На Хель, все еще сидящую на своем троне. По-прежнему до жути царственную и отстраненную.
— Серый, — шеф уже выдавал новую порцию заданий, — перед домом стоит фургон. Там место убийства ее фотографа. Обыщи все. Следы должны остаться. И орудие убийства.
— Заточка у него была с собой, — отрапортовал подчиненный. — Значит, там этот самый нож для колки льда?
— Зачем он им? — Мышка подошла так тихо и незаметно, что, когда она начала говорить, самый молодой член их команды даже вздрогнул.
— Нож? — тут же переспросил Серьга, чтобы скрыть секундный испуг. — Так, кроме кофе, они развозили еще лимонады, мохито и молочный коктейль. Там нужен лед.
— Иди работать, — велел ему Олег. — Я хочу закруглиться до полуночи.
— Олег, — смущенно обратилась к нему Надюха, когда Серьга унесся прочь, — мне не нравится ее состояние.
Он хотел ответить резкостью, отшить. Но Мышка же ни при чем. Она реально не сможет этого понять.
Олег понимал. Более того, именно этого он ждал все эти дни. Он даст Хель еще немного времени… и потом узнает то, что ему необходимо. Когда она сама поймет то, что он надеется узнать.
— Позаботься, чтобы ее никто не трогал, — холодно распорядился он. Сам при этом метнув на Хель взгляд.
— Хорошо, — Надюха заговорила еще более тихо и смущенно: — Но ведь она в него стреляла. Нужно еще снять с нее показания…
Олег продолжал смотреть на заполненную людьми гостиную, на вспышки камер, на столик, где копятся улики. И где стоит забытый пузырек с лекарством. Он чуть не выругался.
— Мне нужен стакан воды, — пробормотал он Надюхе сквозь зубы. — Я сам оформлю показания. Не трогайте ее.
И противореча собственным словам, он сорвался с места, направляясь к трону Хель.
Она послушно приняла у него таблетки и воду. И снова погрузилась в свое странное состояние. Потом, спустя время, по его приказу подписала, не глядя, показания.
Она продолжала сидеть на том же месте, пока продолжалась работа полиции. Она сидела там, когда люди покинули комнату, когда Олег, выпроводив последних экспертов, закрыл входную дверь и ушел. Она сидела на своем троне в темноте, все еще пытаясь осознать, что все кончилось. Что она сделала то, что должна была сделать. Осознать, что будет теперь…
Позже Алиса просто сползла с сиденья, растянулась на полу и зарыдала. Наконец-то. От облегчения, от горя, от так и не прошедшего бессильного гнева. Она плакала, пока не заснула. Прямо там, на полу, у подножия своего трона.
Сон пришел, как обычно. Но не было больше того стола, той кухни с блеклыми панелями на стенах. Только берег реки. Их с Ванькой любимое место.
Хель снилось, что она босиком стоит на камне в воде. Стоит и смотрит на берег, где сидит ее лучший друг. Ванька по-прежнему в той футболке с бурыми пятнами на животе. Но его раны не кровоточат.
Он снова улыбается. Так же. Как улыбаются марионетки. Бездушно и страшно. Вот друг поднимает руку и механически машет Алисе рукой.
Она знает, что не хочет отвечать ему, но против своей воли тоже поднимает руку и машет в ответ.
Холод воды, омывающей ноги, становится пронзительным, почти нестерпимым. Вот только почему-то Алиса не может уйти отсюда, не может даже сдвинуться с места, будто ее приклеили к этому камню.
А Ванька достает из кармана нож. Тот самый, которым он был убит. Друг начинает играть оружием. Подкидывает, смотрит, куда воткнется лезвие. Чаще он попадает по себе, по коленям, бедрам, иногда нож падает и втыкается живот. Но крови нет. Вместо нее появляется нечто, похожее на лужи кислоты. Тело друга вокруг таких ран начинает тускнеть и таять. Будто растворяется.
Алисе противно и больно смотреть на это, она пытается отвернуться, отвести взгляд, пытается крикнуть, чтобы Ванька прекратил эту безумную игру. Но тело и голос не слушаются ее. Будто девушка сама стала такой же куклой.
Наконец, наигравшись, Ванька встает на ноги, исхудавшие, полуистлевшие, и идет в воду. При этом он продолжает махать подруге рукой, как заведенный. Он идет и идет, погружается все глубже, но не перестает махать. Наконец вода смыкается над головой друга.
Алиса получает возможность двигаться, соскакивает с камня, спешит выбраться на берег. Ей так хочется бежать прочь отсюда, но… снова против своей воли она оборачивается к глади реки.
Там, почти у противоположного берега, из воды выходит Ванька. Он по-прежнему машет рукой, так же жутко улыбается. Расстояние большое, но почему-то Алиса видит каждую мелочь, каждую черточку лица друга.
Ванька вышел на берег, сел на песок и снова вытащил нож, готовый продолжить игру…
Ее пробуждение было точно таким же, как сутки назад. Алиса чувствовала тепло и комфорт, испытывала прекрасное, почти забытое, чувство безопасности и приятной лени. Снова рядом был Олег. Снова он обнимал ее за талию. Точно, как вчера.
Совпадение было просто невероятным, и девушка вздрогнула от неожиданного укола страха.
— Опять? — Сегодня голос у полицейского уже не был таким сонным, но зато в нем явно слышалась фирменная усмешка. — Сейчас ты попросишь меня отпустить тебя. Так?
