Екатерина вздрогнула; в ее глазах сверкнула молния.
— Скажите прямо, — воскликнула она, — что вы хотите удалить Генриха Анжуйского, скажите прямо, что вы не любите своего брата!
— Ха-ха-ха! — Карл рассмеялся нервным смехом. — Так вы догадались, что я хочу его удалить? Так вы догадались, что я не люблю его? А хотя бы и так! Любить брата! А за что? Ха-ха-ха! Вы что, смеетесь?.. — По мере того как он говорил, на его бледных щеках все ярче выступал лихорадочный румянец. — А он меня любит? А вы, вы меня любите? Да разве меня кто-нибудь когда-нибудь любил, кроме моих собак, Мари Туше и моей кормилицы? Нет, нет! Я не люблю брата! Я люблю только себя, слышите? И не мешаю моему брату поступать так же!
— Государь, — заговорила Екатерина, разгорячившись в свою очередь. — Если вы раскрыли мне свою душу, те и я должна раскрыть вам свою! — Вы поступаете, как государь слабый, как монарх, который слушается неразумных советов; вы удаляете вашего второго брата — естественную поддержку трона, человека, который, в случае какого-либо несчастья с вами, во всех отношениях достоин стать вашим преемником, когда французская корона окажется свободной; ведь вы сами сказали, что Алансон молод, неспособен, слаб духом, больше того — трус! Вы понимаете, что следом за ними появляется Беарнец?
— А, черт! — воскликнул Карл. — Мне-то какое дело, что произойдет, когда не будет меня? Вы говорите, что следом за моими братьями появится Беарнец? Тем лучше, черт возьми!.. Я сказал, что не люблю никого… Неправда: я люблю Анрио! Да, да, люблю доброго Анрио! У него честные глаза, у него теплая рука! А я вижу вокруг только лживые глаза и ледяные руки! Я готов поклясться, что он не способен на предательство. А кроме всего прочего, я обязан вознаградить Анрио за его утрату: у него отравили мать, — бедный малый! — и, как я слышал, это сделал кто-то из моей семьи. А кроме того, я чувствую себя превосходно. Но если я заболею, я позову его, я потребую, чтобы он не отходил от меня, я ни от кого ничего не приму, кроме как из его рук, а перед смертью провозглашу его королем Франции и Наварры!.. И — клянусь брюхом папы! — один он не будет радоваться моей смерти, как мои братья, а будет плакать или хоть сделает вид, что плачет!
Молния, упавшая к ногам Екатерины, не так ужаснула бы ее, как эти слова. Совершенно подавленная, она блуждающим взором смотрела на Карла и лишь через несколько секунд воскликнула:
— Генрих Наваррский! Генрих Наваррский — французский король, в нарушение прав моих детей! Матерь Божья! Посмотрим! Так вы для этого хотите услать моего сына?
— Вашего сына!.. А я чей? Сын волчицы, как Ромул! — воскликнул Карл, дрожа от гнева и сверкая глазами так, как если бы в них загорелись огни. — Ваш сын?! Верно! Французский король — вам не сын: у французского короля нет братьев, у французского короля нет матери, у французского короля есть только подданные! Французскому королю нужны не чувства, а воля! Он обойдется и без любви, но потребует повиновения!
— Государь, вы не так меня поняли. Я назвала своим сыном того, который должен меня покинуть. Сейчас я люблю его больше, потому что боюсь потерять его. Разве это преступление, если мать не хочет, чтобы сын ее покинул?
— А я вам говорю, что он вас покинет, что он покинет Францию, что он отправится в Польшу! И это будет через два дня! А если вы скажете еще одно слово, то это произойдет завтра. А если вы не склоните голову, если вы не перестанете грозить мне глазами, я удавлю его вечером, как вы хотели вчера, чтобы мы удавили любовника вашей дочери! Только уж его-то я не упущу, как упустили мы Ла Моля!
Перед лицом такой угрозы Екатерина опустила голову, но тут же подняла ее.
— Ах, бедное дитя мое! — воскликнула она. — Твой брат хочет убить тебя! Хорошо! Будь покоен; твоя мать защитит тебя!
— А-а! Издеваться надо мной! — крикнул Карл. — Клянусь кровью Христовой, он умрет не вечером, не в тот час, а сию минуту! Оружие! Кинжал! Нож! А-а!
Тщетно отыскивая взглядом вокруг себя то, чего он требовал, Карл заметил на поясе матери кинжальчик; он схватил его, выдернул из шагреневых с серебряной инкрустацией ножен и выбежал из комнаты, чтобы заколоть Генриха Анжуйского, где бы он ни был. Но когда он выбежал в переднюю, силы его, истощенные сверхчеловеческим напряжением, мгновенно оставили его, — он протянул руку, выронил острое оружие, которое вонзилось в пол, жалобно вскрикнул, тело его обмякло, и он покатился по полу.
В то же мгновение кровь хлынула у него из горла и из носа.
— Господи Иисусе! — прохрипел он. — Они меня убивают! Ко мне! Ко мне!
Екатерина, которая проследовала за ним, видела, как он упал; сперва она смотрела на него безучастно, не трогаясь с места, затем опомнилась, движимая не материнской любовью, а затруднительностью своего положения, открыла дверь и закричала:
— Королю плохо! Помогите! Помогите!
