Маргарита быстро пошла по коридору. Но в конце коридора она обернулась и посмотрела, не идет ли сзади г-жа де Сов. Г-жа де Сов шла за ней.
Увидев, что она свернула на лестницу, которая вела в ее комнаты, королева Наваррская направилась к королеве-матери.
Вся обстановка в Лувре изменилась: вместо толпы придворных, которые, почтительно приветствуя королеву, уступали ей дорогу, Маргарита все время натыкалась то на дворцовых стражников с окровавленными протазанами и в одежде, забрызганной кровью, то на дворян в разорванных плащах, с лицами, почерневшими от пороха; они разносили приказания и депеши — одни входили, другие выходили, и все эти люди, сновавшие по галереям, напоминали огромный страшный муравейник.
Маргарита все же быстро продвигалась вперед и наконец дошла до передней покоев королевы-матери. Но переднюю охраняли два ряда солдат, не пропускавших никого, кроме тех, кто знал особый пароль.
Маргарита тщетно пыталась пробраться сквозь эту живую изгородь. В дверь, которая то и дело отворялась и затворялась, она видела Екатерину, помолодевшую от нахлынувших на нее забот и такую деятельную, словно ей было двадцать лет; она получала письма, распечатывала их, писала, раздавала приказания, одним что-то говорила, другим улыбалась, награждая более дружеской улыбкой тех, кто больше других был запылен и обагрен кровью.
И всю эту страшную суматоху, с шумом перекатывавшуюся по Лувру, покрывали доносившиеся с улицы и все учащавшиеся ружейные выстрелы.
«Мне ни за что не проникнуть к ней. Лучше, не теряя времени, пойти к брату», — подумала Маргарита после трех безуспешных попыток пройти сквозь ряды алебардщиков.
В это время мимо шел герцог де Гиз; он только что сообщил королеве-матери о смерти адмирала и теперь возвращался продолжать бойню.
— Генрих! — окликнула его Маргарита. — Где король Наваррский?
Герцог с удивленной усмешкой взглянул на Маргариту, поклонился и молча вышел в сопровождении своих телохранителей.
Маргарита догнала одного командира, который уже выходил из Лувра, но перед выходом приказал солдатам зарядить аркебузы.
— Где король Наваррский? — спросила она. — Ваша светлость, где король Наваррский?
— Не знаю, я не из охраны его величества, — ответил командир.
— А-а, дорогой Рене! — воскликнула Маргарита, увидев парфюмера Екатерины. — Вы… вы от королевы-матери?.. Не знаете ли, что сталось с моим мужем?
— Сударыня, вы не можете не помнить, что его величество король Наваррский отнюдь не друг мне… Даже говорят, — добавил он с гримасой, скорее напоминавшей оскал, нежели улыбку, — будто он смеет обвинять меня в том, что я в соучастии с королевой Екатериной отравил его мать.
— Нет! Нет! Милейший Рене, не верьте этому! — воскликнула Маргарита.
— О! Мне это безразлично, сударыня! — ответил парфюмер, — ни король Наваррский, ни его сторонники теперь уже никому не страшны!
Он повернулся к Маргарите спиной.
— Господин де Таванн! Господин де Таванн! — закричала Маргарита проходившему Таванну. — Прошу вас, на одну секунду!
Таванн остановился.
— Где Генрих Наваррский? — спросила Маргарита.
— Где? Думаю, что разгуливает в городе вместе с герцогом Алансонским и принцем Конде, — громко ответил Таванн и чуть внятно, так, чтобы его слышала только Маргарита, добавил:
— Ваше прекрасное величество! Если вам угодно видеть того, за чье место я отдам жизнь, постучитесь в Оружейную палату короля.
— Спасибо, спасибо, Таванн! Благодарю вас, я сейчас же иду туда! — ответила Маргарита, уловившая из слов Таванна только это важное для себя указание.
Маргарита побежала к королю.
«После того, что я обещала ему, после того, как он обошелся со мной в ту ночь, когда неблагодарный Генрих де Гиз прятался у меня в кабинете, я не могу допустить его гибели!» — шептала она.
Она постучалась в двери королевских покоев, но за дверью стояли два отряда дворцовой стражи.
— К королю входа нет, — сказал подошедший быстрым шагом офицер.
— А мне? — спросила Маргарита.
— Приказ для всех.
— Но я королева Наваррская! Я его сестра!
— Приказ не допускает исключений; примите мои извинения.
И офицер запер дверь.
— Он погиб! — воскликнула Маргарита, встревоженная зловещим видом всех этих людей, или дышавших местью, или непреклонных. — Да, да, теперь все понятно… Из меня сделали приманку… Я — ловушка, в которую поймали гугенотов и теперь избивают… Ну нет! Я все-таки войду, хотя бы мне грозила смерть!
Маргарита, как сумасшедшая, мчалась по коридорам и галереям, и вдруг, пробегая мимо одной дверки, услышала тихую, почти мрачную песнь — до того она была монотонна. Кто-то за дверью дрожащим голосом пел кальвинистский псалом.
— Ах, это милая Мадлон, кормилица моего брата — короля! Это она!.. — воскликнула Маргарита и хлопнула себя по лбу, озаренная внезапно возникшей у нее мыслью. — Господь, покровитель всех христиан, помоги мне! И Маргарита, не теряя надежды, тихонько постучалась в дверку.
