Наконец он увидел и короля Карла, а в другой стороне — и короля Наваррского. Тогда он взмахнул крест-накрест своей шляпой, что было условным сигналом, означавшим: «Все пропало!»
Поняв его сигнал, король Наваррский повернул обратно и скрылся. Тотчас же де Муи вонзил шпоры в бока лошади, пустился удирать и на скаку предупредил Коконнаса и Ла Моля.
Карл, заметивший отсутствие Генриха и Маргариты, направился в сопровождении герцога Алансонского к павильону Франциска I, желая лично посмотреть, как Генрих и Маргарита будут выходить из домика выжлятников, куда он приказал запереть не только тех, кто находился в павильоне, но и тех, кто встретится в лесу.
Герцог Алансонский, вполне уверенный в успехе, скакал рядом с королем, страдавшим от острых болей, усиливавших его плохое настроение.
— Ну! Ну! Давайте поскорее, — сказал король, подъехав. — Я тороплюсь домой. Тащите этих нечестивцев из их норы. Сегодня день святого Власия, а он в родстве со святым Варфоломеем.
По слову короля стена из пик и аркебуз пришла в движение: всех гугенотов, захваченных в лесу и в павильоне, вывели наружу. Но среди них не было ни Маргариты, ни короля Наваррского, ни де Муи.
— Ну, а где же Генрих? Где Марго? — спросил король. — Вы, Алансон, ручались мне, что они здесь, и — смерть чертям! — подайте их!
— Сир, короля Наваррского и королевы мы даже не видали, — ответил де Нансе.
— Да вон они, — сказала герцогиня Неверская.
Действительно, в конце тропинки, со стороны реки, появились Генрих и Маргарита — оба спокойные, как ни в чем не бывало: держа на руке по соколу и любовно прижимаясь один к другому, они скакали бок о бок с таким искусством, что создавалось