На крик сбежалась целая толпа слуг, офицеров, придворных и окружила молодого короля. Но всех опередила какая-то женщина, которая, растолкав всех зрителей, бросилась вперед и приподняла бледного как смерть Карла.
— Кормилица, меня хотят убить, убить! — пролепетал Карл, обливаясь потом и кровью.
— Убить тебя, мой Карл? — воскликнула кормилица, пробегая по окружающим таким взглядом, от которого попятились все, не исключая даже Екатерины. — Кто хочет тебя убить?
Карл тихо вздохнул и потерял сознание.
— Ай-ай! Как плохо королю! — сказал Амбруаз Паре, за которым послали немедленно.
«Теперь ему волей-неволей придется отложить прием», — подумала непримиримая Екатерина.
Оставив короля, она направилась к своему второму сыну, с тревогой ожидавшему в молельне, чем кончится разговор, имевший для него столь важное значение.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Глава 1ГОРОСКОП
Рассказав Генриху Анжуйскому обо всем, что произошло, и выйдя из молельни, Екатерина застала у себя в комнате Рене.
Королева встретилась со своим астрологом в первый раз после того, как она побывала у него в лавке на мосту Михаила Архангела; Рене она написала накануне, и теперь он сам принес ответ на ее записку.
— Ну как? Вы его видели? — спросила королева.
— Да.
— Как он себя чувствует?
— Скорее лучше, чем хуже.
— А может он говорить?
— Нет, шпага перерезала ему гортань.
— Но я же вам сказала: пусть в таком случае напишет!
— Я попробовал, да он и сам старался изо всех сил, но его рука успела начертить только две неразборчивые буквы, а после этого он потерял сознание: у него вскрыта яремная вена, и от потери крови он совершенно обессилел.
— Вы видели эти буквы?
— Вот они.
Рене вынул из кармана бумагу и подал Екатерине, Екатерина поспешила развернуть ее.
— М и О[58], — сказала она. — Неужели это действительно Ла Моль, и всю эту комедию Маргарита разыграла только для отвода глаз?
— Сударыня, — заговорил Рене, — если бы я осмелился высказать свое мнение в таком деле, в каком даже ваше величество затрудняется определить свое, я бы сказал, что, по-моему, де Ла Моль слишком горячо влюблен, чтобы заниматься политикой серьезно.
— Вы так думаете?
— Да. А главное, он без памяти влюблен в королеву Наваррскую, и поэтому служить не за страх, а за совесть королю он не в состоянии: ведь настоящей любви без ревности не бывает.
— Так вы думаете, что он влюбился в нее по уши?
— Уверен.
— Он прибегал к вашей помощи?
— Да.
— Он просил у вас какого-нибудь любовного напитка, какого-нибудь приворотного зелья?
— Нет, мы занимались восковой фигуркой.
— Пронзенной в сердце?
— Пронзенной в сердце.
— Фигурка сохранилась?
— Да.
— Она у вас?
— У меня.
— Было бы любопытно, если бы все эти кабалистические заклинания и впрямь действовали так, как им это приписывают! — заметила Екатерина.
— Ваше величество, вы можете судить об этом лучше меня.
— Разве королева Наваррская любит Ла Моля?
— Так любит, что не щадит себя. Вчера она спасла его от смерти, рискуя своей честью и жизнью. Вы это видите и, однако, все еще сомневаетесь.
— В чем?
— В науке.
— Это потому, что ваша наука обманула меня, — сказала Екатерина, пристально глядя на Рене, — тот выдержал ее взгляд с поразительным самообладанием.
— В каком случае? — спросил он.
— О, вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать! Впрочем, быть может, дело тут не в науке, а в ученом.
— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — молвил флорентиец.
— А не выдыхаются ли ваши духи, Рене?
— Нет, если их изготовляю я, но если они проходят через другие руки, то возможно…
Екатерина усмехнулась и покачала головой.
— Ваш опиат подействовал чудесно, Рене: у госпожи де Сов никогда еще не было таких свежих, таких красных губ!
— Не стоит поздравлять с этим мой опиат. Баронесса де Сов, пользуясь правом всех хорошеньких женщин иметь капризы, больше не заговаривала со мной об опиате, а я после наставления вашего величества считал неудобным посылать его. Все коробочки, — те самые, которые вы видели, — стоят у меня дома, кроме одной, которая исчезла, но я не знаю, кто ее взял и с какой целью.
— Хорошо, Рене, когда-нибудь мы еще вернемся к этому, — сказала Екатерина, — а теперь поговорим о другом.
— Слушаю, ваше величество.
— Что нужно для того, чтобы определить продолжительность жизни человека?
— Прежде всего нужно знать день его рождения, его теперешний возраст и под каким знаком зодиака он появился на свет.
— А еще что?
— Нужны его волосы и кровь.
— Значит, если я вам принесу его волосы и кровь и скажу, под каким знаком он появился на свет, его возраст и день его рождения, вы определите, когда приблизительно он умрет?
— Да, с точностью до нескольких дней.
— Хорошо! Волосы у меня есть, кровь я достану.
— Этот человек родился днем или ночью?