Вспаханные поля. Бесконечная земля, расчерченная тростником, тянувшимся к солнцу. Потом я увидела смуглых и чернокожих людей в ботинках и шляпах, которые смахивали на соломенные крыши.
Это и было поместье Бельведер, новый дом Шарлотты.
Сердце у меня упало.
Отче, пусть цветные не будут так жестоки, как белые. Пусть не секут кнутами, пусть наказания не будут столь беспощадны.
Если бы не Шарлотта, я бы развернулась и притворилась, что не видела этого, не видела, как свободные цветные опускаются до соблазна владеть себе подобными, как ненавистные белые.
Задыхаясь от всхлипов, я затаила дыхание и стала считать. А потом позволила себе забыть. Как на Монтсеррате, я перестала видеть поля. Сосредоточила свои силы на Шарлотте и доме с зелеными ставнями.
Должно быть, моя дочь меня заметила. Она выскочила навстречу и помчалась со всех ног. Как только я спустилась на землю, Шарлотта обняла меня.
– Я здесь, детка, я здесь.
Не знаю, долго ли мы так простояли, сжимая друг друга в объятиях. Знала одно: вот где я нужна, здесь, а не в Лондоне.
– Мама, тут белые. Они полны ненависти. Все время пытаются нас уничтожить. Они заберут нас в рабство.
Я немного отстранилась и обхватила ладонями ее лицо.
– Что сделали эти белые?
Она стиснула в кулаках ткань своего хлопкового платья с высокой талией.
– Требуют бумаги на всех свободных цветных. Кто не докажет, что был выкуплен или свободен по рождению, будет продан губернатором.
Шарлотту растили как дочь Келлса, богатого производителя рома. Она молилась с белыми и танцевала с ними. Что же стряслось такого, отчего моя девочка стала их бояться?
– Объясни, детка.
– Многих жен цветных плантаторов посадили в кутузку. Жену Жюльена, Мэри Роуз, чуть не продали.
Я прижала ее к себе. Пусть мое колотящееся сердце говорит за меня. Я не позволю никому – ни белому, ни цветному – обидеть мою дочь.
– У меня есть копии твоих бумаг. Тебе ничего не грозит.
– Рад видеть вас, мисс Долли. – На крыльцо вышел муж Шарлотты. За рукав его рубашки цеплялась молодая девушка в яркой золотистой блузе и зеленой пышной юбке. Мне понравились ее прекрасные волосы: заплетенные в косу, уложенные короной и убранные под красно-зеленый тюрбан.
– Мисс Долли, – сказал Жан-Жозеф, – это моя невестка, жена Жюльена, Роуз. Мэри-Роуз Федон.
Протянув Шарлотте носовой платок, я кивнула Роуз и подала ей руку. Та приняла ее.
– Рада с вами познакомиться, мисс Кирван.
– И я рада, Роуз. Зовите меня Долли.
Глаза у нее были ясные, благородный подбородок высоко поднят. С трудом верилось, что эту женщину неделями держали за решеткой. Моя бедняжка сестра всего лишь за день стала совершенно другой.
– Хорошо, мэм. – Она повернулась к Жан-Жозефу. – Не надо меня обратно провожать.
– Нет, Роуз. Ты знаешь: мой брат не позволит, чтобы женщины Федон ходили без защиты.
Цветных женщин все еще бросают в тюрьму? У меня участился пульс. Пара минут наедине с Шарлоттой – и я пойму, нужно ли расторгать аренду дома и немедленно увозить дочь с Гренады.
Гренада, 1789. Мое решение
Шарлотта устроила меня в своей уютной, цвета морской волны гостиной. На небольшой бамбуковый столик у моего кресла она поставила поднос с чаем из листьев гуавы и нарезанными абрикосами. Они оказались очень сладкими и шелковистыми, лучше я никогда не пробовала, даже на Монтсеррате.
Открыв свои документы, Шарлотта одними губами произнесла: «вольная». На лице у нее появилось облегчение, крепкая хватка, сжимавшая мое сердце, тоже разжалась.
– Скажи мне, пока не вернулся твой муж… Федон, он… хорошо с тобой обращается?
Прекрасные темные глаза моей дочери моргнули, щеки заалели румянцем.
– Да. А почему ты решила, что нет?
Стукнула дверь. Мой зять заглянул в комнату. Смуглая кожа его стала темнее, чем мне помнилось. Должно быть, он сам занимался своими полями. Возможно, если это и впрямь так, то он из «хороших» плантаторов.
– Мэм… – Жан-Жозеф кивнул мне, не отрывая взгляда от Шарлотты. Подошел к ней, приближаясь как в танце, медленно, напряженно, а потом закружил, будто не видел ее целую вечность.
Мои опасения насчет их брака развеялись.
– Почему они охотятся за вашей невесткой, Федон?
Жан-Жозеф уселся в кресло рядом со мной.
– Мы с братом не хотим молчать. Мы пытаемся получить голос в Совете острова. Но нам этого не позволяют – ведь мы цветные и католики.
– Нам пришлось провести еще одну службу, мама, англиканскую, чтобы Совет признал наш брак.
Ну что за вздор. Два венчания? Нужно носить с собой бумаги?
– Но почему?
– Как вообще можно объяснить предвзятость по отношению к нашим богослужениям? И не стоит рассказывать о цвете кожи, верно, мисс Кирван?
Верно.
