На кровати, обнявшись, безмятежно спали юноша и девушка. Первым проснулся он. Он прижался к ближайшему изгибу девичьего тела и не удивился, когда его губы уловили полные тугие толчки крови на шее девушки. Она тоже проснулась, и всей кожей по его тесному упругому объятию поняла, как она выглядит.
– Тебе ведь не нужно ещё пять сотен лет, – спросил он её.
– Нет, мне хватит и семидесяти, если только мы проведём их вместе, ответила она.
– Но ведь это так мало, – подначил он.
– Мало, – согласилась она, – и от этого ещё острее счастье, потому что оно такое короткое.
И чтобы не потерять ни секунды драгоценного времени, они улыбнулись друг другу и занялись самым важным на свете делом – любовью.
Никто не удивился, когда в покоях королевы обнаружился юноша в одних панталонах, только кухарка как-то подозрительно покосилась на него, когда он пришёл в кухню и попросил кувшин молока, но ничего не сказала, не узнала, вздохнул юноша. Все очень удивлялись, что Королева Ночи бегала теперь целыми днями босая со своим звездочётом по замку и что-то напевала. Она даже хотела поменять имя на Королева Дня, но жених её отговорил. Странно, но никто так и не подумал искать пропавшую старуху-служанку. Аббатисе и всем монашкам по просьбе жениха в первую очередь послали приглашения на свадьбу Королевы Ночи и звездочёта.
А на краю королевства, в самой высокой башне, в обществе старого ворона, который принёс магистру чёрной магии приглашение на свадьбу наших молодых, сам магистр в исступлении топал ногами; от досады он пытался выдернуть перья из хвоста несчастного вестника и кричал:
– Они издеваются! Меня бессовестно обманули, нарушили договор, – но мы-то с вами, милый читатель, знаем, что тут он неправ. Дрожащими от злости руками он достал из шкафа свой экземпляр договора и углубился в его изучение. Там было чётко прописано, что если Королева отдаст свою бессмертную душу, в подтверждение чего она обязуется каждый день пить кровь, на самом деле все девушки делают это, правда, читатель, ты же встречал таких девушек? то магистр, ученик самого дьявола, предоставляет Королеве Ночи на два часа в сутки волшебство, аналогичное услугам пластических хирургов и квалифицированных диетологов, а также фитнес-тренера, в течение неограниченного времени, если только кто-либо из невинных смертных не полюбит её в том образе, который является её настоящим без чар магистра.
Какой дурак полюбил её в пятисотлетнем возрасте! Теперь ещё и свадебный подарок надо искать! – бушевал магистр, – как он мог не видеть, какая она страшная, – возмущался он, – какая глупость и с их стороны: им теперь осталось каких-то семьдесят лет, глупые люди!
Постепенно он успокоился и грустно сказал:
– Как это банально! Ну и чёрт с ними.
– Как раз с тобой! – каркнул ворон.
– Да и на что мне её душа, – вздохнул магистр, – хотя покупатели на неё нашлись бы, неплохо мог заработать! Как я одинок! Великие всегда одиноки, только дураки всегда держатся вместе, – утешил он сам себя.
Такой старый и такой глупый, – подумал ворон, но вслух ничего не сказал.
Данс Макабр
Ступай и будь счастлив, пока ты живой
– Опять этот паршивец спрятался где-то, язви его душу. Не найдем, нас выгонят, хорошо, если кнута не дадут. Носятся с ним, пся крев, как с писаной торбой.
– А почему?
– Да потому, что как он только родился, нашей пани приснилось, что придёт за ним смерть ещё до того, как ему шестнадцать исполнится. Если уберегут его до этого возраста, то он проживет долгую счастливую жизнь.
Мальчик на дереве сидел ни жив, ни мёртв. Это о ком они говорят?! Что такое пся крев? Кто умрёт? Кому приснилось? Что это такое? Он расстроился и очень хотел заплакать, почти заплакал. Это я умру ещё до шестнадцати? Шестнадцать это сколько? Как это уберегут?
Он решил не слезать с дерева никогда. Всё равно умирать. Он дождётся смерти здесь, пусть она придёт и не найдёт его! И он будет жить на дереве всю жизнь. Пока сам не захочет умереть, но он не захочет! Смерть. Что это – смерть?
Он слез и сел на землю рядом с деревом, потому что ноги его не держали. Но и сидеть не мог. Тогда он лёг и попытался представить, что умер. Представить было трудно, потому что дерево разговаривало с ветром. Оно никак не хотело молчать.
Стемнело. Трава стала чёрной, листья тоже, птицы молчали, небо стало совсем прозрачным и глубоким и ему показалось, что это он находится над небом и смотрит в него сверху вниз, как в глубокую бездну, а в глубине, на дне этой бездны, как огоньки свечей, сияли звёзды. Большие и маленькие. Звёзды мерцали: белым, красным, голубым.
Для начала трудно закрыть глаза: никак не получалось. Только он представил, как лежит в гробу, – ветер прошелестел листвой старого дуба и он опять сбился. Звёзды внимательно холодно и отстранённо смотрели на него сквозь листву.
