– Нет.
– Тогда иди к черту... или, лучше сказать, ну тебя к Богу!
«Этот Ла Моль – ужасный человек, – сам с собой рассуждал Коконнас, – вечно он требует, чтобы ты сказал, где будешь вечером! Разве можно это знать заранее? А впрочем, похоже на то, что мне хочется спать».
И Коконнас опять улегся в постель. А Ла Моль полетел к покоям королевы. В уже знакомом нам коридоре он встретил герцога Алансонского.
– А-а! Это вы, господин де Ла Моль? – спросил герцог.
– Да, ваше высочество, – почтительно кланяясь, отвечал Ла Моль.
– Вы уходите из Лувра?
– Нет, ваше высочество, я иду засвидетельствовать мое почтение ее величеству королеве Наваррской.
– А в котором часу вы уйдете от нее, господин де Ла Моль?
– Вам угодно что-нибудь мне приказать, ваше высочество?
– Нет, не сейчас. Мне надо будет поговорить с вами вечером.
– В котором часу?
– Приблизительно между девятью и десятью.
– Буду иметь честь явиться в этот час к вашему высочеству.
– Хорошо, я полагаюсь на вас.
Ла Моль раскланялся и пошел своей дорогой.
«Иногда этот герцог вдруг бледнеет, как мертвец... Странно!..» – подумал он.
Он постучал в дверь к королеве; Жийона, словно поджидавшая его прихода, провела его к Маргарите.
Маргарита сидела за какой-то работой, видимо, очень утомительной; перед ней лежала бумага, пестревшая поправками, и том Исократа[55]. Она сделала Ла Молю знак не мешать ей дописать раздел; довольно быстро его закончив, она отбросила перо и предложила молодому человеку сесть рядом с нею.
Ла Моль сиял. Никогда еще не был он таким красивым, никогда не был таким веселым.
– Греческая! – бросив взгляд на книгу, воскликнул он – Торжественная речь Исократа! Зачем она вам понадобилась?.. Ага! вижу на бумаге латинское заглавие: «Ad Sarmatiae legates reginae Margaritae concio!»[56]. Так вы собираетесь держать перед этими варварами торжественную речь на латыни?
– Ничего не поделаешь: ведь они не знают французского, – ответила Маргарита.
– Но как вы можете готовить ответную речь, не зная, что скажут они?
– Женщина более кокетливая, чем я, ввела бы вас в заблуждение и сказала бы, что она импровизирует, но вас, мой Гиацинт, я обмануть не способна: мне заранее сообщили их речь, и я на нее отвечаю.
– А разве польские послы приедут так скоро?
– Они не приедут, они уже приехали утром.
– И об этом никто не знает?
– Они приехали инкогнито. Их торжественный въезд в Париж перенесен, кажется, на послезавтра. Во всяком случае, то, что я сделала сегодня вечером, – сделала в духе Цицерона, – вы услышите, – продолжала Маргарита с легким оттенком педантического удовлетворения. – Но оставим эти пустяки. Поговорим лучше о том, что было с вами.
– Со мной?
– Да, с вами.
– А что со мной было?
– Вы напрасно храбритесь, я вижу что вы слегка побледнели.
– Вероятно, я слишком много спал, и в этой вине я чистосердечно раскаиваюсь.
– Полно, полно! Не прикидывайтесь, я все знаю.
– Будьте добры, жемчужина моя, объяснить мне, в чем дело, потому что я ничего не знаю.
– Скажите откровенно: о чем вас расспрашивала королева-мать?
– Королева-мать? Меня?! Разве она собиралась говорить со мной?
– Как?! Разве вы с ней не виделись?
– Нет.
– Ас королем Карлом?
– Нет.
– Ас королем Наваррским?
– Нет.
– Но с герцогом Алансонским-то вы виделись?
– Да, сию минуту я встретился с ним в коридоре.
– И что он вам сказал?
– Что ему нужно отдать мне какие-то распоряжения между девятью и десятью часами вечера.
– И это все?
– Все.
– Странно!
– Что же тут странного, скажите мне наконец!
– Странно то, что вы не слыхали никаких разговоров.
– Да что случилось?
– А случилось то, несчастный, что сегодня вы весь день висели над пропастью.
– Я?
– Да, вы!
– Но почему же?
– Слушайте. Вчера ночью де Муи застали в покоях короля Наваррского – его хотели арестовать; де Муи убил трех человек и убежал; его не узнали, но обратили внимание на пресловутый вишневый плащ.
– И что же?
– А то, что этот вишневый плащ, который однажды ввел в заблуждение меня, теперь ввел в заблуждение и других; вас подозревают и даже обвиняют в этом тройном убийстве. Утром вас хотели арестовать, судить и, быть может, – кто знает? – приговорить к смертной казни; ведь вы, чтобы спасти себя, не признались бы, где вы были, не правда ли?
– Сказать, где я был? – воскликнул Ла Моль. – Выдать вас, мою прекрасную королеву! О, вы совершенно правы: я умер бы, распевая песни, ради того, чтобы ваши прекрасные глаза не уронили ни одной слезинки!
– Увы, несчастный граф! Мои прекрасные глаза плакали бы горько!
– Но почему же утихла эта гроза?
– Догадайтесь.
– Откуда же мне знать?
– Была только одна возможность доказать, что вы не были в комнате короля Наваррского.
– Какая?
