– Все они – все дети, которых ты родила, – для меня носят фамилию Томас, Долл.
Он улыбнулся мне, и от его улыбки у меня в душе закровоточили раны.
– Выходи на берег, женщина. Не хочу, чтобы нашим последним воспоминанием стала моя смерть. Не надо этих разговоров о посмертных масках.
– Я останусь до конца, чтобы потом забрать тебя с собой.
Прошел час или около того. Он молчал, глядя вдаль.
– Больше не боюсь. Ты… семья… все хорошо…
Его голова упала вперед и прижалась к моей. Дух Томаса погрузился в сон, и я его поцеловала. И, будто бы он любил меня в последний раз, его величественная душа влилась в мою душу, бурля и с грохотом заполняя зияющие ямы у меня в груди.
Когда вечерние тени стали сгущаться и тепло окончательно покинуло тело Томаса, я поднялась, скинула ботинки и встала на краю «Мэри» на натертой воском палубе, бросила последний взгляд на свои ботинки рядом с его пыльными сапогами, а затем нырнула с головой в переменчивые волны.
Часть шестаяНаследие
Самая страшная угроза свободе – это кучка стариков.
Демерара, 1800. Возвращение
Сквозь мрачное небо пробился рассвет. Солнце залило оранжево-красным светом нос судна. В тесном трюме шлюпа под храп Джозефи мне не спалось. Крисси тоже не могла уснуть.
Она стояла рядом со мной на палубе, но я крепко держала ее за руку. Любопытная четырехлетняя малышка вертелась и бросалась к борту, если я отводила от нее взгляд.
Было приятно думать, что у моих младшеньких нет никаких забот. Я получила ортун в размере двадцати двух тысяч фунтов. Я хотела большего, хотела иметь возможность обеспечить будущее моих мальчиков не только лучшим образованием за морем, но и профессиями. У Крисси и Элизы по-прежнему будут лучшие воспитатели, как у Энн и Фрэнсис.
Последняя в пятнадцать лет возглавила семью, оставшуюся на Гренаде. Она уговорила Энн, мами, Салли и Эллу вместе с моей племянницей Элизабет остаться в этой колонии. Моя дочь была так убедительна, что я уступила.
Она намеревалась расширить наше предприятие, как это делала я, сохранив свои контракты на Доминике. Сеть Томасов уже охватывала два острова, а теперь и Демерару.
Разделять семью, которую мы с Томасом создали, было ужасно, но сердце, тоскующее по мужу и дочери, поддалось на уговоры Фрэнсис. Ее мечты и аргументы оказались слишком сильны. Меня вела надежда наконец-то познакомиться с Катариной.
– Мама. Посмотри на воду. Я хочу ее потрогать. Папа воду любил. Она зеленая, как черепахи.
– Зеленая, как молодые черепахи или большие лягушки, которых мы на Монтсеррате прозвали горными курицами[71].
– Большие лягушки. Фу-у! Я воду люблю, а не лягушек.
Вдыхая носом чистый сладкий воздух, я тоже дивилась на изменчивые волны: от темно-синего цвета у берегов Гренады до небесно-голубого на Тринидаде; чем дальше на юг мы продвигались, тем вода становилась зеленее. Вскоре она сменит зеленый цвет на белый и коричневый, когда мы приблизимся к реке Демерари, которую, по словам нашего капитана, англичане теперь прозвали рекой Демерарой. Довольно странная и мелочная перемена, но я полагала, что название главного водного пути важно.
На палубу поднялась Элиза. Зевнув, она схватилась за борт.
– Мама, а вы с тетей Китти жили здесь раньше?
– Да. В детстве. – Я молча склонила голову – молясь, скорбя и скучая по моей ласточке.
Снизу донесся грохот, затем послышался тяжелый топот. Мои мальчики. Джозефи и Гарри проснулись, выбрались наружу и принялись бороться за место на палубе.
– Хватит, ребятки! – велела я.
Они послушались, погрозив пальцами и шепотом договорившись о том, что продолжат битву завтра.
Джозефи телосложением пошел в отца – я так и видела его за штурвалом корабля, – но у Гарри, моего Гарри, была улыбка Томаса.
– Земля, мама! – Гарри принялся прыгать и скакать.
– Крыши не такие красивые, как на Гренаде, зато повыше, – сказала Элиза, перегнувшись через борт.
Я потянула ее за тунику и заставила вернуться.
– Ни ты, ни Крисси не будете нырять в море.
Джозефи взял Элизу за руку.
– А Демерара такая же, мама?
– Я не знаю. Прошло столько лет.
Впервые мы с Китти приплыли в эту колонию на «Долусе» Келлса; мы прятались в шлюпе в ожидании, когда Полк скажет, что опасность миновала.
Рабыни, сбежавшие от Николаса, с собой лишь мешок с тряпьем да платки на головах, – такими мы ступили на причал тридцать лет назад. В сорок четыре года я сойду на берег свободной женщиной, женщиной в ярко-желтой шляпе в компании своих свободных детей.
Наш капитан, Джон Глостер Гаррауэй, красивый загорелый юноша, сын партнера Томаса, управлял шлюпом так, словно родился за штурвалом. Я отметила, каким он был степенным, как походил на свою спокойную мать-мулатку Фрэнни, а не на рискового отца.
– Еще пара минут, миссис Томас, – сказал Гаррауэй.
И, будто он делал это сотни раз, Джон направил шлюп к западному берегу реки Эссекибо, чтобы избежать песчаных отмелей, а после повел к устью Демерары. Мне не терпелось ступить на красную землю колонии.
