– По-моему, все идет хорошо, – сказал он.
Час спустя он услыхал шаги и увидел записку, пролезавшую под дверь, хотя не видел, чья рука ее просовывала. Он взял ее в полной уверенности, что послание скорее всего пришло от тюремщика.
При виде этой записки надежда, почти такая же мучительная, как разочарование, проникла в его сердце: у него явилась надежда, что эта записка от Маргариты, о которой он не имел никаких вестей с тех пор, как сделался узником. Весь Дрожа, он схватил записку. Увидев почерк, он едва не умер от радости.
Мужайтесь, – гласила записка, – я хлопочу.
– О, если хлопочет она, я спасен! – воскликнул Ла Моль, покрывая поцелуями бумагу, которой касалась столь милая его сердцу рука.
Для того чтобы Ла Моль понял эту записку и поверил вместе с Коконнасом в то, что пьемонтец называл «незримыми щитами», мы должны вернуть читателя в тот домик и б ту комнату, где столько мгновений упоительного счастья, столько ароматов еще не испарившихся духов, столько сладких воспоминаний превратились теперь в мучительную тоску, снедавшую сердце женщины, которая почти упала на бархатные подушки.
– Быть королевой, быть сильной, быть молодой, быть богатой, быть красивой – и страдать так, как страдаю я! – восклицала эта женщина. – О, это невозможно!
От возбуждения она вставала, начинала ходить, потом внезапно останавливалась, прижималась горячим лбом к холодному мрамору, снова поворачивалась бледным, залитым слезами лицом, с криком ломала руки и снова падала, совсем разбитая, в кресло.
Вдруг стенной ковер, отделявший покои, выходившие на улицу Клош-Персе, от покоев, выходивших на улицу Тизон, приподнялся; шелковистый шелест пронесся по пане-л! – , и появилась герцогиня Неверская.
– А, это ты! – воскликнула Маргарита. – С каким нетерпением я ждала тебя! Ну! Какие новости?
– Плохие, плохие, бедная моя подруга! Екатерина сама руководит следствием; она и сейчас в Венсенне.
– А Рене?
– Арестован.
– Прежде чем ты успела поговорить с ним?
– Да.
– А наши узники?
– О них я кое-что узнала.
– От тюремщика?
– Как всегда.
– И что же?
– Что же! Каждый день они говорят друг с другом. Позавчера их обыскали. Ла Моль разбил твой портрет, чтобы не отдавать его.
– Милый Ла Моль!
– Аннибал смеялся в лицо инквизиторам.
– Чудесный Аннибал! Дальше?
– Сегодня утром их допрашивали о бегстве короля, о планах восстания в Наварре, но они не сказали ничего.
– О, я прекрасно знала, что они будут молчать! Но молчание губит их так же, как погубило бы и признание.
– Да, но мы их спасем!
– Значит, ты что-то придумала для нашего предприятия?
– Со вчерашнего дня я только этим и занимаюсь.
– И что же?
– Сейчас я заключила сделку с Болье. Ах, дорогая королева, какой это несговорчивый и какой алчный человек!.. Это будет стоить жизни одному человеку и триста тысяч экю.
– Ты говоришь – несговорчивый и алчный... А он требует всего-навсего жизни одного человека и триста тысяч экю... Да это даром!
– Даром!.. Триста тысяч экю? Да все наши драгоценности – и твои, и мои – столько не стоят!
– О, это пустяки! Заплатит король Наваррский, заплатит герцог Алансонский, заплатит брат мой Карл или разве...
– Перестань! Ты рассуждаешь, как сумасшедшая. У меня есть эти триста тысяч.
– У тебя?
– Да, у меня.
– Как же ты их достала?
– Взяла и достала!
– Это тайна?
– Для всех, кроме тебя.
– Боже мой! Не украла же ты их? – улыбаясь сквозь слезы, спросила Маргарита.
– Суди сама.
– Посмотрим.
– Помнишь этого безобразного Нантуйе?
– Богача, ростовщика?
– Да.
– И что же?
– А то, что в один прекрасный день он увидел блондинку с зелеными глазами, в прическе, украшенной тремя рубинами – один на лбу, два у висков; прическа на редкость шла ей, и, понятия не имея, что эта женщина – герцогиня, этот богач, этот ростовщик воскликнул: «За три поцелуя на месте этих трех рубинов я взращу три брильянта по сто тысяч экю каждый!».
– И что же, Анриетта?
– А то, дорогая, что брильянты расцвели и были проданы!
– Ах, Анриетта! Анриетта! – прошептала Маргарита.
– Вот еще! – воскликнула герцогиня с наивным и в то же время величественным бесстыдством, характеризующим и век, и женщину. – Вот еще! Я же люблю Аннибала!
– Это верно, ты очень его любишь, даже слишком сильно! – сказала Маргарита, улыбаясь и краснея. И все-таки она пожала ей руку.
– Так вот, – продолжала Анриетта, – благодаря нашим трем брильянтам, у нас наготове триста тысяч экю и человек.
– Человек? Какой человек?
– Человек, которого должны убить: ты забываешь, что надо убить человека!
– И ты нашла такого человека?
– Конечно.
– За эту цену? – усмехнувшись, спросила Маргарита.
– За эту цену? Да за эту цену я нашла бы тысячу! – ответила Анриетта. – Нет, нет, всего за пятьсот экю.