— На миг меня посетило ужасное предположение, — отозвалась она честно. — Я подумала, что мне только снилось, что мы поймали преступника.
— Такой сон мог бы стать для тебя приятным разнообразием. — Слова казались жесткими, но вот иронии в его голосе значительно поубавилось. — Он все-таки арестован.
— Тогда почему ты вернулся? — спросила Хель.
Просто и спокойно. Без рисовки и наигранной надменности.
— Ну, — Олег приподнялся на локте, чтобы лучше видеть ее лицо, — вообще, я тут живу в последнее время. И мне нужно было где-то спать. Да еще как-то так получилось, что я тебя обманул. А это неправильно.
— Обманул? — Ему удалось ее удивить.
— Помнишь, когда ты рассказала мне о своих кошмарах, — на этот раз он сознательно шел на то, чтобы с ней объясняться, — я заявил, что, если мы узнаем, почему ты их видишь, сможем это объяснить, они прекратятся. Но ведь этого не произошло.
— Нет, не произошло, — после некоторой паузы призналась девушка.
— О чем я на самом деле подозревал, — продолжал он.
Олег не стал ей рассказывать, как почти в час ночи он вошел в темный тихий дом. Как осмотрел гостиную, где столько всего успело случиться за вечер. Полицейский уже собирался отправиться в спальню, когда услышал тихий стон.
Конечно, он не станет рассказывать Алисе, что тогда он почти испугался. Она не только металась в кошмаре. Она плакала.
Олег ненавидел женские слезы, потому что не мог их игнорировать. Он долго сидел с ней на полу, и когда девушка привычно уже успокоилась в его объятиях, заснула, так же привычно поднял ее и понес в спальню.
— Вряд ли ты вернулся просто проверить мое состояние. — Утром Хель такой беспомощной уже не казалась.
— Конечно, нет. — Олег посчитал, что вот теперь будет честным отпустить ее, перестать играть. Он убрал руку с ее талии, сел на кровати, стараясь не спускать с девушки глаз. — Я оставался с тобой, потому что хотел узнать одну очень важную для меня вещь. Я помогал тебе, чтобы получить возможность задать этот вопрос, и думаю, теперь имею право на ответ. Скажи, каково это? Ты же хотела увидеть глаза убийцы. Ты это получила. Что теперь?
Алиса нахмурилась. Она не злилась, не нервничала, не было в ее взгляде вызова. Скорее нечто такое, что очень напоминало сострадание, которого Олег так не любил.
— Ты хочешь знать, что я чувствую теперь, когда убийца моего лучшего друга пойман? — уточнила она серьезно и даже, не дождавшись его кивка, продолжила: — Мне кажется, мой ответ не принесет тебе морального удовлетворения. Он кардинально не похож на то, что ты хочешь услышать.
— Тогда, я надеюсь, тебе точно не составит труда мне ответить, — как всегда, криво улыбнувшись, настаивал он.
— Хорошо. — Алиса тоже села на кровати прямо напротив него, будто они не разговаривают, а ведут поединок. — Ты видел этого жалкого никчемного сумасшедшего? И мне должно стать лучше, когда я понимаю, что именно он убил моего лучшего друга? Нет. Это бесит. Дико. Это гнев. И гнев не проходит, Олег. Этого ждать бессмысленно. Да, этого психа накажут. Я его наказала уже достаточно, прослежу, чтобы ему стало еще хуже. Но факта смерти Ваньки это не изменит. Останется бессмысленным его убийство. Гнев останется. Он становится сильнее, потому что он становится безысходным и бессильным. И это еще не все. Станет хуже. Потому что к гневу прибавится боль потери, скорбь. Запоздало, а потому сразу в полной мере.
— И что будешь со всем этим делать? — осторожно задал он следующий вопрос.
— Жить. — Алиса развела руками, показывая, насколько очевиден ее ответ. — Пока не знаю как, но жить буду. Я видела людей, переживших потерю близких. Кто-то ломался под тяжестью горя. Я не сломаюсь, потому что не умею не сопротивляться. Кто-то начинал дарить свою жизнь и тепло другим. Так, я знаю, поступит Анька. Ей обязательно нужно кого-то любить и о ком-то заботиться. У меня такой потребности нет. Я не верю, что два новых друга заменят одного лучшего. Не смогу я кидаться из одних отношений в другие, искать любовь и верить в лучшее. Это еще никому пользы не приносило. Так что остается просто жить. Как могу. Приучая себя к чужому теплу. По капле. Как к лекарству.
— Жить… — повторил он за ней. — А как и когда ты поняла, что сможешь?
— Когда я смогла заплакать, — чуть помедлив, все-таки честно призналась Алиса. — Смогла наконец-то оплакать потерю.
— Я видел, — так же честно ответил полицейский. — Я думал, это из-за кошмара. Но… ладно. Жить — это разумно. — И тут он вдруг усмехнулся, не надменно, а почти весело. — И по итогам всего этого… Мне честно очень приятно это сказать. Ты ошиблась! Хель, которая почти всегда раздражающе права, ошиблась.
Он сделал небольшую паузу и, снова став серьезным, объяснил:
— Ты сказала именно то, что я хотел слышать. Про боль потери, про гнев. Я давно подозревал, что будет так. Но в чем-то это лучше, чем ничего.