На простынях, таких чистых и белоснежных.
Я позволила себе любить Томаса. Позволила себе целиком принадлежать ему и только ему.
Я была уязвима: он сверху, я спряталась внизу, но он прокрался мимо моих страхов и вонзился в душу.
Два хмельных стона: мой и его. Он сказал, что любит меня, а после сломал. Меня охватило пламя, и в этом пламени Томас снова взял меня, а потом расплавил, шепотом и нашими соединенными ладонями придавая мне новую форму. Свет и тьма, солнце и луна.
А потом не осталось ничего, лишь звезды.
Я открыла глаза и посмотрела на него, на гладкую грудь с порослью щекочущих волос, на то, как мы подходим друг другу, блестящие от пота и влажные.
Я надеялась, что мое хрупкое стеклянное сердце в этих грубых руках останется невредимо.
Доминика, 1787. Гармония
Томас сидел за столом в моей спальне. Вернее, почти нашей спальне.
Как и Келлс, он был аккуратным, опрятным человеком, за исключением одной детали. Свою одежду Томас сваливал кучей на полу. Его сапоги были разбросаны повсюду. Похоже, ему никогда не приходилось жить в сырой хижине, он не боялся муравьиных процессий и ползучих гадов.
И все же мне нравилось, как выглядела его прямая спина, когда он сидел в кресле и делал записи, работал над документами. А еще от него пахло дорогими сигарами, мускатным орехом и кедром. Я полюбила возвращаться домой.
– Долл, тебе нравится мистер Гаррауэй?
Ответ был отрицательный, но сказать этого я не могла, верно? Я подошла к Томасу и обняла его за плечи.
– А почему он нравится тебе?
– Он добился успеха. У него связи с торговцами в Европе. Я выполню для него небольшую работу и получу шанс. Мы с моими пайщиками сможем поставлять товары напрямую в Америку, а также на все Подветренные острова.
– Я могу познакомить тебя с мистером Кингом. Это мой поставщик. Уверена, он что-нибудь для тебя придумает.
Томас поцеловал мое запястье.
– Нет, Долл. У меня есть план.
– Но я могу помочь. Это убережет тебя от неприятностей, если Гаррауэй будет действовать недостаточно быстро.
Томас усадил меня к себе на колени.
– Мне нравится, что ты хочешь помочь, но у меня все в полном порядке.
– Но я…
– Долл… Дай мне реализовать свой план.
В его глаза мелькнуло что-то, чего я прежде не замечала. Томасу было больно, неудачи его ранили. Но он никогда мне не завидовал. Мое дело процветало. Я поднялась и скрестила руки на груди поверх пеньюара.
– Мне жаль, что твои мечты не сбываются.
Он тоже поднялся и прижался босыми ногами к моим ногам.
– Ты – моя мечта. Да, я хочу добиться успеха в своем деле, но ни на секунду не забывай, что ты тоже моя мечта.
– Томас, я не…
Он яростно поцеловал меня, так что стало больно губам. Потом поднял, забросил мои ноги себе на талию и отнес на кровать, которую я постелила. Обнимая этого здоровяка, его крепкие бедра, я жаждала, жаждала, чтобы он отогнал прочь мои заботы, заставил меня позабыть его беспокойный дух.
– Я люблю тебя, Долл. – Его губы изогнулись в улыбке. – Не сомневайся во мне, в том, что для меня важнее. Возможно, я смогу заронить семя-другое в твои мысли и ты подумаешь о расширении семьи. Я хочу огромную семью. Тридцать детей!
– Шутишь?
– Обо всем, кроме тебя. – Он раздвинул полы моего пеньюара и губами нашел мою плоть. Вскоре мы, горячие и влажные от пота, сплелись руками и ногами.
Я хотела, чтобы Томас преуспел, потому что знала: неудачи могут помешать нам, как вышло у нас с Келлсом.
Ничто не должно стоять между нами, ничто.
Мне нужна была его любовь. Его крепкие руки, каждое будоражащее прикосновение прогоняли мой страх потерять Томаса. Честолюбие – властная госпожа.
Медленно, но размеренно. Томас и я.
День сменили сумерки. Обессилев, я уснула в его объятиях у груди, где билось сердце.
Когда я проснулась, Томаса уже не было. Он вернулся к своим бумагам.
Долго ли Томас сможет служить двум господам? Вряд ли я и его несбывшиеся мечты уживемся.
Повсюду была тьма. Я не знала, где нахожусь. Мной овладел страх. Я пошевелилась. Стала биться и сражаться.
Это Николас?
Грохот боевых барабанов…
Корабль с человеческими существами, поющими на ветру, – я теперь там?
– Дыши, Долл, дыши. – Голос Томаса.
– Помоги… – прерывисто, с дрожащими вздохами выговорила я.
Он обнял меня и притянул к теплой, поросшей волосами груди. Потом чуть передвинулся и зажег свечу. Сквозь закрытые веки я ощутила свет.
– Долл, это просто кошмар. Ты со мной. Со мной.
Я все еще не могла открыть глаза. Боялась осмелиться – а вдруг ничего этого на самом деле нет.
– Нечего бояться, Долл. Никто не сделает тебе больно, никто – пока я рядом.
Вот что меня так испугало, верно? Что наш покой и мир, наша семья – все это исчезнет, стоит Томасу подняться на борт его «Мэри».
– Поговори со мной, Долл.
