– Ну-ка, ну-ка! – заинтересовался неожиданно брат, подавшись к ней. – Этого я еще не слышал.
Марина вздохнула – рассказывать о Ромашине почему-то не хотелось, словно этот роман уличал ее в чем-то постыдном, запретном. Да, собственно, так оно и было – женатый человек, забывший дом и семью ради возможности быть с ней, переступивший через все табу, накладываемые его работой, – разве все это украшало? Скорее – нет.
– Я не хочу говорить об этом, тяжело вспоминать… Поверь, мне иной раз кажется, что совершенно не зря меня окрестили Черной Вдовой, хотя и зовут так только за глаза. Вокруг меня остаются трупы людей, любивших меня, и это я убиваю их уже тем, что просто живу на свете, тем, что все они имели несчастье оказаться рядом со мной…
Брат ошеломленно смотрел на нее, не в состоянии произнести ни слова, не зная, как и что нужно говорить. Коваль уставилась в одну точку и тоже молчала. Такие мысли в последнее время очень часто посещали ее больную голову, Марина вновь и вновь перебирала в памяти всех своих мужчин. Получалось, что в живых остался только Хохол, и ей становилось очень страшно думать дальше. Когда она пыталась обсудить это с самим Женькой, он только хохотал в ответ, уговаривая не мучиться дурью:
– Я бессмертный, котенок, даже думать не смей об этом – я никогда не умру, никогда тебя не брошу.
– Тоже мне – Горец нашелся, Дункан Маклауд! Нет бессмертных, Женечка, а уж мы с тобой вообще в группе риска.
– Мне все равно – только бы ты была рядом.
…К Дмитрию вернулся дар речи, и он начал воспитывать сестру:
– Тебе нужно к психотерапевту, дорогая моя, причем срочно! Нельзя таскать за собой такой огромный груз вины перед всем человечеством! Ты пойми, малявка, судьба – это цепь случайностей и обстоятельств, и мы не в силах изменить их или как-то повлиять на закономерность их появления.
– Умно сказал. Только непонятно.
– Скажу проще – перестань обвинять себя в том, чего не делала, – отрезал брат, стукнув кулаком по столу. – Уверен, тебе и так есть о чем сокрушаться по этой жизни, так не бери крест больше, чем можешь унести.
– Дима, я много лет тащу на себе непосильный груз, ноги подгибаются, сил нет – а нести надо. – Марина снова потянулась к пачке с сигаретами, щелкнула зажигалкой, затянулась, рассеянно глядя в окно. – Если бы тогда, восемь лет назад, мне кто-нибудь сказал, что будет так тяжело жить в этом серпентарии, я бежала бы от Мастифа, не разбирая дороги.
– Не бежала бы ты никуда, дорогуша. – Брат похлопал ее по щеке и отнял сигарету. – Это твой образ жизни, он тебе подходит идеально, ты прирожденная авантюристка.
– Не говори ерунды, а? – попросила Марина, положив голову на скрещенные на столе руки. – Разве можно родиться для того, чтобы постоянно жить в кошмаре?
Дмитрий не был в курсе всех событий ее жизни, да и зачем ему это знать, ведь многие вещи нельзя доверять даже родственникам, но, в принципе, отчасти был прав – вряд ли она согласилась бы отказаться от того, что у нее есть.
Он побыл еще немного, пообщался с Женькой, наступив себе на горло и извинившись за свои слова, сказанные в адрес Марининого любовника, а потом засобирался уезжать.
– Ты так и живешь в общежитии? – Коваль стояла в прихожей, опираясь спиной о дверной косяк, и наблюдала за тем, как брат надевает пальто, тщательно расправляет шерстяной шарф на груди, роется в карманах в поисках перчаток, которые сам же и бросил на тумбу под зеркалом.
– Да.
– Может, останешься здесь?
– Нет, не останусь – вас и без меня четверо. – Дмитрий нашел, наконец, перчатки и посмотрел на нее. – И вообще, в моем возрасте, когда что-то затеваешь, стыдно надеяться на помощь отца, вот так-то, сестренка.
– Это упрек?
– Глупая ты. С тобой совсем все по-другому, ты – женщина, и это нормально для тебя – просить отца о поддержке, а я – здоровый, старый уже мужик.
– Тебе всего сорок пять. Мой муж был старше…
– О, ну поехала! – выходя из комнаты с Егоркой на руках, высказался Хохол. – Ты прекратишь изводить себя? На вот, ребенка возьми лучше – глаза трет, спать ему пора, время-то к обеду уже.
Марина машинально протянула руки и взяла Егорку, сразу вцепившегося ручками в ее халат, пригладила торчащие завитки на макушке. Дмитрий смотрел на них как-то грустно, словно сочувствовал в чем-то, потом подмигнул мальчику, и тот спрятал личико, уткнувшись Марине в шею. Брат рассмеялся:
– Мамкин сын! Пойдешь ко мне на руки? – Он потянул Егорку за рукав рубашки, но он только помотал головой, не отрываясь от матери. – Ну как хочешь. Потом проситься станешь – не возьму! – шутливо пригрозил Дмитрий, направляясь к двери. – Завтра с утра позвоню, расскажу новости.
Когда дверь за ним захлопнулась, Женька обнял Марину за плечи и тихо спросил:
– Котенок, у тебя все нормально?
Она только плечами пожала и пошла укладывать ребенка. Это удалось далеко не сразу, пришлось исполнить весь репертуар – сказку про Колобка и колыбельную из «Спокойной ночи, малыши!», только после этого Егор Егорович соизволил уснуть, чуть оттопырив нижнюю губу и вскинув вверх обе руки. Коваль посидела с ним еще минут десять, убедилась, что уснул он крепко, и тихонько вышла на кухню, плотно закрыв дверь.
