иминьонов!.. Дескать, это дамы двора Нерака подбивают своих мужей и любовников, католиков и протестантов, взяться за оружие. Как следует из свидетельства д'Обинье, в свою очередь и фавориты короля «подверглись такому же подзуживанию своих любовниц, которые чаяли извлечь из будущих подвигов их дружков удовлетворение собственному тщеславию». Эти новые битвы останутся в истории под названием «война влюбленных».
Королева пробовала помешать обострению конфликта между ее мужем и маршалом де Бироном, королевским наместником провинции Гиень, доказывая, что война всем принесет одни бедствия. «Мой муж всегда питал доверие ко мне и его ближайшие сподвижники по вере также не раз имели возможность оценить мои советы. Но мне так и не удалось убедить их в том, с чем вскоре они вынуждены будут согласиться».
Маргарита исполняла роль, соответствовавшую ее положению королевы Наварры: «С самого начала этой войны, высоко ценя честь мужа, любившего меня, я решила не покидать его и разделить его судьбу…». Между тем в письме Генриху III и Екатерине она высказала надежду, что их королевские величества «соблаговолят приказать маршалу де Бирону, чтобы город, в котором я нахожусь, Нерак, получил право на нейтралитет и чтобы ближе чем на расстоянии четырех лье от него никаких военных действий не велось. Того же самого я добьюсь и от своего мужа в отношении войск гугенотов… Генрих III выполнил мою просьбу, поставив условие, что мой муж также не должен вступать в Нерак, хотя он там и не бывал. Это условие обеими сторонами соблюдалось беспрекословно…».
К счастью, как заметил Пьер де л'Этуаль, война влюбленных «была всего лишь огоньком, вспыхнувшим в соломе и так же быстро погасшим…». Но Марго от нее настрадалась, и не случайно это признание в письме Сибилле: «Я не стану вам даже говорить, сколько горя и скорби выпало на мою долю».
В субботу 20 ноября 1580 года в Перигоре, в городке Флекс, было подписано перемирие, и успех этот был в решающей степени предрешен посредничеством Анжу. К великому удовольствию Генриха Наваррского Арман де Бирон был заменен маршалом де Матиньоном. В новом документе были подтверждены положения предыдущего пакта, подписанного в Нераке. Но главное достижение гугенотов: гарантия на выделенные им зоны безопасности была продлена до шести лет вместо шести месяцев. Правда, при условии, что они — «мирно и послушно» — вернут королю Франции город Кагор.
Генрих III и Екатерина потребовали, чтобы Марго вернулась в Париж, дав понять, что не менее желателен и приезд короля Наваррского. Однако с финансами было крайне туго. Несмотря на то, что Маргарита продала канцлеру Пибраку за тридцать тысяч ливров свой парижский особняк, отель д'Анжу, находящийся недалеко от Лувра и «расположенный на виду». Вообще-то она не раз уже прибегала к кошельку Пибрака, но деньги улетучивались слишком быстро… Поэтому так кстати оказались пятнадцать тысяч экю, присланных сестре Генрихом III с ее дворецким Монике.
Пополнив свою шкатулку, Маргарита еще и потому обрадовалась возвращению в Лувр, что вместе со всем ее двором принуждена была уехать и ее фрейлина Франсуаза де Монморанси-Фоссе. Неутомимый Генрих Наваррский, когда его любимица окажется далеко, наверняка найдет себе замену, которая, как надеялась Марго, по крайней мере не будет настроена к ней враждебно. Екатерина поддержала дочь, но при этом у нее возник тайный план: зять наверняка увяжется в Париж за женой и крошкой Фоссез. А последняя стала послушным орудием королевы-матери. Сколько задних мыслей вынашивалось в головах той и другой партий!
29 января 1582 года король и королева Наваррские тронулись в путь, твердо условившись, что дальше Монтре-Боннен (это в нынешнем департаменте Вьенн) Генрих не поедет. В этом пункте, как и было условлено, Екатерина встретила дочь и зятя. В замке Ла Мот-Сен-Эре между ними вспыхнула дискуссия: королева-мать настаивала, чтобы зять ехал дальше, в Париж, однако хитрого короля Наваррского не так-то просто было заманить в приготовленную тещею западню. Он жаловался на свое правительство в Гиени, которое, как он говорил, недостаточно ему послушно. По его словам, было совсем не время оставлять его без присмотра и ехать в Лувр, как того желал Генрих III.
Итак, 31 марта 1582 года Маргарита уехала в Париж без Генриха. Он, надо думать, рад был отделаться от женщины, чьи вздохи предназначались не ему. Ведь у Маргариты все не шел из головы ее белокурый Шамваллон. Остальные для нее как бы не существовали! «Отсутствие привычных вещей, неудобства, стеснения лишь увеличивают мою любовь, так же как в более слабой душе, в сердце, охваченном пошлым желанием, они производят противоположный эффект. Вчера я заснула под бальную музыку, в комнате, полной самых галантных придворных; увеселения, предназначенные слуху и призванные вызывать совсем иные чувства, трогают меня примерно так же, как волны моря разбиваются о тверди скал».
