– Все может быть.
Я не могла сказать ей правду. Как только британские фрегаты доставят подкрепление и дадут по острову залп из всех орудий, мятежники-цветные и католики будут истреблены.
Барбадос, 1795. Вино
Бриджтаун… Хотела бы я, чтобы мне тут нравилось. Сюда можно было бы сбежать и восстановить силы, пока мы не сумеем забрать семью с Гренады.
Сам по себе он был чудесным: жемчужина в цепочке островов, я никогда не видала пляжей с таким белым песком. Среди изумрудных холмов высились дома, которые казались столь мирными и спокойными. Издалека.
На месте же выяснилось, что нам придется спать под тонкой сеткой, чтобы не подхватить от москитов, кровососущих тварей, лихорадку Денге. Из-за нее ныли суставы и кости. Эта сетка смахивала на свадебную фату Шарлотты. Ох, бедная моя доченька.
Она не поднималась с подушек. Рыдания во сне ее обессилили. Я отодвинула сетку, погладила Шарлотту по голове и заплела косу заново. Та сбилась набок, но густые кудри были мягкими. От сырости волосы Шарлотты, как и мои, распушились. К этой влажной жаре и липкости еще предстояло привыкнуть.
– Я выйду ненадолго.
– Ну… хорошо… – Голос ее был полон слез и печали.
– Почему ты ничего не ешь, Шарлотта? Давай я тебе что-нибудь принесу.
– Позже, – прошептала она, зажав в кулаке четки мами и крест Жан-Жозефа.
– Я ухожу…
Она не ответила.
Я поцеловала ее и укрыла. Неизвестно, поможет ли ей возвращение на Гренаду с новым именем. Отъезд Шарлотты меня тревожил, даже если за ней будет присматривать наемная кухарка. Я вышла на Джеймс-стрит и зашагала на пристань.
Бродя по улицам, я заблудилась и вдруг оказалась у здания из розового камня со скругленными углами. Когда мы проходили мимо него вчера вечером, я не обратила внимания, но теперь меня привлекло пение, что раздавалось внутри.
Пели на чужом языке, но мелодия смахивала на гимн. Было приятно слышать, как люди взывают к Богу. Это здание – с закрытыми окнами, утопающими в свете, арочными проемами, устремленными вверх, из кораллового известняка – выглядело таким обнадеживающим в это ясное утро субботы.
После восстания домашние собрания отца Марделя прекратились. Он начал проводить их, когда Совет Гренады запретил католические церкви. Если люди принимают законы, чтобы обездолить тех, кто от них отличается, – это и есть знак покинуть то место.
Горячий влажный воздух напомнил, что не нужно топтаться без дела. Лучше продолжить воплощать свой план и отыскать Оуэна. Кто-нибудь в гавани должен был знать этого громогласного парня.
Я свернула на Свон-стрит и прошла мимо торговцев и лоточников. По обе стороны дороги простирались плантации и тростниковые поля. Местные рабы были едва одеты. Многие – босиком.
Мое сердце разрывалось из-за них. Воспоминания, сожаления, маски смерти, все, что я не могла изменить, так и вставало у меня перед глазами. Как прекратить об этом думать?
Смахнув с лица влажные локоны, я вышла на пристань. От жары мои руки стали липкими, даже в блузе с длинными рукавами. В бухте мелькали шлюпы и небольшие парусники, но я не могла отыскать «Мэри» Томаса. Синяя мачта, на которой держался главный парус, исчезла из виду: вероятно, они с мальчиками ушли в более глубокие воды ловить ярко-зеленую макрель.
– Мисс Долли!
Кто это крикнул? Неужели Полк?
Я закрыла рукой глаза от солнца и приметила своего друга. Сердце у меня замерло. Я не видела этой лысой головы с тех пор, как началось восстание. Китти скучала по своему дамфо.
Полк на Барбадосе! Он наверняка знает, как найти Оуэна.
Его шлюп, «Долус», подошел ближе, раздвигая носом волны. Но Полк был на борту не один. На палубе с ним стоял мужчина в черной шляпе и белом сюртуке и махал рукой.
Я сидела на террасе довольно скромного дома – родового гнезда Джона Козевельда Келлса. Особняк располагался недалеко от Тюдор-стрит, и терраса выходила на море, а не на плантации.
– Любуешься моим садом, Долли?
Ну конечно. Мне было необходимо как-то отвлечься после ужасных новостей о том, что Оуэн угодил в кутузку за контрабанду.
– Здесь мило.
Побеги имбиря распускали нефритовые листья, сворачиваясь в длинные спирали. Пальмовые ветви и высокие травы устилали дорожки, что пересекали сад. По углам его притаились красно-желтые бутоны, спутники моей зрелой жизни – павлиньи цветы.
Я указала на них, вестников выбора и ненависти.
– Зачем ты их выращиваешь?
– Что именно? То растение с красными лепестками? – Келлс взял чашку с чаем. – Его здесь называют «гордость Барбадоса».
– Гордость? – Для меня этот цветок всегда был лекарством или средством избежать позора. Может, в том есть и гордость: думать, что способна контролировать последствия.
– Ты ничего не ешь, Долли.
– Я здесь не ради еды. Когда англичане освободят капитана Оуэна?
Келлс лениво копался в тарелке с сыром, которая стояла перед нами.
– Он снова тебе понадобился? Я полагал, твои устремления выше. – Он вытер руки о салфетку. – Сколько ребятишек он тебе оставил?