Отца не было, из кабинета слышался звук щелкающих клавишей пишущей машинки – значит, работает, обложившись своими блокнотами и записками. Хохол с большой кружкой чая развалился на стуле в углу между столом и холодильником, о чем-то думал, глядя на висящий напротив календарь. Через четыре дня – Новый год…
Марина опустилась на табуретку напротив Женьки и потянулась к чайнику. Хохол встрепенулся, отставил свою кружку:
– Пришла? Сейчас я налью…
– Не надо, сиди.
Опять повисла пауза, длинная и какая-то тягостная. Обоих беспокоила неопределенность собственного положения, невозможность просчитать, что же будет дальше. Неизвестно, как Хохла, а Марину это все просто злило и раздражало, она привыкла владеть ситуацией и управлять ею, а сейчас, увы, это зависело не от нее.
– Женя, – решилась Коваль, обхватив горячую кружку руками и глядя на плавающий в чае лимон, похожий на ломтик солнца. – Ты можешь не ехать со мной, если не хочешь… Я понимаю, тебе неприятно, что опять всплыло имя Егора, что опять у меня появились связанные с ним воспоминания… Ты волен делать то, что хочешь сам, я приму все, что ты решишь…
– И к чему этот гнилой базар? – прищурился Хохол. – Ты не хочешь, чтобы я летел с тобой в эту самую Англию? Так скажи, и не надо тут огород городить.
И вот тут до нее дошел скрытый смысл и его напряженного молчания, и вот этой фразы, высказанной таким тоном, – да это ж он про Ветку! Значит, слышал, о чем Марина просила Дмитрия утром, и моментально сделал свои выводы, бестолковый. Она поднялась и подошла к нему, взяв в ладони его лицо и внимательно вглядываясь в глаза. Женька тоже смотрел на нее, чуть прищурившись, потом его руки легли на талию.
– А ведь я догадалась, к чему концерт, – сообщила Марина, наклоняясь и целуя его.
– И к чему?
– Ты опять меня ревнуешь.
– Не новость, – слегка пожал плечищами Женька, пытаясь усадить ее к себе на колени, но она не позволила, отстранившись.
– Да, родной, не новость. И это смешно – я ведь уже давно не делаю этого, ты помнишь? С тех пор как появился Егорка, я стала совершенно добропорядочной женщиной.
– Ты-то? – засмеялся он, изворачиваясь и целуя ее руку. – Котенок, ты никогда не будешь такой – это просто будешь не ты…
– А ты хочешь, чтобы все поменялось? – изучающе глядя в его лицо, поинтересовалась Коваль, и Хохол отрицательно мотнул бритой головой.
– Ни за что, котенок. Я люблю тебя такую, и не смей менять хоть что-то.
Марина засмеялась, прижимаясь щекой к его затылку и поглаживая колючую щетину пальцами – ей всегда нравилось это ощущение. Женька усадил-таки ее на колени, обнял, уткнувшись лицом в грудь и вдыхая тонкий аромат духов, исходящий от шелкового халата. Коваль прижалась к нему, чувствуя, что вот так может сидеть вечно – он рядом, значит, ничего с ней не случится. Голова как-то незаметно склонилась на его плечо, Марина закрыла глаза, прислушиваясь к осторожным поглаживаниям, расслабляющим ее.
– Может, приляжем пойдем? – прошептал Женька на ухо, но Марина помотала головой:
– Там Егорка спит… Давай здесь посидим, мне так хорошо…
– Ну раз тебе хорошо…
И они просидели так до тех пор, пока по коридору не зашлепали босые ножки сына. Войдя в кухню и увидев мать на руках у Женьки, Егор надул губы и заревел, подходя ближе и вцепляясь ручками в Женькину майку:
– Папа, нет! Нет!
– Что нюни распустил? Да, мама со мной сидит, и нечего тут реветь! Ишь, барин! – Женька одной рукой поднял мальчика с пола и усадил на второе колено. – Все?
Егорка тер глаза кулачками и продолжал хныкать – он любил быть во всем первым и единственным, ни с кем не делить внимание, будь оно Маринино или Женькино. И это всегда бесило Хохла, он постоянно ругал Коваль за то, что она привила сыну эти привычки.
– Я что – и с ним тебя должен делить? – гневно спрашивал Хохол в подобных ситуациях. – Ты кого растишь, скажи? Мажора себялюбивого?
– Отстань! – отмахивалась она. – Он маленький.
– Да?! И долго еще он будет маленьким?
– До пенсии! – отшучивалась Марина и старалась, как могла, сгладить Егоркин эгоизм.
Сегодня же он, на удивление, быстро успокоился, слез вдруг с Женькиного колена и направился куда-то, обиженно поджав губы. Марина с Женькой недоуменно переглянулись, а потом Хохол высказал предположение:
– К деду пошел, точно! Подхалим!
– Перестань, это ребенок, ему внимания хочется.
– Ему все время что-то хочется, – пробурчал Женька, поправляя воротник Марининого халата. – Ты только не думай, что я его не люблю, он ведь мне как сын, просто я хочу, чтобы он правильным пацаном рос, а не выделывающимся делованом.
– Ой-ой-ой, какие фразы! – поморщилась Коваль, разглаживая пальцем сошедшиеся на переносице Женькины брови. – Оставь ребенка, я сказала! Ты не знаешь, что такое не видеть материнской ласки, когда никто тебя по голове не погладит,