– И ты отыскала человека, который согласен, чтобы его убили за пятьсот экю?
– Что поделаешь? Жить-то надо!
– Милый Друг, я перестаю тебя понимать. Знаешь, говори яснее! На разгадку загадок требуется слишком много времени для того положения, в каком мы очутились.
– Ну слушай тюремщик, которому поручен надзор за Ла Молем и Коконнасом, – бывший солдат и знает толк в ранах; он согласен помочь нам спасти наших друзей, но не хочет потерять место. Ловко нанесенный удар кинжалом сделает свое дело. Мы дадим ему денег, а государство – награду за ранение. Таким образом этот честный человек загребет деньги обеими руками и обновит басню о пеликане.
– Так-то оно так, – сказала Маргарита, – но все-таки удар кинжалом...
– Не беспокойся! Удар нанесет Аннибал.
– Верно, верно! – со смехом сказала Маргарита. – Он нанес Ла Молю три удара шпагой и кинжалом, а Ла Моль не умер – значит, на него вполне можно положиться.
– Злюка! Пожалуй, ты не стоишь того, чтобы я продолжала свой рассказ.
– О нет, нет! Умоляю тебя, расскажи: что же дальше? Как же мы их спасем?
– Вот как обстоит дело: единственное место, куда могут проникнуть женщины, не являющиеся узницами, это замковая часовня. Нас прячут за престолом; под покровом престола они найдут два кинжала. Дверь в ризницу заранее будет отперта. Коконнас ударяет кинжалом тюремщика, тот падает и притворяется мертвым; мы выбегаем, набрасываем каждому из них плащ на плечи, бежим вместе с ними в дверцу ризницы, а так как пароль будет нам известен, то мы выходим беспрепятственно.
– А потом что?
– У ворот их ждут две лошади; они вскакивают на лошадей, покидают Иль-де-Франс[79]и уезжают в Лотарингию, откуда время от времени будут приезжать сюда инкогнито.
– Ты вернула мне жизнь! – воскликнула Маргарита. – Значит, мы их спасем!
– Почти ручаюсь.
– А скоро?
– Дня через три – через четыре. Болье предупредит нас.
– Но если тебя узнает кто-нибудь в окрестностях Венсенна, это может повредить нашему плану!
– А как меня узнают? Я выхожу из дома в одеянии монахини, под капюшоном, благодаря этому меня не узнаешь, даже столкнувшись нос к носу.
– В нашем положении лишняя предосторожность не помешает.
– Знаю, черт побери! – как сказал бы бедный Аннибал.
– А что король Наваррский? Ты о нем спрашивала?
– Разумеется, не преминула спросить.
– И что же?
– А то же, что он, по-видимому, никогда еще не бывал так весел – поет, смеется, ест в свое удовольствие и просит только об одном: чтобы его получше стерегли!
– Правильно делает! А что моя мать?
– Я уже сказала тебе: всеми силами торопит ход процесса.
– Да, но нас она ни в чем не подозревает?
– Как она может что-нибудь подозревать? Кто посвящен в нашу тайну, те заинтересованы в ее сохранении. Ах да! Я узнала, что она велела передать судьям Парижа, чтобы они были наготове.
– Давай действовать быстрее, Анриетта. Если наших бедных узников переведут в другую тюрьму, придется все начинать сначала.
– Не беспокойся, я не меньше твоего стремлюсь увидеть их за стенами тюрьмы.
– О да, я это прекрасно знаю! Спасибо, сто раз спасибо за то, что ты сделала, чтобы привести их сюда.
– Прощай, Маргарита, прощай! Я снова отправляюсь в поход.
– А в Болье ты уверена?
– Я на него надеюсь.
– А В тюремщике?
– Он обещал.
– А лошади?
– Будут самые лучшие из конюшни герцога Неверского.
– Я тебя обожаю, Анриетта!
С этими словами Маргарита кинулась на шею к своей подруге, после чего женщины расстались, пообещав друг другу встретиться завтра и встречаться каждый день в том же месте и в то же время. Это и были те два очаровательных и преданных создания, которых Коконнас – и то была святая истина – называл своими «незримыми щитами».
Глава 7СУДЬИ
– Ну, мой храбрый друг, – сказал Коконнас Ла Молю, когда приятели встретились после допроса, на котором в первый раз зашла речь о восковой фигурке, – по-моему, все идет прекрасно, и в ближайшее время судьи сами откажутся от нас, а это совсем не то, что отказ врачей: врач, отказывается от больного, когда уже не может его спасти; а тут как раз наоборот: если судья отказывается от обвиняемого – значит он потерял всякую надежду отрубить ему голову.
– Да, – подхватил Ла Моль, – мне даже кажется, что в этой учтивости и обходительности тюремщиков, в этих эластичных дверях наших камер я узнаю наших благородных подруг. Ведь я просто не узнаю Болье – по крайней мере судя по тому, что я о нем слышал.
– Ну, я-то его прекрасно узнаю, – сказал Коконнас, – только это дорого будет стоить. А впрочем – что ж? – одна из них принцесса, другая – королева, обе богаты, а лучшего случая употребить деньги на доброе дело им не представится. Теперь повторим наш урок: нас отводят в часовню и оставляют под охраной нашего тюремщика; в указанном месте мы находим кинжалы, я продырявливаю живот тюремщику...