– Конечно, знаете, я тоже... Но вот что получится: если у меня в спальне был не Ла Моль, значит, это был другой человек в таком же вишневом плаще. А ведь вы знаете, кто это?
– Боже мой!
– Вот где наш подводный камень! Вы его видите так же хорошо, как я, – доказательством тому ваше волнение. А потому потолкуем теперь так, как говорят люди о самой желанной в мире вещи – о престоле... и... о самом драгоценном благе – о своей жизни... Если арестуют де Муи – мы погибли!
– Я понимаю.
– А де Ла Моль никого не скомпрометирует, если только вы не считаете его способным сочинить какую-нибудь сказку. Ну, положим, он скажет, что был где-то с дамами... почем я знаю?
– Если вы опасаетесь только этого, – отвечала Маргарита, – то можете быть спокойны... он ничего не скажет.
– Вот как! – сказал Генрих. – Ничего не скажет, даже если ему придется заплатить за молчание смертью?
– Не скажет.
– Вы уверены?
– Ручаюсь.
– Значит, все складывается к лучшему, – вставая, сказал Генрих.
– Вы уходите? – с волнением спросила Маргарита.
– Ну конечно! Я сказал все, что хотел.
– А вы идете...
– Постарайтесь избавить всех нас от беды, в которую нас втянул этот сорванец в вишневом плаще.
– Боже мой! Боже мой! Бедный юноша! – ломая руки, горестно воскликнула Маргарита.
– Этот милый Ла Моль в самом деле очень услужлив, – уходя, сказал Генрих.
Глава 9ПОЯСОК КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ
Карл вернулся домой в прекрасном расположении духа, но после десятиминутного разговора с матерью можно было подумать, что свою бледность и свой гнев она передала сыну, а его веселость взяла себе.
– Ла Моль, Ла Моль! – повторял Карл. – Надо вызвать Генриха и герцога Алансонского. Генриха – потому, что этот молодой человек был гугенотом; герцога Алансонского – потому, что Ла Моль состоит у него на службе.
– Что ж, сын мой, позовите их, если хотите, но вы ничего не узнаете. Я боюсь, что Генрих и Франсуа связаны друг с другом теснее, чем кажется. Допрашивать их – это только возбуждать у них подозрения; я думаю, было бы лучше какое-нибудь долгое и надежное испытание, рас тянутое на несколько дней. Если вы, сын мой, дадите виновным вздохнуть свободно, если вы оставите их в заблуждении, что им удалось обмануть вашу бдительность, тогда, осмелев и торжествуя, они предоставят вам более удобный случай строго наказать их, и тут-то мы все и узнаем.
Карл в нерешительности ходил по комнате, стараясь избавиться от гнева, как лошадь от удил, и судорожно сжатой рукой хватался за сердце, ужаленное подозрением.
– Нет, нет, – сказал он наконец, – не стану я ждать! Вы не понимаете, что значит ждать, когда чувствуешь, что тебя окружают призраки. Кроме того, все эти щеголи наглеют день ото дня: ночью двое каких-то дамских угодников имели дерзость оказать нам сопротивление и бунтовать против нас!.. Если Ла Моль невиновен – тем лучше для него, но я был бы не прочь узнать, где он был ночью, когда мою стражу избивали в Лувре, а меня избивали на улице Клош-Персе. Пусть позовут ко мне сначала герцога Алансонского, а потом Генриха: я хочу допросить их порознь. А вы можете остаться здесь, матушка.
Екатерина села. При таком остром уме, каким обладала она, любое обстоятельство, повернутое ее могучей рукой, могло привести ее к цели, хотя, казалось бы, оно не имеет отношения к делу. Любой удар или производит звук, или высекает искру. Звук указывает направление, искра светит.
Вошел герцог Алансонский. Разговор с Генрихом Наваррским подготовил его к предстоящему объяснению, и он был сравнительно спокоен.
Все его ответы были вполне точны. Мать приказала ему не выходить из своих покоев, а потому он ровно ничего не знает о ночных событиях. Но так как его покои выходят в тот же коридор, что и покои короля Наваррского, то он сначала уловил звук, похожий на звук отпираемой двери, потом – ругательства, потом – выстрелы. Только тогда он осмелился приоткрыть дверь и увидел бегущего человека в вишневом плаще.
Карл с матерью переглянулись.
– В вишневом плаще? – переспросил король.
– В вишневом плаще, – повторил герцог Алансонский.
– А этот вишневый плащ не вызывает у вас никаких подозрений?
Герцог Алансонский собрал все силы, чтобы ответить как можно естественнее.
– Должен признаться вашему величеству: на первый взгляд мне показалось, что это плащ одного из моих дворян, – ответил он.
– А как зовут этого дворянина?
– Де Ла Моль.
– А почему же этот де Ла Моль не был при вас, как того требует его должность?
– Я отпустил его, – ответил герцог.
– Хорошо! Идите! – сказал Карл. Герцог Алансонский направился к той же двери, в которую вошел.
– Нет, не сюда, – сказал Карл, – а вон туда. И он указал на дверь в комнату кормилицы. Карл не хотел, чтобы Франсуа и Генрих встретились. Он не знал, что они виделись; правда, то была одна минута, но этой минуты было достаточно, чтобы зять и шурин согласовали свои действия...