Когда Генрих Наваррский, получив предупреждение от Маргариты и поговорив с Рене, все-таки вышел от королевы-матери, хотя милая собачка Фебея, как добрый гений, старалась удержать его, он встретил нескольких дворян-католиков, которые, под тем предлогом, что хотят оказать ему почет, проводили Генриха до его покоев, где его поджидало человек двадцать гугенотов и, коль уж скоро они собрались у молодого короля, они решили не покидать его, ибо за несколько часов до этой роковой ночи предчувствие беды ощущалось в Лувре. Они остались, и никто и не думал их тревожить. Но при первом ударе колокола на Сен-Жермен-Л'Осеруа, похоронным звоном отдавшемся в сердцах этих людей, вошел Таванн и в гробовой тишине объявил Генриху, что король Карл IX желает с ним поговорить.
Никто не пытался оказать сопротивление, да такая мысль даже в голову никому не пришла. В галереях и коридорах Лувра полы скрипели под ногами солдат, которых внутри здания и во дворе собралось около двух тысяч. Генрих Наваррский, простившись с друзьями, которых ему не суждено было увидеть вновь, пошел за Таванном — тот проводил его до маленькой галереи, прилегающей к королевским покоям, и оставил его одного, безоружного, с тяжелым сердцем, изнемогавшим от страха.
Король Наваррский провел так, минута за минутой, два страшных часа, со все возрастающим ужасом прислушиваясь к звукам набата и грохоту выстрелов, видя в застекленное решетчатое оконце, как в зареве пожара или при свете факелов мелькали убийцы и беглецы, но не понимая, что значат и эти вопли отчаяния, и эти крики ярости: несмотря на то, что он хорошо знал Карла IX, королеву-мать и герцога де Гиза, он все же и представить себе не мог, какая страшная драма разыгрывается в эти часы.
Генрих не отличался храбростью, но у него было Другое, более ценное качество — сила духа: он боялся опасности, но с улыбкой шел ей навстречу в сражении — в открытом поле, при свете дня, на глазах у всех, под резкую гармонию труб и вибрирующую, глухую барабанную Дробь… А здесь он был безоружен, одинок, взаперти, в полутьме, где еле-еле можно было разглядеть врага, подкравшегося незаметно, и сталь, готовую разить. Эти два часа остались, пожалуй, самыми жестокими часами в его жизни.
Когда Генрих уже начал понимать, что, по всей вероятности, происходит заранее обдуманное избиение, вдруг, к великому его смятению, за ним пришел какой-то капитан и повел его по коридору в покои короля. Едва они подошли к двери, как она отворилась, пропустила их и тотчас, как по волшебству, затворилась за ними; капитан ввел Генриха в Оружейную палату к Карлу IX.
Король сидел в высоком кресле, положив руки на подлокотники и опустив голову на грудь. При звуке шагов вновь прибывших Карл IX поднял голову, и Генрих заметил крупные капли пота, выступившие у него на лбу.
— Добрый вечер, Анрио! — резко произнес молодой король. — Ла Шатр, оставьте нас!
Капитан вышел.
С минуту продолжалось мрачное молчание.
Генрих тревожно оглядел комнату и убедился, что он остался наедине с королем.
Вдруг Карл IX поднялся с кресла.
— Черт подери, Анрио! Вы рады, что вы сейчас со мной? — резким движением головы откидывая белокурые волосы и вытирая лоб, спросил он.
— Конечно, государь, — отвечал король Наваррский, — я всегда счастлив быть с вашим величеством.
— Лучше быть здесь, чем там, а? — заметил Карл IX, не столько отвечая на любезность зятя, сколько следуя течению своей мысли.
— Государь, я не понимаю… — начал король Наваррский.
— Взгляните — и поймете!
Король подбежал, вернее — подскочил к окну. Подтащив к себе своего перепуганного зятя, он указал ему на жуткие силуэты палачей на палубе какой-то барки, где они резали или топили свои жертвы, которых к ним приводили ежеминутно.
— Скажите же, ради Бога, что происходит? — спросил мертвенно-бледный Генрих.
— Меня избавляют от гугенотов, — ответил Карл IX. — Видите вон там, над Бурбонским дворцом, дым и пламя? Это дым и пламя пожара в доме адмирала. Видите труп, который добрые католики волокут на разодранном матраце? Это труп зятя адмирала, труп вашего друга Телиньи.
— Что это значит?! — воскликнул король Наваррский, тщетно ища у себя на боку рукоятку кинжала и содрогаясь от стыда и гнева, ибо он чувствовал в словах Карла издевательство и угрозу одновременно.
— Это значит, что я не желаю, чтобы меня окружали гугеноты! — закричал Карл IX, внезапно придя в ярость и страшно побледнев. — Теперь вам понятно, Генрих? Разве я не король? Не властелин?
— Но, ваше величество…
— Мое величество избивает и уничтожает сейчас всех некатоликов! Такова моя воля! Вы не католик? — крикнул Карл IX, в котором гнев все время нарастал, как некий чудовищный морской прилив.
— Государь! Вспомните ваши слова: «Мне нет дела до вероисповедания тех, кто верно мне служит!» — сказал Генрих.
— Ха-ха-ха! — залился зловещим смехом Карл. — Ты, Анрио, просишь меня вспомнить мои слова! Verba volant