В Лондоне черные и белые привольно работали вместе в доках и на полях. Многие цветные трудились в городе и магазинах, куда заглядывали мы с Китти.
И все же несложно было заметить ухмылки, трепетание вееров, когда обсуждали мою темную кожу, пока мои деньги не заткнули сплетников. Будет ли когда-нибудь на свете место, где важны лишь талант и любовь?
Жан-Жозеф тяжело вздохнул.
– На Роуз нацелились потому, что Жюльен стал подговаривать католиков. Если мы не согласимся остаться ниже их по положению, они навредят нашим женщинам. Как лучше запугать? Конечно, угрожая нашим сердцам. – Он разжал кулак и на миг закрыл глаза. – Если бы не доктор Хей, Роуз продали бы в рабство. Она гордая карибская женщина. И никогда не была рабыней.
Природный румянец на щеках Шарлотты побледнел.
– Не знаю, как бы я пережила, если бы меня заперли в тюрьме, мама. Бедняжка Роуз!
Я пристально посмотрела на дочь. Я не рассказывала ей о зле, что причинили мне или Китти, о душах, сгинувших в кипятильнях[63], о лечебнице на плантации па и прочей жути, что творилась на левой стороне его земли. Я не позволила себе это вспоминать. Я отказывалась говорить об ужасах. Слишком часто мне приходилось отмывать пол в лечебнице. С тех пор запах мяты для меня стал запахом смерти.
Возможно, я должна была больше объяснять, больше о себе рассказывать. А я вместо того нашептывала моей девочке о мечтах. Показала ей звезды, а не осколки разбитого стекла, что таились за моей улыбкой.
Теперь же Шарлотта слишком хрупка, чтобы выслушать.
Жан-Жозеф встал, одернул коричневые бриджи.
– Хватит печалей в моем доме. Давайте я расскажу вам о нашем урожае. – Он улыбнулся и начал перечислять количество акров и саженцев. Федон говорил легко и непринужденно. Мне подумалось, что Шарлотта и эта плантация были его мечтой.
– Вы видели поля, мисс Долли? Что скажете?
– Поля… Поля, как по мне… большие. У вас будет хороший урожай тростника.
– Жюльен строит нашу собственную кипятильню. И тогда мы станем сами производить сахар. Будем самодостаточны. Это убережет мою жену. Она может на меня положиться.
Я кивнула, надеясь, что так и случится, но сомневалась: вряд ли кто-то из мужчин на самом деле понимает, что такое для женщины зависеть от него.
Мое решение осталось неизменным. Я останусь на Гренаде и обеспечу безопасность дочери. Шарлотта сама увидит, что женщины Кирван способны пережить все.
Гренада, 1789. Мои права
С высоты Блейз-стрит я смотрела вниз на бухту в форме подковы, разглядывала кокосового цвета песок и дорожку из черного камня, что вела к мысу. Гренада казалась мне старой и степенной.
Вероятно, именно поэтому здесь так непросто: все они застряли в старом мышлении.
Местные белые плантаторы и торговцы уважали только белых, протестантов, англичан и мужчин.
Я проиграла по всем статьям. У меня был чудесный цвет кожи, я была счастлива в своем католичестве и уж определенно я была женщиной.
Море ревом воззвало ко мне. В Розо я могла спокойно подойти к воде или прогуляться вдоль реки.
Но не здесь.
Порой я не знала, доберусь ли до моря. Если бы Шарлотте не нужно было оставаться с мужем, я бы забрала всех в Лондон и начала все заново.
Я сделала неверный выбор, но надо было как-то жить дальше. Миссис Китти Кларк написала мне, что мой принц нашел себе другую Дороти: мисс Доротею Блэнд[64], ирландскую певицу.
В том и заключалась особенность любого выбора – после он преследовал вас, как застывшая маска смерти. Выдавив улыбку, я вошла в свой новый магазин.
Из кладовой показалась мами с полной охапкой товара и осмотрела меня сверху донизу.
– Больно ты задумчивая.
Уж ей ли не знать фальшивые улыбки, правда? Я забрала у нее горшки.
– О Розо вспоминаю.
– Долли, я так и не спросила, что случилось в той поездке…
– Я повидала разные чудеса. Магазины с большими окнами из стекла, полные товаров, какие я видала только в газетах или мечтах. Я хочу больше прилавков, я хочу… дверь.
В проем заглянул человек – из тех, кого я надеялась повстречать позже, когда тут освоюсь.
Джозеф Томас.
Даже если отвернусь, он не исчезнет, не видеть его не получится.
– Можно войти, Долл? – Томас уставился на меня, но я не шелохнулась.
– Мы еще закрыты, мистер Томас, но вы входите, – пригласила его мами.
Он переступил порог. Волосы его стали немного короче, но их еще приходилось перехватывать лентой. В руках он вертел треуголку с широкими полями. На ногах – те же самые пыльные сапоги.
– Славно выглядишь, Долл Кирван.
Кивнув, я отошла к полке, где были развешаны одеяла мами.
– Чем могу служить?
Он прикусил губу, пошарил в кармане сюртука и достал бумаги.
– Я пришел безвозмездно предложить тебе услуги стряпчего.
– Мои документы ведет мистер Бейтс. В другом я не нуждаюсь.
Он протянул мне бумаги.
– Эти тебе нужны. И мне тоже.
Если это тот самый контракт, который он готовил и который упоминал мистер Лайонел, то Томас просто болван.