Капитан и мои мальчики разгрузили наши большие саквояжи – коричневые кожаные чемоданы – и сложили их на причале.
Жара припекала, как и в тот, первый, день. Я любила сухую жару. Половину книг, купленных Томасом, я привезла с собой. Отсутствие влажности означало, что тома не пострадают от зеленой пыли.
– Мисс Долли!
Я поправила шляпку и повернулась.
Лиззи и Коксолл. Они бежали к нам, размахивая руками и крича.
Я обняла обоих.
– Мама, мы так рады, что ты приехала.
– А вы хорошо выглядите.
Немного потолстевший, но все еще красивый, с копной темных волос, Коксолл сиял от гордости.
– Это Джозеф-младший и Гарри? Я помогу им собрать ваши вещи. Мы взяли повозку, чтобы доставить все в наш дом.
– Спасибо, – сказала я, одним глазом наблюдая за ними, другим приглядывая за Крисси. Элиза подошла ближе и взяла малышку за руку.
– Смотри, Шарлотта тоже здесь, – только и потребовалось сказать Элизе, чтобы та отпустила Крисси и помчалась мимо нас в объятия старшей сестры.
Ее было не остановить. Я поймала запястье своей младшенькой и стала смотреть, как Элиза обнимает Шарлотту за талию. Вскоре они обе стояли передо мной; моя вторая дочь все еще носила черное, только шляпка – изящная штучка с пером – была белой.
– Я скучала по тебе, – прошептала я.
Обняла свою дочь, затем протянула руку, схватив и Лиззи. Теперь у меня в объятиях были две мои первые обожаемые девочки и самая последняя. Потом я притянула к себе и Элизу; моей любви должно было хватить на всех.
– Мэм… – обратился ко мне какой-то молодой человек. Как он посмел думать, что я отпущу дочерей, чтобы приветствовать его?
– Кхм-кхм… – откашлялся он с намеком. – Мисс Долли…
Этот болван никак не уходил. Я повернулась к нему.
– Да?..
– Не знаю, помните ли вы меня…
Я промокнула глаза носовым платком, затем с прищуром воззрилась на хорошо одетого парня – он был в сюртуке с широким воротником и бриджах до колен.
– Ди-Пи Саймон, мэм…
Я снова взглянула на молодого человека, стоявшего позади моей Шарлотты. Это и впрямь он. Как дивно: тот самый мальчик, который был влюблен в нее давным-давно.
Но Шарлотта, пять лет назад потерявшая Жан-Жозефа, все еще носила черный вдовий наряд.
– Ди-Пи Саймон, так ты…
Прежде чем я успела сделать глупое замечание о нем и Шарлотте, молодая женщина невысокого роста взяла его под руку.
Она была стильно одета: в пышное платье с набивным рисунком. Капор в тон прикрывал ее черные волосы, затеняя небольшую ямочку на подбородке.
– Мисс Долли, это моя жена Катарина, ваша дочь.
Я не знала, что и сказать. Моя дочь? Его жена?
Катарина, семнадцати лет от роду, дитя, которое я не видела с момента ее рождения, была здесь.
Я не шевелилась. Лишь смотрела на свою дочь, счастливая и растерянная. Саймон был порядочным парнишкой, хорошим соседом. Но разве он не вдвое старше нее?
– Вы молодожены? Поздрав…
Они обменялись взглядами, словно заговорщики.
Катарина крепче прижалась к Ди-Пи.
– Нет, мама Кирван…
– Мама Томас, – мягко исправила я.
Неизвестно, что именно наговорил ей Келлс, но, по крайней мере, он сказал правду. Это я ее родила.
Она улыбнулась, выпятив изящные губы.
– Простите. Мама Томас, если вам угодно. Мы с Саймоном вместе уже пять лет. У нас есть дочь. Генриетта.
– Ей четыре года. Вы должны с ней познакомиться. – Голос Саймона дал петуха.
Разве я выглядела онемевшей? Разумеется, оттого, что мое дитя познало мужчину в двенадцать или тринадцать лет. Неужели я передала свое проклятие Катарине?
Она бросилась ко мне в объятия.
– О, мама Томас, я рада с вами познакомиться.
Я обняла ее. У меня слишком разболелась голова, чтобы пускаться в объяснения. Я несколько раз моргнула, думая о том, как лучше прикончить этого нового Николаса, который приставал к моей маленькой дочери.
Но прежде Ди-Пи Саймона следовало умереть кому-то еще. Джону Козевельду Келлсу. Его и на причале-то не было. Так где же он?
Отче наш, пусть хотя бы у Коксолла и Лиззи все будет хорошо. Слишком многое предстоит исправить в жизни Шарлотты и Катарины. Я вернулась в Демерару чересчур поздно.
Демерара, 1800. Родственники
Я сидела на заднем дворике дома Лиззи и Коксолла. Особняк стоял не на сваях, как совиный дом па, но был просторным. Коксолл процветал, расширяя дело своего отца по доставке товаров по всему Карибскому бассейну. Мне бы пригодились его связи для магазина и отеля, о котором я мечтала.
Здесь было множество слуг и служанок в развевающихся шарфах на голове. Эти прекрасные люди ходили в одеяниях из сукна и в нарядах из хлопковой ткани с полосками шелка желтого и красного цветов. Я не стала интересоваться, свободные они или рабы. Не готова была лезть в их дела, все мои помыслы занимала Катарина.