Редкие капли дождя стучали и танцевали по крыше.
– Клагарнах – вот как мой па называл сильный ливень. Иногда крыша протекала. Это привлекало червяков. И москитов.
– Ты уже не там, Долл.
– Но могла бы. В дожде есть правда. Он высказывает свои мысли. Оплакивает бедных и богатых. Дает урожай и подтачивает горы. Он могуч.
– Хочешь быть дождем? Вода пересыхает. Она утекает.
– Все мы дождь, Томас. Все мы исчезаем. Ничто не вечно. Может, я еще мало гор подточила.
Он крепче прижал меня к груди. Руки поглаживали мне спину, словно я была ребенком, которого нужно утешить.
– Ты можешь все.
– Разве? В Розо стало еще больше солдат. Порой они смотрят сквозь меня.
– Тебе не все подвластны. Только я, но я рад услужить.
Он говорил шутливо, но все же было в его словах что-то потаенное, словно комок, застрявший в горле.
– Мне жаль, Томас.
– Нет. Нет, женщина. Если б не такие минуты, как сейчас, и не предоставление услуг стряпчего безвозмездно, я бы и не узнал, что нужен тебе. Я хочу быть тебе нужным. Ведь и ты мне нужна. Когда ты – отважное и восхитительное создание – изредка прибегаешь к моей помощи, я понимаю, что ты мне доверяешь.
Я все еще не могла открыть глаза. Веки, под которыми скопились нерастраченные слезы, должны были остаться закрытыми. Томас откровенно делился своей любовью, но я слышала, как он тоже стонал во сне. Его терзали несбывшиеся мечты. Томас желал их воплощения так же, как я жаждала своих. Как я могла поделиться с ним тем, что ему помешает?
Иногда приходится гнуться, приходится уступать.
Я не могла согласиться. Для женщины начать заново – вовсе не то, что для мужчины. Почему мне казалось, что наше время вышло, будто песок высыпался из песочных часов?
Я не могла посмотреть на Томаса или даже в окно на свои звезды.
Он заправил мне за ухо локон, а потом сдернул с меня шарф и потянул за папильотки у меня в волосах.
– Хватит. Их слишком долго накручивать. Где мой шарф?
– Я представил, как ты укрываешь мою грудь своими волосами. Такой я тебя еще не видал.
– Я была для тебя всякой. Старая кухарка из Демерары сказала бы, что мы как кролики.
Он гладил нежную кожу у меня под глазами, пока я не посмотрела на него. Я знала: Томас видит меня такую как есть – с бумажками в волосах, испуганную…
– Значит, я счастливый кролик. Иди сюда, крольчишка.
В логике ему не откажешь. Поддаться куда проще, чем быть неприступной и гоняться за кошмарами. Требовалась большая сила воли, чтобы сопротивляться Томасу, когда я не очень-то прилежно следила за своими регулами.
И все же он отыскал эту точку, жилку у меня на шее. Она так отзывалась на его поцелуи, его покусывания. Он довел мой пульс до исступления, и тот грохотал, будто барабаны мятежников.
Может, мечта о большой семье и собственном ребенке удержит Томаса от погони за Гаррауэем и всяким, кто пользуется его добрым сердцем.
Казалось, это правильно – позволить Томасу исполнить свою мечту, если для него это означает остаться со мной и поддерживать меня на протяжении всей моей жизни.
Доминика, 1787. Королевство
Прислонившись головой к окну, я смотрела на сад мами. Буа кариб уже расцвели, но мой взгляд привлекли бутоны павлиньего цветка, с его оранжевыми и красными лепестками. Пленительные, пусть и таили в себе темную силу.
Мне исполнился тридцать один год. Для кого-то – целая жизнь. Я хотела этого ребенка, младенца номер шесть, пока Томас не решил уехать.
– Доброе утро, Долл.
Он подошел сзади и прижался к шее, к чувствительному местечку за ухом. Два запретных слова жгли мне язык: «Я беременна».
– О чем ты так глубоко задумалась? О новом деловом предприятии или расширении существующего?
Его пальцы скользнули по моим ребрам к животу, к животу, который скоро подрастет.
Я повернулась в объятиях Томаса и поцеловала любимого. Этот младенец должен заставить его выбрать нас, а не Гаррауэя. Томас сказал, что знает меня. Тогда он должен понимать, что разлука – это самое плохое.
Вслепую, почти безумно, я подвела его к кровати, которую мы делили.
Наполовину развязав ленты на моем лифе, Томас остановился.
– Ну почему ты такая соблазнительная, когда мне надо заняться делами?
Делами.
Это слово отдавало приговором.
– Неужели ты должен уехать?
Он убрал руку и сел на край кровати.
– Да. Приезжает сам Джон Гаррауэй. На сей раз чтобы заключить сделку.
Завязав галстук, он взглянул на меня и нахмурился.
– Не смотри так.
Как? Я думала, что лучше умею прикрывать ложь улыбкой.
Томас наклонился ко мне и поцеловал в лоб.
– Я вернусь примерно через час, и если ты не будешь занята счетами или обучением новых экономок, обещаю продолжить с того, на чем мы остановились. Сколько их у тебя сейчас?
– Двадцать две.
Он улыбнулся еще шире и оправил жилет. Возможно, был рад за меня, но также по-своему напоминал, что я постоянно занята работой, а значит, следует без упреков позволить делать то же самое и ему.