– Не больше, чем хотел ты.
Келлс нахмурился сильнее. Чертова ямочка на подбородке будто насмехалась надо мной, напоминая о моем Эдварде.
– Наш сын простил меня. Наши отношения намного улучшились.
– У моего мальчика было такое большое сердце.
Келлс протянул мне платок из гладкого белого льна. Сладковатый аромат рома вернул воспоминания, и я расплакалась.
– Мне жаль, Долли. Я всегда буду сожалеть.
Он потянулся ко мне, но я отпрянула.
– Скажи мне, – произнес Келлс, – что ты теперь будешь делать, разыскивать на Барбадосе отца Фрэнсис? Возможно, я смогу помочь. Заменить ей отца?..
Ореховые глаза пылали. Он хотел, чтобы я призналась – Фрэнсис его, но некоторые секреты были уже похоронены. Я аккуратно сложила платок.
– Оуэн мне нужен для Шарлотты. Он должен поручиться за нее и заявить, мол, она дочь мистера Фодена. Если британские власти заподозрят, что Шарлотта была женой одного из лидеров мятежа Федонов, ее арестуют и повесят. Жан-Жозеф был меньше известен, меньше заметен, чем его брат. Томасу удалось получить для нее документы на выезд из колонии на несколько недель. Не знаю, надолго ли поможет эта уловка.
– Ты гоняешься за всеми своими старыми любовниками? Все-таки стряпчий – низкая планка. А что с тем английским принцем?
Ни разу не замечала, чтобы Келлс так ревновал. Опасно давать повод для ревности мужчине, склонному к размышлениям и разным заговорам.
– Томас – мой муж. – Мой голос остался спокойным, без капли торжества, но широкая улыбка все за себя сказала.
Келлс перестал ухмыляться и улизнул в дом. Было удивительно наблюдать, как волнует его мой брак. Моя тревога унялась, и я последовала за ним в гостиную – величественную комнату с пустыми книжными шкафами по обе стороны большого стола из красного дерева. Ни одной книги из тех, что я видела на Монтсеррате или в Обители.
Келлс в задумчивости провел пальцем по полке.
– Служанка должна вытирать их и следить, чтобы не появлялась влага. Это мешает появлению зеленой пыли.
– Плесени. Я была такой невежественной, когда мы познакомились.
– Ты столько трудилась, но никто не убирал зеленую пыль лучше. Ты многому научилась и изменилась.
Комплименты от него были опасны. Обычно так Келлс начинал склонять на свою сторону.
Я подошла к двери в сад и задумалась, не сбежать ли. В пышных листьях «гордости Барбадоса» не укрыться.
– Как жаль, что я свободен, а ты нет. Правда, Долли?
– А Фанни об этом знает?
Келлс стоял позади, нависая надо мной.
– Возможно. Упокой Господь душу моей жены.
Я с усилием сглотнула. Моя шутка, должно быть, прозвучала очень грубо.
– Извини.
Его вздох обжег мне шею.
– Она ушла с миром. Катарина, ее сестра и я были с ней.
Сестра? У Козевельда родился еще один ребенок?
– Позволь мне ответить на вопросы, которые ты не желаешь задать. Луизе три года. После стольких лет у нас с женой родилась дочь.
Я закрыла глаза.
– Ты по-прежнему заботишься о Катарине, даже после рождения законной дочери?
– Ты знаешь, что да. Фанни очень любила Катарину и Луизу. Они обе сейчас в Обители на попечении миссис Рэндольф.
Мое сердце екнуло при мысли о том, что моя дочь вернулась в этот дом.
– Катарина счастлива в Демераре?
Он сжал мою руку.
– Наша дочь скорбит. Из-за смерти матери она несчастна, даже бунтует, но со временем все пройдет.
– Катарина потеряла женщину, которую называла матерью, а ты лишил ее всего, что она знала. Я понимаю, почему дочь несчастна.
– И ты могла бы ее узнать. Она бы уже звала матерью тебя, если бы ты вернулась со мной после свадьбы Шарлотты. Но тебе оказалась важнее компания принца.
Похоже, что Келлс винил меня в трагедии Катарины. Я оттолкнула его прочь.
– Не обвиняй меня в своих неудачах.
Он опустился в кресло у обеденного стола.
– Прости, Долли. Я не это имел в виду. Я подвел тебя. Столько всего натворил. Я хочу, чтобы мы остались друзьями. Ради Катарины.
Способна ли я простить мужчину, который заставил меня усомниться в собственной ценности? Я смотрела в его глаза, в его лицо – чтобы перестать надеяться на Келлса, ушла целая вечность; вряд ли это возможно.
– Ты приехала ради Оуэна, потому что решила, он-де выручит Шарлотту. Но как только все пойдет кувырком, Долли, он исчезнет. Чиновники станут задавать вопросы. Вот почему Оуэн в тюрьме. Мы не можем рисковать Шарлоттой.
Он слишком давил на меня со всеми этими рассуждениями, но голос был мягким, манящим к себе. Я пошла прочь.
– Долли, у меня есть мысль, как спасти нашу Шарлотту.
Я повернулась у двери, уже почти нажав на ручку.
– Расскажи, что ты задумал.
– Я заберу Шарлотту с собой в Демерару. Представлю ее в обществе как Шарлотту Фоден. Ты знаешь, я способен смотреть в глаза властям и ничего не выдать.