— Эй! Накройте ужин в комнате номер два, на четвертом этаже, — приказал Ла Юрьер. — Идите наверх, господа, идите наверх!
Оба приезжих последовали за Грегуаром, шедшим впереди и освещавшим путь.
Ла Моль смотрел им вслед, пока они не скрылись; обернувшись, он увидел, что Коконнас высунул голову из кухни. Широко раскрытые глаза и разинутый рот придавали его лицу вид неописуемого изумления.
Ла Моль подошел к нему.
— Видал, черт побери? — спросил Коконнас.
— Что?
— Двух дворян?
— И что же?
— Готов поклясться, что это…
— Кто?
— Да… король Наваррский и человек в вишневом плаще.
— Клянись, если хочешь, только тихо.
— А, ты их тоже узнал?
— Конечно.
— Зачем они сюда пришли?
— Какие-нибудь любовные делишки.
— Ты так думаешь?
— Уверен.
— Я предпочитаю любовным делам хорошие удары шпагой. Я готов был поклясться, а теперь бьюсь об заклад…
— Из-за чего?
— Что тут какой-нибудь заговор.
— Э! Ты с ума сошел.
— Я тебе говорю…
— А я тебе говорю, что если они заговорщики, то это их дело.
— Что ж, это верно! Ведь я больше не служу у Алансона, так что пускай себе улаживают свои дела, как их душе угодно.
Так как куропатки достигли, по-видимому, той степени прожаренности, какую любил Коконнас, то пьемонтец, рассчитывавший на них как на самое лакомое блюдо своего ужина, позвал Ла Юрьера, чтобы тот снял их с вертела.
А в это время Генрих и де Муи устроились у себя в комнате.
— Государь! Вы видели Ортона? — спросил де Муи, когда Грегуар накрыл на стол.
— Нет, но я получил записку, которую он положил за зеркало. Я думаю, мальчик испугался; дело в том, что его застала там королева Екатерина, он и убежал, не дожидаясь меня. Я было немного встревожился, когда Дариола сказала мне, что королева-мать долго разговаривала с Ортоном.
— О! Это не опасно. Он ловкий постреленок, и, хотя королева-мать знает свое дело, он обведет ее вокруг пальца, я в этом уверен.
— А вы, де Муи, видели его потом? — спросил Генрих.
— Нет, но я увижу его сегодня: в полночь он должен зайти сюда за мной и принести мне добрый мушкет, а когда мы отсюда выйдем, он все мне расскажет.
— А что это за человек был на углу улицы Де-Матюрен?
— Какой человек?
— Человек, который дал мне лошадь и плащ; вы в нем уверены?
— Это один из самых преданных нам людей. А кроме того, он вас не знает, ваше величество, и даже не представляет себе, с кем он имел дело.
— Значит, мы можем говорить о наших делах совершенно спокойно?
— Вне всякого сомнения. А кроме того, Ла Моль на страже.
— Чудесно.
— Так что же сказал герцог Алансонский, государь?
— Герцог Алансонский не хочет уезжать, де Муи, он вполне ясно дал это понять. Избрание герцога Анжуйского на польский престол и нездоровье короля изменили все его намерения.
— Так это он разрушил наш план?
— Да.
— А он нас не выдаст?
— Пока нет, но выдаст при первом удобном случае.
— Трусливая душонка! Предательский умишко! Почему он не отвечал на письма, которые я ему писал?
— Для того, чтобы иметь доказательства, но не предъявлять их. А пока все проиграно, не так ли, де Муи?
— Напротив, государь, все выиграно. Вы прекрасно знаете, что гугенотская партия, кроме небольшой группы сторонников принца Конде, была за вас и сделала вид, что завязывает отношения с герцогом Алансонским только для того, чтобы он служил ей защитой. И вот, после приема послов, я их всех снова объединил и связал с вами. Ста человек было достаточно, чтобы бежать с герцогом Алансонским; теперь у меня пятьсот; через неделю они будут готовы и расставлены отрядами вдоль дороги на По. Это будет уже не бегство, а отступление. Государь! Вам довольно пятисот человек? Будете вы чувствовать себя в безопасности с таким войском?
Генрих улыбнулся и хлопнул его по плечу.
— Ты-то знаешь, де Муи, — и знаешь только ты один, — что король Наваррский от природы не так уж пуглив, как о нем думают, — сказал он.
— Боже мой! Я-то знаю, государь, и надеюсь, что уже недалек тот час, когда вся Франция будет знать это не хуже меня.
— Но когда люди составляют заговор, им нужен успех. Первое условие успеха — решимость, а чтобы к этой решимости присоединились быстрота, прямота, твердость, нужна уверенность в успехе.
— Превосходно! Государь, по каким дням бывает охота?
— Каждую неделю или каждые десять дней — или с гончими, или соколиная.
— А когда была последняя?
— Как раз сегодня.
— Значит, через неделю или через десять дней двор снова поедет на охоту?
— Вне всякого сомнения, а может, даже раньше.
— Выслушайте меня: по-моему, все совершенно успокоились — герцог Анжуйский уехал, о нем забыли и думать. Здоровье короля с каждым днем улучшается. Преследования нас, гугенотов, почти прекратились. Расстилайтесь перед королевой-матерью, расстилайтесь перед герцогом Алансонским, твердите ему все время, что не можете уехать без него, постарайтесь, чтобы он вам верил, — это самое трудное.
— Будь покоен, он поверит!
— А вы думаете, что он так доверяет вам?
