Карл обернулся со страшным проклятием. Добычей, которую схватил Актеон, оказалась драгоценная книга о соколиной охоте, коей, как мы уже сказали, существовало лишь три экземпляра в мире.
Наказание соответствовало преступлению.
Карл схватил арапник, и свистящий ремень тройным кольцом обвился вокруг животного. Актеон взвизгнул и залез под стол, покрытый огромным ковром и служивший ему убежищем.
Карл поднял книгу и с радостью увидел, что не хватает только одной страницы, да и на той был не текст, а гравюра.
Он аккуратно поставил книгу на полку, где Актеон не мог ее достать. Герцог Алансонский смотрел на него с беспокойством. Ему очень хотелось, чтобы книга, выполнившая свою страшную миссию, теперь ушла из рук Карла.
Пробило шесть часов.
Это был час, когда король должен был спуститься во двор, запруженный лошадьми в богатой сбруе, мужчинами и женщинами в богатых костюмах. Сокольничьи держали на руке соколов в клобучках; у нескольких доезжачих висели через плечо рога, на случай, если королю надоест охота с ловчими птицами и он захочет, как это не раз бывало, поохотиться на косулю или лань.
Король спустился вниз, предварительно заперев дверь в Оружейную палату. Герцог Алансонский, следивший за каждым его движением горящим взглядом, видел, как он положил ключ в карман.
Спускаясь по лестнице, король остановился и приложил руку ко лбу.
Ноги герцога Алансонского дрожали не меньше, чем ноги короля.
— Мне кажется, будет гроза, — сказал герцог.
— Гроза в январе? Вы с ума сошли! — сказал Карл. — У меня кружится голова, кожа у меня сухая. Нет, я просто устал, вот и все.
И добавил вполголоса:
— Они меня убьют своей ненавистью и своими заговорами.
Но, как только король ступил на двор, свежий утренний воздух, крики охотников, шумные приветствия ста человек, собравшихся на охоту, произвели на Карла свое обычное действие.
Он вздохнул свободно и радостно.
Прежде всего он отыскал глазами Генриха. Генрих был рядом с Маргаритой.
Эти превосходные супруги, казалось, не могли расстаться — до того они любили друг друга.
Заметив Карла, Генрих поднял лошадь на дыбы и, заставив ее сделать три курбета, очутился рядом с королем.
— Ого, Анрио! — воскликнул Карл. — Можно подумать, что вы собираетесь скакать за ланью! А ведь вам известно, что сегодня у нас охота с соколами.
И, не дожидаясь ответа, крикнул:
— Едем, господа, едем! Мы должны быть на месте охоты в девять часов!
Король произнес эти слова, нахмурив брови и почти грозно.
Екатерина смотрела на эту сцену из луврского окна. За приподнятой занавеской виднелось ее бледное лицо под вуалью, а ее фигура в черном одеянии терялась в полумраке.
По приказу Карла вся эта раззолоченная, разукрашенная, благоухавшая толпа во главе с королем вытянулась в струнку, чтобы проехать в пропускные ворота Лувра, и выкатилась лавиной на дорогу в Сен-Жермен, сопровождаемая криками народа, приветствовавшего молодого короля, а он, задумчивый и озабоченный, ехал впереди всех на белоснежной лошади.
— Что он сказал вам? — спросила Генриха Маргарита.
— Поздравил меня с изящной лошадью.
— И только?
— Только.
— Значит, ему стало что-то известно.
— Боюсь, что да.
— Будем осторожны!
Лицо Генриха озарила одна из его лукавых улыбок, которые были ему свойственны и которые словно хотели сказать, особливо Маргарите: «Будьте спокойны, душенька моя».
Едва весь кортеж выехал с Луврского двора, Екатерина опустила занавеску.
Но кое-какие обстоятельства не укрылись от ее глаз: и бледность Генриха, и его нервные вздрагивания, и его разговоры вполголоса с Маргаритой.
Но бледность Генриха объяснялась тем, что его мужество носило сангвинический характер, его кровь во всех случаях, когда его жизнь ставилась на карту, не приливала к мозгу, как это обычно бывает, а отливала к сердцу.
Нервные вздрагивания объяснялись тем, как встретил его Карл, а встреча была до такой степени непохожа на Карла, что это взволновало Генриха.
Наконец, разговоры с Маргаритой объяснялись тем, что, как нам известно, в области политики муж и жена заключили между собой оборонительный и наступательный союз.
Но Екатерина истолковала все эти обстоятельства иначе.
— Я думаю, — прошептала она со своей флорентийской улыбкой, — что на сей раз милейшему Генриху несдобровать!
Чтобы убедиться в этом, она, выждав четверть часа, пока охота выедет из Парижа, вышла из своих покоев, прошла по коридору, поднялась винтовой лестницей и своим запасным ключом открыла дверь в покои короля Наваррского.
Однако она тщетно разыскивала книгу по всем апартаментам. Тщетно осматривала горящими глазами столы, этажерки, полки — книги, которую она искала, не было нигде.
— Наверно, Алансон уже унес ее; это благоразумно, — подумала она и почти уверенная, что на этот раз план удался, спустилась к себе.