– Сказать, где вы были.
– И что же?
– Я и сказала.
– Кому?
– Моей матери.
– И королева Екатерина...
– Королева Екатерина знает, что вы мой любовник.
– Ваше величество! После того, что вы для меня сделали, вы можете требовать от меня, вашего слуги, чего угодно! Маргарита, ваш поступок воистину прекрасен и велик! Маргарита, моя жизнь принадлежит вам!
– Надеюсь: ведь я вырвала ее у тех, кто хотел отнять ее у меня. Но теперь вы спасены.
– И спасен вами! Моей обожаемой королевой! – воскликнул молодой человек.
В это мгновение громкий треск заставил их вздрогнуть. Ла Моль, охваченный безотчетным страхом, отпрянул. Маргарита вскрикнула и замерла на месте, неотрывно глядя на разбитое окно.
Камень величиной с яйцо пробил стекло, влетел в комнату и покатился по паркету.
Ла Моль тоже увидел разбитое стекло и понял, почему раздался такой треск.
– Кто этот наглец? – крикнул он и бросился к окну.
– Одну минуту, – сказала Маргарита. – По-моему, к этому камню что-то привязано.
– В самом деле, что-то, похожее на бумагу, – заметил Ла Моль.
Маргарита подбежала к странному метательному снаряду и сорвала тонкий листок бумаги, сложенный в узенькую ленточку и опоясывавший камень.
Бумага была прикреплена ниткой, кончик которой уходил за окно сквозь пробитую дырку.
Маргарита развернула письмо и прочла его.
– Ах, несчастный! – воскликнула она и протянула записку Ла Молю, бледному и неподвижному, стоявшему, как статуя Страха.
Со сжавшимся от тяжелого предчувствия сердцем Ла Моль прочитал следующие строки:
«В коридоре, который ведет к герцогу Алансонскому, длинные шпаги ждут господина де Ла Моля. Может быть, он предпочтет выпрыгнуть из окна и присоединиться в Манте к де Муи...».
– Э, их шпаги не длиннее моей! – прочитав записку, сказал Ла Моль.
– Да, но их может быть десять против одной!
– Но кто мог прислать записку? Кто этот друг? – спросил Ла Моль.
Маргарита взяла ее у молодого человека и внимательно посмотрела на нее горящими глазами.
– Почерк короля Наваррского! – воскликнула она. – Если предупреждает он, значит, действительно есть опасность! Бегите же, Ла Моль, бегите, прошу вас!
– А как мне бежать? – спросил Ла Моль.
– В окно! В ней же говорится – из окна!
– Приказывайте, моя королева, я готов повиноваться, я прыгну, хотя бы мне двадцать раз предстояло разбиться!
– Постойте, постойте! – сказала Маргарита. – Мне кажется, к этой нитке что-то прикреплено.
– Посмотрим, – молвил Ла Моль.
Подтянув предмет, Ла Моль и Маргарита, к несказанной своей радости, увидели конец лестницы, сплетенной из конского волоса и шелка.
– Вы спасены! – воскликнула Маргарита.
– Это чудо, ниспосланное небом!
– Нет, это доброе дело короля Наваррского.
– А если, напротив, ловушка? – спросил Ла Моль. – Если эта лестница порвется подо мной? А ведь сегодня вы сами признались, что любите меня!
Маргарита, на лице которой заиграл было румянец радости, снова смертельно побледнела.
– Вы правы, это возможно, – ответила она и бросилась к двери.
– Куда вы? Зачем вы туда бежите? – крикнул Ла Моль.
– Хочу убедиться своими глазами, что вас подстерегают в коридоре.
– Ни в коем случае! Ни за что на свете! Чтобы они выместили свою злобу на вас?!
– Что могут сделать, по-вашему, принцессе крови? Я вдвойне неприкосновенна – как женщина и как королева!
Королева произнесла эти слова с таким достоинством, что Ла Моль убедился и в ее полной безопасности и в необходимости предоставить ей свободу действий.
Охранять Ла Моля Маргарита поручила Жийоне. Полагаясь на его сообразительность и предоставив возможность в зависимости от обстоятельств решать самому – бежать или ждать ее возвращения, она вышла в коридор, одно из ответвлений которого вело к библиотеке и к нескольким гостиным и шло все дальше и дальше к покоям короля, королевы-матери и к потайной лесенке, по которой поднимались к покоям герцога Алансонского и Генриха. Хотя пробило только девять часов, все лампы были потушены, так что в коридоре была кромешная тьма и лишь из ответвления чуть брезжил слабый свет. Королева Наваррская шла твердым шагом. Но не успела она пройти и трети коридора, как услыхала тихие голоса; стремление людей приглушить голоса придавало их шепоту таинственный и жуткий характер. Но в ту же минуту голоса как по команде затихли, даже чуть брезживший свет померк, и все погрузилось во мрак.
Маргарита продолжала свой путь прямо туда, где ее могла ждать опасность. С виду она была спокойна, но судорожно стиснутые руки говорили о страшном нервном напряжении. По мере того как она продвигалась вперед, зловещая тишина становилась все более глубокой, и какая-то тень, похожая на тень руки, заслонила тусклый мерцающий источник света.
Когда она подошла к ответвлению коридора, тень мужчины внезапно сделала два шага вперед, открыла серебряный, вызолоченный фонарик, осветила себя и крикнула: