– Ваша Обитель великолепна.
К нам подошел высокий крепкий мужчина с редеющими волосами. На нем был изящный сюртук, как у Келлса, – с высоким воротником, но без складок на талии и очень короткий и гладкий спереди. Мистер Кинг остановился у картин и принялся их рассматривать.
– Обитель именно такая, как вы описывали. У вас изысканный вкус.
Он посмотрел на меня и немного задержал взгляд.
Вовсе не чувствуя себя польщенной, я присела в реверансе.
– Что ж, мистер Кинг, надеюсь, вам нравится ваша колония.
– О, а она забавная, Келлс. Откуда вы ее привезли – с одного из островов или из Африки?
– Он не покупал меня. Мне платят за работу. Извините, господа, я уже ухожу.
Я быстро присела, а потом направилась по коридору в свою комнату. Искушение захлопнуть за собой дверь почти меня одолело. Но я не стала бы злобствовать и портить новую затею Келлса. Ему были нужны его мечты, не я. Я бы никогда не бросила его в беде. Женщина, мать, покинутая Валла – должна просто уйти.
Демерара, 1782. Семья
По пути обратно в Обитель я считала свои монеты. Солнце опускалось за горизонт. Велик был соблазн потанцевать в порту, но хозяева борделей относились ко мне настороженно. Я увела из той жизни шесть девушек и обучила их работе домоправительницы. Мое дело росло. Даже Томас Кинг нанял мою протеже в свое поместье «Дружба».
– Мисс Долли, можно пройтись с вами до Обители?
– Хорошо.
Ди-Пи Саймон жил на плантации рядом с поместьем Келлса. Симпатичный креольский мальчуган, в котором смешалась кровь евреев-сефардов, испанцев и капелька черной. Смуглый паренек был из хорошей семьи; казалось, он с первого взгляда влюбился в мою дочь.
– Как поживает мисс Шарлотта?
– У нее все хорошо, Ди-Пи. Я передам, что ты о ней спрашивал.
Он побежал дальше по дороге. Шарлотта была слишком юна, ей едва исполнилось одиннадцать. Вряд ли лет через восемь Ди-Пи будет влюблен в нее по-прежнему.
Сердца переменчивы. Стоит ли полагаться на то, что все будет длиться вечно? Я ускорила шаг, решившись поговорить с Келлсом. Нам нужно было обсудить наше будущее.
Мимо, поправляя треуголку, прошел французский офицер, для которого я на прошлой неделе подыскала прислугу. Длинный синий сюртук в сочетании с красными бриджами выглядел нарядно. Офицер направлялся к рынку. Демерара отошла французам, которые отвоевали ее у голландцев. Губернатор Кингстон, сменивший ван Схейленбюрха, сдался.
Salut французам!
Мне больше не нужно было скрывать свое католическое вероисповедание. Я бы отпраздновала, но бедный Келлс поставил на голландцев и проиграл. Он больше не имел власти. Выбрал не ту сторону. Смотреть на то, как рушатся его политические планы, было больно.
Келлс воспринял все это тяжело и стал более замкнутым – отшельником для внешнего мира. Обители это пошло на пользу. Последние три месяца он был папой Келлсом – любящим отцом для Шарлотты и заботливым для Эдварда. Мало-помалу дело двигалось, но теперь у меня не осталось сомнений. Он полюбил нашего сына.
На крыльце меня встретил Полк.
– Мисс Долли, вы вернулись! А мы тут все перепугались. – Хмурое лицо здоровяка меня встревожило. – Доктор вот только ушел. Масса с малышом Эдвардом.
У меня замерло сердце, а потом подскочило в груди. Я помчалась по коридору к спальне.
– Келлс!
Тот приложил палец к губам.
– Он едва дышал, Долли. Я не знал, что делать. – Он сидел в моем кресле-качалке с Эдвардом на руках, не отрывая взгляд от нашего ребенка, будто пытался заставить легкие малыша работать как надо. – Мы едва его не потеряли… Я молился. Бог послал в ответ чудо.
Я упала мужу на колени. Мой сын, мой малыш был жив. Его маленькая грудь тяжело вздымалась, но воздух входил и выходил. Эдвард негромко сопел с присвистом.
Келлс погладил меня по щеке.
– Ему уже лучше. Эдвард – красивый мальчик, Долли. У него мой благородный подбородок.
– Так и есть. – Глаза у меня жгло. А я-то ликовала из-за денег, а не находилась там, где была нужна. – Хорошо, что ты оказался рядом.
Келлс положил зевающего Эдварда в красивую колыбель, ту самую, где когда-то спала Шарлотта.
– Такой славный мальчик.
По лицу Келлса текли слезы. Он опустился на колени и стал напевать гимн, что пела мне перед сном мами.
– Rop tú mo baile…
Взыграли его корни. Келлс был добрым католиком, пока не начал заигрывать с англиканцами. Сердце мое болело за него; щеки мужа покраснели от вины. Он потерял свою мечту, но, быть может, познал силу семьи.
Rop tú mo baile…
Rop tú mo baile…
Встав на четвереньки, он поцеловал Эдварда в лоб.
– Отдыхай, мой мальчик.
– О чем эта песня, Келлс? Она преследует меня всю жизнь.
Он поднялся и помог встать мне; наши пальцы сплелись.
– Будь моим видением[36], будь мне отцом, будь сыном. Ты как видение, Долли. Ты подарила Обители семью. Вот для чего я построил дом. Наверное, я был слеп. – Он поцеловал меня в лоб и на миг задержал в объятиях. – Спасибо.
Келлс направился к двери.
– Я отвергал Эдварда не из-за цвета кожи и не из-за глупого предположения, что сын меня выдаст. – Его голос, слезливый и хриплый, оборвался. – Мой первенец умер из-за лжи, в которой я жил. – Он вытер щеки. – Я не хотел, чтобы на Эдварда пало проклятье.
– Ты не проклятье! Ты спас его сегодня. Взгляни на Обитель, на свое производство рома. Ты все это создал, они процветают.
– Прости меня, Долли, да только вкуса победы не ощущаешь, если ты разрушил все своими руками.
Прибежала Шарлотта и обняла его за талию.
– Папочка Келлс, Эдварду лучше?
– Да, моя калинь бьог[37], моя крошка. Он спит, наша красавица-мама вернулась, и теперь все будет хорошо.
– Ты все можешь исправить, папа! А мы почитаем еще одну главу? Я закончила все дела по дому.
Вид у Келлса был нерешительный, но я кивнула.
– Я присмотрю за ним, папочка. Иди с нашей девочкой.
Он едва заметно улыбнулся, взял Шарлотту за руку и ушел.
Я опустилась на пол у колыбели и стала напевать сыночку, держа его за крошечный палец. Зачем нужны мечты, если из-за них я рискую семьей? Или если мне приходится выбирать, стремиться ли к звездам или гладить теплый пальчик моего ребенка.
Так, стоя на коленях, я молилась за семью, что создала. Семья должна была жить и процветать вместе с моими мечтами, а не вместо них.
Демерара, 1782. Прощение
Я протирала книги в кабинете Келлса и проверяла, все ли соответствует моим требованиям.
– Ты слишком много работаешь, Долли.
Книги стояли ровно, корешками наружу, а на мужчину за столом я не обратила внимания. Это были его обычные жалобы.
– В Обители никакими обязанностями не пренебрегают. И у меня есть три новые домоправительницы.
Он вздохнул, размышляя над письмами из Шотландии. Из его стакана пахло ромом.
– Странное слово – «пренебрегают».
Из коридора донесся топот драгоценных ножек.
– Прости, там дети. Сейчас я их угомоню.
– Нет! – Он скомкал лист бумаги. – Пусть. Мой отец был слишком суров и никогда не разрешал детям играть или танцевать в коридорах дома. Позволь это Шарлотте и Эдварду.
Он говорил печально и опустошенно, это был вовсе не тот счастливый мужчина с множеством планов, которого я когда-то знала. Я скучала по нашим разговорам, по его смеху… по нему самому.
– Давай поговорим, Келлс?
Он посмотрел на меня, плотно сжав губы.
– Кинг решил воздержаться от дальнейших вложений в Демерару. Тебе же он передал поздравления с успехом твоего предприятия. Красивая женщина, которая оказывает важные услуги, всегда в выигрыше.
Он сказал это негромко. Келлс снова проиграл, и ему казалось, что я победила. Но мои несколько контрактов не могли превзойти его продажи рома. Или он пытался таким образом признать мои задатки – что однажды я смогу заработать столько же, сколько он, или даже больше.
Не обращая внимания на горечь в его словах, я сосредоточилась на важном. Он помнил, что я привлекательна. Это я предпочла избегать его постели, избегать его прикосновений при каждом удобном случае. Разве мы не стали другими в роли отца и матери для наших детей? Разве не стоит нам примириться?
Я схватилась за свой кружевной лиф с атласным корсажем цвета желтой папайи.
– Подать тебе ужин в столовую?
– Может, поужинаем здесь, вдвоем?
– Я не голодна.
– Тогда и я не голоден. – Он коснулся пальцем ямочки на подбородке – я так давно ее не целовала. – Долли, какое у тебя платье… Оно чудесное.
Под платьем у меня были пышные юбки. Этот подарок он прислал мне из своего последнего путешествия. Белый муслин и атлас прятали мои формы.
– Ты… прекрасна.
– Спасибо.
Он не отвернулся. Возможно, я стала интересовать Келлса больше чернильных закорючек, что так его раздосадовали.
Он взял перо, затем снова отложил.
– Я все еще наказан?
Не так уж я его и наказала.
– Разве это наказание, если я тоже страдаю?
– Да, просто не слишком действенное.
Перо снова оказалось в его руке, балансируя на сгибе пальца. Как и прежде, как всегда, когда я не лгала себе, я чувствовала его прикосновения, поглаживание сильных рук даже с другого конца комнаты.
Я не хотела быть такой слабой. Между нами не все обстояло гладко, но прошло много времени с тех пор, как я впервые ощутила желание. В двадцать шесть лет я уже повзрослела настолько, чтобы испугаться и признать, что мне нужен мужчина.
– Разве не безумие – позволить мужчине, который причинил мне боль, снова приблизиться и сломать меня?
– Сломать тебя, Долли? Ни за что. Возможно, немного согнуть.
Келлс встал из-за стола. Сложил руки поверх жилета черного шелка с вышивкой в виде свитков и негромко запел мой гимн на английском.