Марго оказалась совершенно неспособной последовать совету, который когда-то выработала для себя самой: «Хотите перестать любить? Овладейте любимой вещью…». Шамваллон для нее — «мое прекрасное Все… единственное и прекрасное чувство, которое вечно будет царить в моем сердце».
Как только Маргарита оказалась в Фонтенбло, Генрих III, скрывая свои истинные намерения, стал домогаться у сестры, чтобы она пустила в ход все возможные средства, лишь бы добиться приезда ее мужа в Париж. Но после долгого обсуждения со своими вернейшими советниками, Дюплесси-Морне и Максимилианом де Бетюном, Генрих отказался покинуть Гиень под предлогом, что с его отъездом здесь могут возобновиться волнения. На самом деле он по-прежнему не испытывал доверия к Генриху III. Хотя Екатерина и написала ему: «Уверяю вас, мой сын любит вас так сильно, как только можно это выразить словами».
Но в этом вовсе не был убежден Генрих Наваррский…
Примерно в то же время, в начале февраля 1582 года, когда король и королева Наваррские покинули Нерак, герцог Анжуйский отправился в Лондон на встречу со своей уже почти помолвленной невестой, королевой Елизаветой Английской. Она была старше его на двадцать лет. На первую встречу с королевой герцог явился разодетый по последней парижской моде: маленькая бородка клинышком, в ушах бисер, шляпа в перьях и кокетливая мантилья через плечо. Королева нашла его презанятным и, почти очарованная, дала ему прозвище «Лягушка».
Две недели подряд Франсуа Анжуйский выходил в свет щеголем. Он не уставал сравнивать Елизавету со всеми божествами Олимпа. Королева, в свою очередь, принимала «жениха» по-королевски и, чтобы развлечь его, устраивала пышные празднества на мифологические сюжеты. У герцога были все основания полагать, что это уже канун свадьбы.
В какой-то момент Елизавета чересчур увлеклась игрой и сама уже готова была выйти замуж за своего «суженого». И все же дело кончилось отказом, причем причины его были изложены довольно туманно. Несомненно, в первую очередь свою роль сыграло общественное мнение, которое в Англии было настроено не в пользу жениха с его католической верой. Но разрыв объяснялся и еще одной причиной, из-за которой рушились все другие британские свадебные планы: «королева-девственница», похоже, не отваживалась на последний шаг.
Чтобы разорвать наметившийся союз, Елизавета выдвинула условие, неприемлемое для Франции, — вернуть Англии порт Кале. Естественно, оно было отвергнуто, и, чтобы хоть как-то смягчить обиду «жениха», Елизавета выделила ему щедрые субсидии на предстоящую войну за освобождение Фландрии. Есть немало признаков, по которым можно судить, что она с большим сожалением рассталась с герцогом. В момент прощания королева преподнесла ему небольшое стихотворение, в котором выразила свою грусть и отчаяние от того, что ее «Лягушка» никогда больше не нырнет в воды Темзы, и пообещала Франсуа помочь ему нырнуть в воды Эско.[45] И вот в погоне за своей фламандской химерой герцог вновь оседлал коня и поскакал на Антверпен.
В Париже Маргарита с прискорбием узнала о том, что кампания во Фландрии сложилась крайне неудачно для брата. Хотя Франсуа обладал множеством громких титулов, среди прочих — герцог Брабанта, Люксембурга, граф Зеландский,[46] граф Голландский, или даже такой: Защитник Свободы Бельгии, — они не принесли ему реальной власти, которая по-прежнему оставалась в руках фламандских Штатов. Несмотря на то, что из Франции он получил подкрепление, состоявшее не только из наемников, но также из рекрутов, завербованных в собственных уделах, а во главе войск встали герцог де Монпасье и маршал де Бирон, взять Антверпен так и не удалось. Четыре тысячи солдат Франсуа ворвались в город, огласив его криками: «Город взят! Да здравствует месса!» — но половина из них тут же полегла под пулями оборонявшихся, остальным же пришлось отступить. Пока длилось сражение, брат Маргариты отсиживался в пригороде, куда отправился, между прочим, с первыми же раскатами канонады… Улицы, прилегающие к порту, рассказывает д'Обинье, покрылись трупами, а «в пространстве между двумя причалами горы трупов сравнялись с высотой баланса портовых весов…». В Малине фламандцы открыли шлюзы — и штурм герцога Монпасье захлебнулся в буквальном смысле слова, сам же он с частью войска спасся только благодаря какому-то крестьянину, указавшему им брод.
Анжу не осталось ничего другого, как возвратиться во Францию. То был конец прекрасной мечты. Вместо распростертых объятий Екатерина встретила его криком:
— Лучше бы ты не родился на свет! Тогда из-за тебя не сложило бы головы столько благородных людей!
Но если уж доискиваться главной причины фландрского разгрома, то не лежит ли часть вины за него и на королеве Наваррской, не она ли подтолкнула своего младшего брата на эту авантюру?
Глава XIIДРАМА
Такая красота, скорее божественного, нежели человеческого происхождения, несет людям потери и проклятие, но не спасение.