– Ты ревнуешь? Думаешь, я построила отель ради возвращения принца? Как низко с твоей стороны!
– Ты по-прежнему якшаешься с ним. Я видел письмо.
– Это послание от миссис Кларк, моей подруги. Жены бывшего губернатора Ямайки. Она снова переезжает в Лондон. Ей нравятся сплетни. Когда я опять поеду туда, то обязательно ее навещу.
– Хорошо, вволю наболтаетесь о принце.
– Ты с ума сошел, Томас? Мой мальчик умирает.
Он стиснул зубы, подавляя редкую для него вспышку гнева.
– Наш мальчик, наш. Это общая потеря. Нельзя быть такой эгоисткой. Я искренне люблю Эдварда.
– Я не эгоистка. Будь я мужчиной, мной бы восхищались.
– Я – мужчина. Ты говоришь, отель твой, но тебе помогали все. Когда ты уединялась, чтобы выносить наших детей, я следил, чтобы твои приказы выполнялись. Я был здесь, рядом с тобой, а не на танцах в Лондоне или на фрегате. Пусть мое лицо не темное – я понимаю.
Мне не верилось, что он изрыгает весь этот вздор.
– Знаю, что ты очень помог, но сейчас не могу рассуждать трезво – когда Эдвард на краю могилы. – Слезы ослепили меня. – Отправляйся дуться на свой шлюп. Или пусть он увезет тебя. Я и так этого ждала.
Он с такой силой распахнул дверь, словно хотел сорвать ее с петель, но остановился и вернулся ко мне.
– Прогонишь меня в другой раз. Я тоже теряю сына. И никуда не уйду. – Томас запустил пятерню в свои волосы, густые и темные, в которых уже начали проглядывать серебристые пряди. – Меня не вышвырнут. Я буду поддерживать тебя, как и всегда. Может, однажды ты это поймешь. – Он сел на другую сторону кровати. – Ты просил меня быть добрым к твоей маме, даже если придется нелегко. Я сделаю это для тебя, мой мальчик.
Он поцеловал Эдварда в щеку. Мы оба держали нашего сына за руки, но я не знала, как попросить прощения, когда слезы все текли и застревали в горле. Что толку от всего, что я построила, если переживу своих детей?
Гренада, 1795. Война
Я провожала взглядом мами и Фрэнсис, которые как раз выходили из моего магазина, их красно-коричневые плащи развевались позади. Они держались за руки. Высокая смелая Фрэнсис и несгибаемая мами. Хотелось бы, чтобы моя дочь прочла нам новости получше.
Мой лондонский поверенный добился от мистера Уэбстера согласия на наши условия, но работа над документами еще не завершилась. Пройдет много месяцев, прежде чем первая дочь моей матери, Элла, будет свободна.
Мужественное лицо мами исказилось, но лишь на миг. Спрятав свою боль, она вышла на улицу.
У меня за нее разрывалось сердце. Элла была моей Катариной. Одну продал отец моей ма, вторую отобрали у слабой матери. Я попросила Шарлотту отправлять Катарине послания в день ее рождения, и все же совсем не знала дочь. Пропустила я лишь раз: в год смерти Эдварда.
С тех пор минуло три года.
Катарина так и не познакомилась с ним, со своим кровным братом, не увидела его улыбки, не узнала о его любви к спискам и развозу товаров. На столе в его комнате я нашла все записи Эдварда. Галочки в них были очень четкими.
Я закрыла дверь магазина и принялась переставлять заново предметы на полке со столовым серебром. Сегодня должна была зайти Шарлотта. Надеюсь, она прочтет мне еще одну историю о Катарине на балу. Я знала, что такое балы в Британии. В мире Келлса моя дочь вне опасности. В моем цветном мире она под угрозой.
Совет начал обкрадывать свободных цветных, облагая их налогами, штрафами и лицензионными сборами. Теперь я лучше понимала, почему Келлс так сильно цеплялся за свое место в обществе.
Я снова посмотрела в сторону Блейз-стрит. Теперь мами и Фрэнсис, должно быть, уже в паре кварталов от дома.
Я хотела подождать Шарлотту и подбить счета, однако меня терзало ощущение, будто что-то вот-вот случится, будто за поворотом меня подстерегает джамби.
Проверив карманные часы, которые подарил мне Томас, я поняла, что прошел еще час. Его дар был тонким намеком: чтобы я следила за временем и к сроку возвращалась домой.
Моя дочь и зять скоро будут здесь, я увижу ее животик. Наконец-то у моей девочки будет ребенок.
Бум-бум-бум…
От стука в дверь сердце чуть не разорвалось.
– Долл, впусти меня!
– Томас?
У меня перехватило дыхание, я помчалась к двери и открыла ему.
– Дело плохо, Долл, – пробормотал он и схватил меня.
Томас дрожал. Я тоже затряслась.
Его запах – аромат сигар от сюртука, эля на губах – наполнил всю меня, просочился сквозь кожу. В глубине души мне не хотелось двигаться. Я хотела обнимать его, напитаться его силой.
Давно я не обнимала мужа. Я плакала – так мне его не хватало. Мы жили у себя дома будто чужаки.
Он вырвался и зашагал вглубь помещения.
– Прости, Долл.
– Расскажи, что стряслось.
Томас обхватил ладонями мое мокрое от слез лицо.
– Шарлотта… Ее муж и его брат развязали войну.
– Войну?
