– Я и зову. А вдруг рана воспалится. Может начаться сильная горячка. Я не хочу оставаться один.
Горячка опасна, а я из-за своего упрямства слишком долго тянула с его лечением.
– Не уходи, Долл. Уже темно. На улицах опасно.
В синих как море глазах Томаса отражалась тревога и даже больше.
– На сей раз я не хочу все испортить, Долл. Доверься мне.
На улице и впрямь было темно, к тому же я заставила всех дать обещание не ходить по ночам в одиночку.
– Полагаю, я здесь застряла.
Томас похлопал по матрасу.
– Вот твое место. – Он обхватил мои колени. – Спасибо, я не хочу умирать в одиночестве.
– Ясно, ты подшучиваешь. – Томас держал меня твердо и крепко, так, как я и помнила, так, как мне нравилось.
– Я погибал, Долл, когда узнал, что потерял своих Кирванов.
– Пожалуйста, Томас…
Он прижался головой к моим коленям.
– Я буду вести себя хорошо. Если только ты иного не захочешь. Есть много способов скоротать время и облегчить жар.
– Томас…
– Хорошо. В конце недели, чуть мне полегчает, мы поедем на гору Куа-Куа. Там на плантации живет Салли.
Невзирая на мои сомнения, мужчине, утверждающему, что он предан тебе, и пытающемуся освободить твою бабушку, все же следовало дать поблажку. Мы могли бы снова стать друзьями. Это у нас выходило лучше, чем быть любовниками.
Но он захрапел, стиснув мои бедра, и я просто не знала, есть ли этой поблажке предел.
Гренада, 1790. Мой мир
Вооружившись купчей, составленной Томасом, мы с ним отправились на гору Куа-Куа. Тот же путь вел к поместью Бельведер. Если бы я рассматривала те плантации, а не отводила глаза, увидела бы бабушку?
– Этот Раньян… он был хозяином Салли и продал мою мать?
– Да, мэм.
Поерзав, Томас по-другому уселся на подушку, которую я ему принесла. Совсем не похоже на мягкие английские экипажи, но должно было помочь. Лихорадка затянулась, и он проводил время в моем доме, пока чаи мами окончательно его не вылечили. Вид у Томаса все еще был страдающий.
– Тебе ехать вовсе не обязательно, Томас. Я и сама управлюсь.
– Дело не в удобстве. Я не выпущу тебя из виду, отправив одну в путешествие по Гренаде. Это мой остров, и мы направляемся к людям, которые не признают предприимчивых дам. Особенно таких, как ты.
Он вел себя как обычно, не произнося очевидного. Что хозяева моей бабушки были худшими из плантаторов – насильниками, ворами, убийцами, – и все это в законных рамках системы порабощения.
Мы еще даже не приехали туда, а мой желудок уже завязался узлом.
– Долл, какая-то ты зеленоватая. Здорова ли? Да и Эдвард сегодня какой-то больной с виду.
– Поезжай. Моя бабушка в рабстве, у меня есть средства на выкуп. Не мешкай, а то мне дурно.
– Ты сильная и упрямая женщина! – Он помахал шляпой перед лицом.
– И что в этом плохого?
– Ничего. За это я тебя и люблю.
Краем глаза я заметила его ухмылку. Томас широко улыбался, но я отвернулась взглянуть на густые заросли папоротников, что обрамляли грязную колею. Чахлые высокие сосны и непроходимый бамбук дарили тень. Здесь было прохладнее и не так влажно, как на побережье. Я порадовалась теплой шали и взмолилась, чтобы дождь не заканчивался.
Томас снова заерзал.
– Это могло подождать еще неделю, тогда бы я съездил один.
Невыносимо было думать о том, что приходится позволять белому мужчине, британцу, торговаться за меня, но это давало возможность получить лучшую цену и снизить вероятность жульничества.
Я знала, сколько мне еще предстоит сделать, чтобы у Эдварда и моих девочек появился шанс засиять.
В воздухе отвратительно пахло мятой. Вершину горы окутывала нежная дымка тумана.
– Ну, зато дальше будет только прохладнее.
Томас натянул вожжи, и лошадь ускорила шаг. Мы продвигались медленно.
– Если тебе нужен отдых, мы могли бы немного посидеть у вулканического озера. Слыхал, там весьма романтично.
– Если я еще хоть слово услышу об отдыхе, сэр, то прямо не знаю, что сделаю!
Он снова замедлил ход.
– Что? Женщина, что именно ты сделаешь? Вожжи у меня. Я правлю лошадью, Долл.
– Буду таращиться на тебя и желать свалиться с повозки.
– Этому не бывать. А даже если свалюсь – догоню тебя и остановлю. – Томас рассмеялся. – Должно быть, тебе полегчало. Снова грозишь вышвырнуть меня из своей жизни. Это так жестоко, ведь у меня есть план подарить тебе еще детей.
– Что? Томас, мы не вместе. Как ты можешь об этом даже помыслить?
– Но ты ведь целовала меня, когда приходила навещать.
– Нет!
– Зато об этом думала. Ты все время у меня в голове. Пора что-то с этим делать. Как-то узаконить. Ты будешь знать, что я с тобой, а я буду знать, что мне есть куда возвращаться домой. И ты тоже.
Сердце мое пустилось вскачь, потому что я и правда часто навещала его и иногда целовала.
– Лихорадка – это плохо.
– Я люблю тебя Дороти. Выходи за меня.