— Господь с вами, вовсе нет. Но он верит всему, что говорит королева Наваррская.
— А королева служит нам искренне?
— О! У меня есть тому доказательства. А кроме того, она честолюбива, и наваррская корона, которой нет, жжет ей лоб.
— Хорошо. Тогда за три дня до охоты пришлите мне сказать, где она будет — в Бонди, в Сен-Жермене или в Рамбуйе; прибавьте, что вы готовы. А когда увидите, что впереди скачет де Ла Моль, следуйте за ним и мчитесь что есть духу. Только бы вам удалось выехать из лесу, а там пусть королева-мать, если ей захочется вас видеть, летит за вами вслед. Но я надеюсь, что ее нормандские лошади не увидят даже подков берберских лошадей и испанских жеребцов.
— Решено, де Муи.
— У вас есть деньги, государь?
Генрих сделал гримасу, какую делал всю жизнь, когда ему задавали этот вопрос.
— Не слишком много, но, по-моему, деньги есть у Марго.
— Все равно, ваши ли, ее ли, берите с собой как можно больше.
— А ты что будешь делать тем временем?
— После того, как я устрою дела вашего величества — а я занялся ими, как вы видели, добросовестно, — надеюсь, что вы, ваше величество, разрешите мне заняться моими делами?
— Конечно, де Муи, конечно! Но какие это у тебя «свои дела»?
— Сейчас скажу, государь. Ортон, — а он мальчик очень умный, я особенно рекомендую его вашему величеству — вчера сказал мне, что встретил около Арсенала этого разбойника Морвеля, который благодаря заботам Рене теперь поправился и греется на солнышке, как и подобает змее.
— Ага! Понимаю, — сказал Генрих.
— Понимаете? Это хорошо… Когда-нибудь вы станете королем, государь, и если вы тоже захотите кому-нибудь отомстить, то отомстите по-королевски. Я же солдат и буду мстить по-солдатски. Поэтому, как только наши делишки уладятся, что даст этому разбойнику еще пять-шесть дней на поправку, я пройдусь около Арсенала, пришпилю мерзавца к земле четырьмя хорошими ударами рапиры и тогда уеду из Парижа с меньшей тяжестью на сердце.
— Занимайся своими делами, мой Друг, занимайся, — сказал Беарнец. — Кстати, ты ведь доволен Ла Молем?
— О-о! Это очаровательный юноша, преданный вам душой и телом, государь! Вы можете на него положиться, как на меня… Молодец!..
— А главное — он умеет молчать. Он поедет с нами в Наварру, де Муи, а там мы подумаем, как мы сможем его вознаградить.
Едва успел Генрих со своей лукавой улыбкой произнести эти слова, как дверь отворилась, или, вернее, распахнулась, и тот, кого сейчас так расхваливали, появился бледный и возбужденный.
— Тревога, государь! Тревога! — крикнул Ла Моль. — Дом окружен!
— Окружен?! — воскликнул Генрих, вставая с места. — Кем?
— Королевскими стражниками!
— Ого! Видно, будет драка, — вытаскивая из-за пояса пистолеты, — сказал де Муи.
— Пистолеты, драка! А как вы одолеете пятьдесят человек? — возразил Ла Моль.
— Он прав, — сказал король, — и если бы нашелся какой-нибудь путь к отступлению…
— Он есть, он уже послужил мне однажды, и если вы, ваше величество, соблаговолите последовать за мной…
— А де Муи?
— И де Муи может последовать за нами, только поторопитесь оба.
На лестнице раздались шаги.
— Поздно, — сказал Генрих.
— Ах, если бы кто-нибудь задержал их минут на пять, я был бы готов ответить за жизнь короля! — воскликнул Ла Моль.
— Тогда отвечайте за нее, — сказал де Муи, — а я берусь их задержать. Идите, государь, идите!
— А как же ты?
— Не беспокойтесь, государь! Идите же!
Де Муи тут же спрятал тарелку, салфетку и стакан короля, чтобы можно было подумать, будто он ужинал один.
— Идемте, государь, идемте! — воскликнул Ла Моль, беря короля за руку и увлекая его к лестнице.
— Де Муи! Мой храбрый де Муи! — воскликнул Генрих, протягивая руку молодому человеку.
Де Муи поцеловал ему руку, вытолкнул его из комнаты и запер за ним дверь на задвижку.
— Да, да, понимаю, — заговорил Генрих, — он отдастся им в руки, а мы спасемся… Но какой черт мог нас выдать?
— Идемте, государь, идемте! Они уже на лестнице, на лестнице!
В самом деле, свет факелов пополз вверх по узкой лестнице, а снизу донеслось бряцанье шпаг.
— Скорее, государь, скорее! — сказал Ла Моль. Он вел короля в полной темноте, поднялся с ним двумя этажами выше, толкнул дверь в какую-то комнату, запер ее на задвижку и отворил окно в соседней комнате.
— Ваше величество, вас не очень пугает путешествие по крышам? — спросил он.
— Это меня-то? Охотника за сернами? Да что вы! — возразил Генрих.
— Тем лучше! Тогда идите за мной, ваше величество; дорогу я знаю и буду служить вам проводником.
— Идите, идите, — сказал Генрих, — я следую за вами. Ла Моль первым перелез через подоконник и пошел по широкой закраине крыши, служившей кровельным желобом, в конце которого он обнаружил некую лощину, образуемую двумя крышами; в эту лощину открывалась дверь необитаемого чердака.