– На острове мятеж, бои повсюду. Восстали одновременно по всей Гренаде. Объединились все цветные плантаторы, все рабы, даже некоторые католики. Всеобщая война, Долл. Под предводительством Федонов.
– Это все из-за Совета и губернатора, Томас. Они ущемляли права цветных и католиков. Нельзя все время наступать нам на горло. Что-то должно было произойти.
Он снова привлек меня к себе.
– Надо молиться, чтобы Федонам хватило ума победить.
Шарлотта в беде…
Горячие головы начали войну, где может погибнуть моя дочь.
Бои полыхали по всей Гренаде. Стрельба не смолкала. Даже сейчас пушки грохотали совсем близко. Не в силах уснуть, я металась по комнате Эдварда. Как закрыть глаза, если нет никаких известий о Шарлотте, ее безопасности и ребенке?
Чертовы Федоны! Я всей душой ненавидела помехи, налоги, но мятеж – не выход.
Я не знала, что сказать детям. Потому не говорила ничего, просто любила их еще сильнее. Мы сидели на диване – старшие на полу, младшие сгрудились вокруг меня – и слушали, как Фрэнсис десяти лет и Элиза семи годков читают. Пятилетний Джозефи, Энн и трехлетний Гарри хлопали в ладоши от восторга, пока я не отправила их спать.
Мами и бабуля Салли остались внизу шить одеяло. Старуха больше помалкивала и бросала странные взгляды на меня и Томаса, бормоча на чви, что я нашла себе хорошего мужчину – бланка.
Он был хорошим, но мы не были едины.
Дом погрузился в тишину. Скоро взойдет солнце.
Томас со свечой в руке вошел в комнату Эдварда.
– Я слышал шум.
– Не могу уснуть.
– Я думал, Гарри снова выбрался из постели побродить.
Он повернулся к выходу, но мне не хотелось оставаться одной.
– Не уходи.
Томас поставил свечу на стол и потрогал списки нашего сына.
– Списки… Боже, как я по нему скучаю. Он был отличным моряком.
Вздох его звучал устало. Он сложил руки поверх ночной рубашки – длинной и струящейся, которая доходила ему до щиколоток. Томас мог сойти за священника в белом стихаре, не хватало только веревочного пояса.
– Если тебе нездоровится, Долл, я могу послать за Хеем.
Мне не нужен был доктор, только Томас, чтобы все у нас вновь стало хорошо.
– Ты хороший человек и прекрасный отец. Фрэнсис так славно и четко читает. Спасибо, что достал ей книги.
– Она – часть моей семьи.
– Фрэнсис признала тебя отцом. Почти с самого начала.
Его искренний взгляд светился бесконечной любовью.
– Меня никогда не волновало, кто их отцы. Я просто любил ребяток.
Горло у меня сжалось, и мне захотелось признаться.
– Я никогда не говорила тебе, что у Эдварда есть сестра.
– Ты о многом молчишь, пока это не сжирает тебя заживо.
– Да. Ее зовут Катарина. Когда я слегла после родов, ее отец убедил меня, что лучше справится с воспитанием дочери. Он увез ее в Лондон, и с тех пор я больше не видела Катарину.
Он подошел ко мне, но руки держал при себе.
– Говори. Я слушаю.
– Я боялась, что ты сделаешь то же самое с Элизой или с любым из наших детей. Я не в силах думать трезво, когда больна. – Я фыркнула и смахнула слезы. – Я не хотела говорить тебе те гадкие слова. Просто… Боюсь, что мои слабости используют против меня.
– Что ж, и ко всему прочему ты вышла за болвана.
– Да уж, вышла. Но для меня он самый лучший.
Томас преодолел последних два шага и потрепал меня по усталым плечам. В этом нежном прикосновении была любовь. Она окутала меня и помогла распрямиться.
– Как Федоны решились на это пойти, Томас? Британцы убьют их. Дай плантатору повод убить цветного, он не станет медлить.
– Ходят слухи, что Федоны замышляли это уже много лет, с тех пор как Роуз посадили в тюрьму. Доктор Хей подписал ей вольную, чтобы ее не продали.
– Сдается мне, Хей не так уж плох.
Томас потянул за поясок моего розового халата.
– Тебе пора спать.
Но его взгляд говорил другое. Говорил о волнении, кроликах и еще одном малыше к рассвету. Его любовь ко мне вернулась. Он не прогонял ее. Верил, что больше я не буду небрежно с ней обращаться.
Я не буду. Больше не буду.
– Мы скучали по тебе, пока читали перед сном. Ты долго не возвращался.
– Я проверял пути отхода, – негромко, но твердо сказал Томас. – Мы должны быть готовы.
– Отхода?
Он присел на край стола.
– Куколка, тебе повезло, и ты завела много друзей на Гренаде, но правительство любит преследовать свободных цветных женщин. Им нравится унижать их за заработанное тяжким трудом богатство. Это послание и таким мужчинам, как я, – тем, кого не волнует цвет кожи. Они хотят, чтобы мы знали: у нас тоже нет власти. Если Федоны не победят, Шарлотту убьют. Все наши дети стали мишенями из-за наших связей с лидерами восстания.
После таких страшных слов невозможно было дышать, но я заставила себя втянуть воздух.
– Они убьют Шарлотту? Она же ждет ребенка. Нет, Томас!
– Мы должны быть готовы все бросить и уйти.
Я одернула свои кружевные рукава. Вот бы они стали волшебными крыльями, чтобы я пролетела над горой Куа-Куа, пронеслась низко над поместьем Бельведер и забрала мою девочку.