Когда герцог вышел, по знаку Карла впустили Генриха. Генрих не стал ждать, чтобы Карл начал его допрашивать.
– Ваше величество, – заговорил он, – вы хорошо сделали, что послали за мной, я и сам собирался идти к вам просить вас о правосудии.
Карл нахмурил брови.
– Да, о правосудии, – повторил Генрих. – Начну с благодарности вашему величеству за то, что вечером вы взяли меня с собой; теперь я знаю, что вы спасли мне жизнь. Но что я сделал? За что хотели меня убить?
– Не убить, – поспешно сказала Екатерина, – а арестовать.
– Пусть – арестовать, – ответил Генрих. – Но за какое преступление? Если я в чем-нибудь виновен, то виновен утром так же, как был виновен вчера вечером. Государь, скажите мне, какое преступление я совершил?
Карл, не зная, что ответить, посмотрел на мать.
– Сын мой, – вступила в разговор Екатерина, – у вас бывают подозрительные люди.
– Допустим, – сказал Генрих. – И эти подозрительные люди компрометируют и меня, не так ли, ваше величество?
– Да, Генрих.
– Назовите же мне их! Назовите! Устройте мне с ними очную ставку!
– Верно! – заметил Карл. – Анрио имеет право требовать объяснений.
– Я этого и требую! – продолжал Генрих, чувствуя преимущество своего положения и стремясь им воспользоваться. – Этого я и требую у моего доброго брата Карла и у моей доброй матушки Екатерины. Разве я не был хорошим мужем с тех пор, как женился на Маргарите? Спросите Маргариту. Разве я не был правоверным католиком? Спросите моего духовника. Разве я не был любящим родственником? Спросите всех, кто присутствовал на вчерашней охоте.
– Да, это правда, Анрио, – сказал король, – но все же говорят, что вы в заговоре.
– Против кого?
– Против меня.
– Государь, если бы я вступил в заговор против вас, мне осталось бы только предоставить событиям идти своим чередом, когда ваша лошадь с перебитой ногой не могла подняться, а разъяренный кабан набросился на ваше величество.
– Смерть дьяволу! А ведь он прав, матушка!
– Но все-таки кто же был у вас ночью?
– В такие времена, когда отнюдь не каждый осмеливается отвечать за себя, я не могу отвечать за других. Я ушел из моих покоев в семь часов вечера, а в десять мой брат Карл увел меня с собой, и всю ночь я провел с ним. Я не мог одновременно быть с его величеством и знать, что происходит у меня в покоях.
– Это правда, – отвечала Екатерина, – но правда и то, что кто-то из ваших людей убил двух стражников его величества и ранил де Морвеля.
– Кто-то из моих людей? – переспросил Генрих. – Кто же это? Назовите его!..
– Все обвиняют де Ла Моля.
– Де ла Моль вовсе не мой человек – он состоит на службе у герцога Алансонского, которому рекомендовала его ваша дочь.
– Но, может быть, у тебя все-таки был Ла Моль, Анрио? – спросил Карл.
– Почем же я знаю, государь? Я не скажу ни «да», ни «нет». Де Ла Моль – человек очень милый, услужливый, всецело преданный королеве Наваррской, он частенько приходит ко мне с поручениями то от Маргариты, которой он признателен за рекомендацию герцогу Алансонскому, то с поручением от самого герцога. Я не могу утверждать, что это был не Ла Моль...
– Это был он, – сказала Екатерина. – Его узнали по вишневому плащу.
– А разве у Ла Моля есть вишневый плащ? – спросил Генрих.
– Да.
– А у того человека, который так лихо расправился с двумя моими стражниками и с Морвелем...
– ..тоже был вишневый плащ? – перебил короля Генрих.
– Совершенно верно, – подтвердил Карл.
– Ничего не могу сказать, – ответил Беарнец. – Но мне кажется, что если у меня в покоях был не я, а, как вы утверждаете, Ла Моль, то следовало бы вызвать не меня, а Ла Моля и допросить его. Однако, ваше величество, – продолжал Генрих, – я хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство.
– На какое?
– Если бы я, видя приказ, подписанный королем, вместо того, чтобы подчиниться ему, оказал бы сопротивление, я был бы виновен и заслужил бы любое наказание. Но ведь это был не я, а какой-то незнакомец, которого приказ ни в малой мере не касался! Его хотели арестовать незаконно – он стал защищаться; быть может, защищался он чересчур усердно, но он был в своем праве!
– Однако... – пробормотала Екатерина.
– Приказ требовал арестовать именно меня? – спросил Генрих.
– Да, – ответила Екатерина, – и государь подписал его собственноручно.
– А значилось ли в приказе – в случае, если меня не будет, арестовать всякого, кто окажется на моем месте?
– Нет, – ответила Екатерина.
– В таком случае, – продолжал Генрих, – до тех пор, пока не будет доказано, что я заговорщик, а человек, находившийся у меня в комнате, мой сообщник, – этот человек невиновен.
С этими словами он повернулся к Карлу IX.
– Государь, я никуда не выйду из Лувра, – обратился к нему Генрих. – Я даже готов по одному слову вашего величества отправиться в любую государственную тюрьму, в какую вам будет угодно меня направить. Но пока не будет доказано противного, я имею право назвать себя, и я себя называю самым верным слугой, верноподданным и братом вашего величества!