А тем временем король ехал, по дороге в Сен-Жермен, куда и прибыл через полтора часа быстрой езды; собравшиеся не стали подниматься к старому замку, мрачно и величественно возвышавшемуся на вершине холма среди разбросанных вокруг него домов. Они проехали по деревянному мосту, против дуба, который поныне зовется ду бом Сюлли[72]. После этого был дан знак украшенным флагами лодкам, следовавшим за охотой, переправить на тот берег короля и его свиту и, таким образом, дать им возможность продолжать свой путь.
И в ту же минуту веселая молодежь, возбужденная разнообразными впечатлениями, двинулась во главе с королем по чудесному лугу, который спускается с лесистого Сен-Жерменского холма и который внезапно обрел вид огромного ковра, пестревшего многокрасочными фигурами и обшитого серебристой бахромой пенившейся у берега реки.
Впереди короля, ехавшего на белой лошади и державшего на кулаке своего любимого сокола, шли сокольничьи в зеленых безрукавках, в высоких сапогах и, направляя голосом шестерых грифонов, обыскивали тростники, окаймлявшие реку.
В это время прятавшееся за тучами солнце внезапно выглянуло из темного океана, в который оно погрузилось. Солнечный луч озарил золото, драгоценности, горящие глаза и превратил все это в огненный поток.
И, точно дождавшись наконец, когда великолепное солнце озарит ее гибель, из гущи тростников с жалобным протяжным криком поднялась цапля.
— Гой-гой! — крикнул Карл, сняв клогбучок с сокола и выпуская его на беглянку.
— Гой-гой! — крикнул хор голосов, подбадривая сокола.
Сокол, на мгновение ослепленный светом, перевернулся в воздухе, описал круг на месте и, внезапно, заметив цаплю, быстро взмахивая крыльями, понесся за нею.
Но цапля, птица осторожная, поднялась больше, чем в ста шагах от сокольничьих, и за то время, пока король расклобучивал сокола, — а сокол успел привыкнуть к свету, — сумела выиграть расстояние или, вернее, выиграть высоту. Таким образом, когда ее враг заметил ее, она поднялась уже больше, чем на пятьсот футов и, найдя в верхних слоях воздуха течение, необходимое для ее могучих крыльев, устремилась ввысь.
— Гой-гой! Железный клюв! — подбадривая сокола, кричал Карл. — Покажи ей, какой ты породы! Гой-гой!
Словно понимая подбадривающий клич, благородная птица стрелой понеслась по диагонали к верхней точке вертикальной линии полета цапли, которая шла все выше и выше, словно хотела исчезнуть в эфире.
— Ага! Трусиха! — крикнул Карл, как будто беглянка могла понять его, и, пустив коня в галоп и держась направления охоты, поскакал с запрокинутой головой, чтобы ни на одно мгновение не потерять из виду обеих птиц. — Ага, трусиха, удираешь! Но мой Железный клюв покажет тебе, какой он породы! Погоди! Погоди! Гой-гой! Железный клюв! Гой!
В самом деле, борьба становилась интересной: обе птицы приближались одна к другой или, вернее, сокол приближался к цапле.
Теперь все дело было в том, кто из них в этой первой атаке возьмет верх.
У страха крылья оказались быстрее, чем у храбрости.
Сокол, увлекаемый полетом, пронесся под грудью цапли вместо того, чтобы взмыть над нею. Цапля воспользовалась своим положением и ударила его своим длинным клювом.
Сокол, словно получив удар кинжалом, как оглушенный, трижды перекувырнулся в воздухе, и одно мгновение можно было подумать, что он пойдет вниз. Но, подобно раненому воину, который встает с земли еще страшнее, чем был, он издал пронзительный, грозный крик и вновь устремил свой полет к цапле.
Цапля воспользовалась своим преимуществом и, изменив направление полета, повернула к лесу, пытаясь на этот раз выиграть расстояние и уйти по прямой, а не уходить в высоту.
Но сокол был птицей отличной породы и обладал глазомером кречета.
Он повторил тот же маневр, налетев на цаплю по диагонали; цапля раза три отчаянно крикнула и, как и в первый раз, попыталась подняться вертикально.
Через несколько минут этого благородного состязания обе птицы, казалось, вот-вот скроются за облаками. Цапля казалась не больше жаворонка, а сокол виднелся черной точкой и с каждым мгновением становился все незаметнее.
Ни Карл, ни двор уже не скакали вслед за птицами. Все остановились, не спуская глаз с беглянки и ее преследователя.
— Браво! Браво, Железный клюв! — вдруг крикнул Карл. — Смотрите, смотрите, господа: он взял верх! Гой-гой!
— Честное слово, не вижу ни того, ни другого, — сказал Генрих.
— Я тоже, — сказала Маргарита.
— Но если ты их не видишь, Анрио, ты еще можешь их слышать, во всяком случае — цаплю, — заметил Карл. — Слышишь? Слышишь? Она просит пощады.
В самом деле, три жалобных крика, которые могло уловить только очень опытное ухо, донеслись с неба на землю.
— Слушай! Слушай! — крикнул Карл. — Ты увидишь, что они начнут спускаться куда быстрее, чем поднимались!
В самом деле: когда король произносил эти слова, появились обе птицы.
Это были две черные точки, но по разной величине этих точек можно было легко заметить, что сокол держит верх.