Он взял меня за руку и еще замедлил ход повозки.
Справа мирно лежало дымящееся вулканическое озеро, Гранд-Этанг-лейк.
– Не говори «нет», сначала выслушай меня, подумай об этом, пусть хоть раз все будет по-моему.
– Мы можем обсудить этот вздор позже? Мне нужно беречь силы для переговоров. Свобода бабули Салли важнее этих твоих шуточек.
– Хорошо. – Он заставил лошадь шагать чуть быстрее.
По крайней мере, Томас научился слушать. Но неделя, которую он провел у нас дома, играя с Элизой и Фрэнсис и обещая отправиться с Эдвардом на рыбалку, не сделала нас одной большой семьей.
Миновав озеро, мы подъехали ближе к плантации.
Шелковистые хлопковые деревья обрамляли границы земель. Эту белую кору ни с чем не перепутаешь. Повсюду раскинулись поля сахарного тростника с высокими изумрудными стеблями, с рассыпанными по рядам коричневыми точками. Вблизи точки оказались людьми: смуглыми и черными. Черные как смоль женщины шли сзади, собирая срезанное.
Жестоко было отправлять их полураздетыми в полный клещей-краснотелок лес. Надсмотрщик, восседавший на лошади, кричал на них и щелкал кнутом.
Эти злобные крики.
Рабы напевали негромкую заунывную песню. Стоны помогали им поддерживать ритм. Мелодия смешалась с той, что запомнилась мне по невольничьим судам, – «йо-йо-йо» и воспоминаниями о плантации па, ее левой стороне, гибельной стороне.
Мята.
Перечная мята…
Знакомое чувство близкой смерти окутало меня, вспарывая кожу. Стоны стали громче. От этого было не убежать, не отвернуться – не сегодня.
В моем воображении я снова стала маленькой и была одета лучше других, потому что мой па, белый плантатор, признал меня своей. С первых дней, когда я начала помогать мами в лечебнице, я привыкла не видеть зла. Я всегда смотрела направо, а налево никогда.
Слева была порка. Слева были колодки и лечебница. Мами заставляла меня помогать больным – тем, кого так жестоко изнасиловали, что у них кровило несколько дней. Я вытирала кровь, промокая ее тряпкой с мятной водой.
Слева…
Собирай тростник и пой.
Истекай кровью и пой.
Умирай и пой.
…на той стороне.
Если я увижу зло и смирюсь с ним, оно разъест мои мечты как кислота, выжжет дотла.
Повозка остановилась.
– Долл, ты меня слышишь?
– Мой отец был хозяином, Томас. Все страдания причинялись от его имени. Он никогда не прекращал злодеяния. Ни разу не признал муки рабов. Надсмотрщиков не увольняли за убийства или жестокость. Томас, я такая же, как па. Я всегда отворачиваюсь. Всегда смотрю в сторону.
– Долл… Ты не он.
– Но джамби и смертные маски говорят другое.
Томас схватил меня за руку.
– Я этого не замечаю.
– Я тоже не хотела замечать. Если бы видела, то не смогла бы больше мечтать. Мне пришлось бы занять свое место на полях среди людей, которые рождены страдать, а потом умереть.
– Долл, ты здесь, со мной. Нечего бояться.
– Я не хочу умереть в тех полях, Томас.
– Я не отпущу тебя. Никогда. Ты меня пугаешь, женщина. Нам нужно заключить сделку. Дай-ка я сам. Посиди в повозке.
Как я могла остаться на месте, когда кровь моя текла по тем полям?
Гренада, 1790. Сделка
Мы остановились у главного дома плантации Раньяна. Томас спрыгнул на землю, и я тоже начала спускаться.
– Долл…
– Я должна.
Кивнув, он повел меня к дому. Это был не совиный дом, как у па, его не поддерживали сваи. Местные не боялись наводнений. Сломанные ставни, разбитые ступени – всего тут было вдоволь. У одной я замерла, сомневаясь, выдержит ли она.
– Все из-за урагана, – пробормотал Томас. – Жуткий ураган восьмидесятого. Десять лет прошло, а новый так и не отстроили. У Раньяна денег нет.
На террасе сидел старик в потрепанной одежде и отличной соломенной шляпе.
– С чем пожаловали?
– Мистер Раньян, – начал Томас, – я насчет Салли. Я связывался с вами через мистера Бейтса.
– Ах вот чего. Старуху Салли прикупить хотите.
Он посмотрел мимо меня на Томаса, ухмыляясь, будто я какая-то бездомная псина.
– Нешто и бумаги посылали?
Томас заслонил меня, выйдя вперед.
– Да, вам нужно только подписать.
В голове у меня все спуталось. Я вцепилась в сюртук Томаса как трусиха.
Мистер Раньян прикрыл глаза, будто солнце давило на него и эту прекрасную шляпу; ни щелей в плетении, ни необработанного края, ни дыр от жучков – она явно не бывала в полях под палящими лучами.
– Когда-то Салли была весьма полезна, да только состарилась. На кой она вам?
– Я представляю сторону, которая заинтересована в ее воссоединении с семьей.
– Да уж, родичей-то у нее полно. – Раньян сплюнул табак, и харчок приземлился у моего ботинка.
Томас взял у меня контракт.
– А это еще кто? Прихватил девку на удачу? – Старик смерил меня сальным взглядом.
– Можно и так сказать. – Томас протянул плантатору бумаги. – Мы сговорились на тридцати пяти фунтах.