Его стало укачивать. Он смежил веки и почувствовал спиной холод, идущий от земли. Было страшно, но он пересилил себя и продолжал лежать неподвижно. По лицу скользил ветер пополам со светом звёзд.
Солнце с его теплом казалось сказкой, которой на самом деле никогда не было. Тогда он представил, что трава, ветер, звёзды – всё те же, а себя он убрал на два метра под землю. У него получилось. Под землёй холодно. В нос, рот и глаза попала земля. На грудь положили камень, величиной с дом, и ребра не поднимаются, и он не может дышать. Дело оставалось за малым: представить всё тоже самое, только без него самого.
– Паныч, вот вы где, – услышал он ласковый голос, а-а, это Бася.
Он продолжал лежать, но уже вернулся. Шевелиться не хотелось. Смотрит на перевёрнутое лицо Баси.
– Вы что, упали? Зачем же вы лазили на дерево, паныч? Он замотал головой. Она говорит: не падали?
– Пойдемте домой, маменька вас звали. Молочка попьете и спать, вы и так долго гуляли, забегались, вон личико какое красное, ножки в ссадинах, пойдемте, помою вас.
– Нет, я сам, – оборвал он.
– Сам, конечно сам, как же иначе, я только водички вам налью и полотенце подам, паныч.
С ней об этом говорить нельзя, подумал он. С матерью тоже. Отца дома почти не бывает. С сестрой тоже нельзя. С бабкой, с бабкой можно. Откуда в доме взялась бабка, он не знал. Да и никто не знал. Бабке наверное столько же лет, сколько дубу, под которым он лежал. У неё, как у дуба, такие же жёсткие, как кора руки, а когда она гладит его по голове, то рука ласковая, лёгкая. Нянька всё время что-то говорит, причитает, молится вслух, он всегда слушает её в пол уха, не принимает всерьёз.
Бабка находится по важности ниже матери, ниже отца, ниже сестры, на одном уровне с собакой, но поговорить с ней можно, её не стыдно, она как трава, как дерево. Она должна знать, что всё это значит.
Мать смотрит на него внимательно и говорит:
– Почему ты такой тихий, Стася? Иди ко мне, чего ты хочешь, ну, не хмурься.
Мать не сердится, потому что – Стася, если бы сердилась, сказала бы Станислав. Он молчит, боится показать, что он растерян и ему неуютно, будто он потерял мать, отца, сестру и остался один. Один. Не надо показывать, что ему так неуютно, что он чувствует себя таким одиноким, и он только что умирал, и не знает, что ему сейчас делать.
Он молчит. Скорее остаться одному: вот что он хочет. Он моется, пьёт молоко и подходит к матери для поцелуя перед сном. Он целует ей руку и думает, что может быть это в последний раз. Она целует его в крутой, как теплый камешек, упрямый лоб и он чуть не плачет и хмурится, это тоже может быть в последний раз, думает он.
Его ведут в спальню и раздевают, он устал от переживаний, непривычно тих и глядит в себя. Он ложится и наконец все уходят, он надеется, что в следующее мгновение он проснётся солнечным утром, как бывало всегда, но не в этот раз. Он не может заснуть и даже просто остановить дрожание мысли, ему кажется, что у него горит голова, может, он заболел? Он не может сосредоточиться.
Он не может думать ни о чём другом, а только, что он может умереть в любой момент и непременно умрёт до шестнадцати лет. Нет, я не хочу. Я такой живой, я не хочу, не может быть, почему я?
Ну пусть умрёт кто-то другой вместо меня. Пусть смерть возьмет – кого? мать? Нет, нет. Пусть умрёт сестра? Нет. Или отец? Нет, старуха-нянька – она может умереть вместо меня. Она столько живёт, что он и представить себе не может, она пусть уходит вместо него, всё равно она никому не нужна. Её никто не любит, а меня любят, и я люблю мать, сестру, отца, я нужен им, а она никому не нужна, она всем противна, никто не заплачет, если она умрёт, она страшная, больная, пусть она уйдёт вместо меня.
Если умру я, мама будет плакать, она будет плакать целыми днями, она не сможет дышать и ослепнет, нет, нет, она не должна так плакать, она увидит мои игрушки, мои шахматы и будет плакать, нет, пусть старуха уйдет, а я останусь. После этой удачной мысли, которая всё так хорошо всё объясняла, и решение было такое ясное, правильное, он заснул.
Утром он проснулся, быстро открыл глаза и сразу настроение испортилось: он всё вспомнил. Он должен умереть и переговоры со смертью – это глупость и, если ей нужен он, то она не согласится на обмен. Он опять стал думать о смерти. Он чувствовал себя так, будто целый день без отдыха таскал тяжёлые камни.
Поднять и переставить ноги – почти невыполнимая задача: он едва передвигал их. Поэтому через полчаса мучений он вернулся в спальню и опять лёг. Преодолев себя, он поднял руку на уровень глаз и стал разглядывать её. Пальцы на просвет казались полупрозрачными и светились красным, а ближе к ногтям были почти совсем прозрачными с тёмными осями костей. Кости будут белыми, вдруг пришло ему в голову, а кожа и мясо превратятся в землю, жирную чёрную землю, которую так любят корни травы, особенно упрямые разветвлённые белые, как мои жилы, корни осоки.